Страница 81 из 100
В январе мне пришлось просить лишние часы для обоих садов. Теперь, когда моя работа у сестер разделилась, одного дня в неделю мне не хватало ни для Авалона, ни для Элизии. Тереза — я сказал ей об этом первой — выделила мне полтора дня. Изабел же выделила два дня, и когда Тереза узнала об этом, то тоже дала два дня. Я подумал, что если средства у сестер одинаковые, а вражда будет продолжаться, то в конце концов они доведут друг друга до нищеты.
Как я и ожидал, Элизию даже не отметили на осенней выставке. Авалон вышел на третье место на выставке муниципалитета, и «Геральд» лишь вскользь похвалила его. Однако обе женщины приняли это как должное.
— Так я и думала, Джонстон, — сказала Тереза. — Ну разве можно было восстановить сад за один сезон! Все наши нововведения дадут о себе знать на будущий год.
Как я и надеялся, Изабел поняла, что провал ее сада был неизбежен, и не стала обвинять меня в тайном вредительстве. Она слишком хорошо знала дело, чтобы серьезно рассчитывать на успех. Зато она не скрывала удовольствия по поводу неудачи Авалона.
— Я сомневалась только насчет этого года, Джонстон, — сказала она мне, улыбаясь особенно дружески, — но будущей осенью мы свое возьмем.
«Мы» — Тереза и я против Изабел и меня же! Наверное, вот так чувствовал себя человек, который в южно — американской революции поставлял оружие обеим сторонам.
Прошла зима и за ней весна, а дух соперничества все больше и больше завладевал сестрами. Обе они стали жертвой навязчивой идеи и жили лишь ради одной цели. Они опустились, ходили обтрепанные, в стоптанных, нечищеных башмаках с незавязанными шнурками. На спущенных чулках светились дыры; откуда‑то были извлечены платья, которые я видел на них много лет назад. От обеих несло камфарой. Работая в саду, они перестали надевать перчатки, и руки у них стали грязные и грубые, как у меня. Во всей этой грустной истории больше всего меня поражал вид этих двух когда-то безукоризненно одетых женщин, копающихся в саду с нечесаными, падавшими на лоб волосами, в выцветших потертых платьях, из‑под которых на дюйм вылезали нижние юбки.
А как онй работали! Когда‑то, как все женщины, они выбирали работу почище, теперь ничто не останавливало их. Когда я стриг в Авалоне живую изгородь, ветви сгребала сама Тереза. В Элизии Изабел прогнала меня от печки для сжигания мусора, заявив, что тут она вполне справится сама. Вышло так, что и в том и в другом саду я делал только работу высококвалифицированного садовника, а чернорабочими у меня были сестры.
Когда настала весна, Элизия уже могла соперничать с Авалоном. Оба сада расцветали рядом яркими красками, словно две завистливые красавицы. Но у каждого была своя прелесть. Авалон был похож на великолепную матрону, Элизия — на веселую фею. Как ни странно, сады соответствовали сестрам: я никогда не мог избавиться от ощущения, что Изабел моложе сестры. Нежные побеги молодых роз, взбирающихся на изгородь и беседку, яркая зелень новых газонов были подстать Изабел, а густые тона и тенистые уголки Авалона больше подходили Терезе.
Клумбы Элизии — я удобрял их моораббинской землей — выглядели к выставке превосходно, и Тереза чуть не помешалась от злости. Она хотела знать, почему они лучше, чем в Авалоне. Я объяснил ей.
— Тогда, пожалуйста, Джонстон, на будущий год и в наши клумбы тоже добавьте свежей земли, — сказала она холодно. — Надеюсь, вы будете сообщать мне все подробности.
Подобные сцены повторялись каждую неделю по обе стороны изгороди. Когда я отговаривался тем, что боюсь расходов, мне ясно давали понять, что это не моя забота.
— Цены меня не интересуют, — говорила Тереза. — Я хочу, чтобы Авалон сохранил репутацию лучшего сада в Мельбурне, и всегда готова платить за это.
— Я предоставляю вам, Джонстон, покупать для меня все самое лучшее, — говорила Изабел. — Если я не смогу чего-либо позволить себе, я сама скажу вам об этом.
Итак, я доставлял им все лучшее. Расходы по садам все росли, и две вздорные женщины, как в бездонные бочки, сыпали в Авалон и Элизию все свои деньги. Если принять во внимание довольно скромные средства, с которыми сестры начали войну, они должны были бы догадаться, что ставят под угрозу обеспеченность своей старости. В то время земельные участки совсем обесценились и любая собственность
Шла за полцёны. Я жалел близнецов, но не мог Же я им Давать советы — они сочли бы это за дерзость. Так обстояли дела, и мне оставалось только заботиться о своей выгоде. Ял заботился. Я стал подзадоривать сестер на расходы. Я вошел в сделку с хозяином питомника, и со всех покупок он платил мне комиссионные. Мы с ним должным образом информировали каждую из сестер о том, что происходит по другую сторону забора. Случалось, что доход с комиссионных превышал мое жалование. Изредка я ощущал угрызения совести, но только изредка. Времена были тяжелые, и в обществе, где считается законным наживать сто процентов прибыли на предметах первой необходимости, вполне законно было зарабатывать тридцать три процента на предметах роскоши. Впервые в жизни я стал добропорядочным и уважаемым гражданином, если подходить к этому с меркой тех, кто занимает в нашей стране первые места, — я получал деньги, не зарабатывая их своим горбом.
На второй год после раздела случилось неизбежное — я был изгнан из Авалона. Ни тот, ни другой сад не получил премии на осенней выставке, и я неожиданно оказался на подозрении по обе стороны изгороди. Вероятно, я потерял бы обе работы, если бы не одна утренняя газета. Верная принципам всех газет — проявлять строгую беспристрастность лишь в пустяках, — она вышла со статьей, которая клеймила меня за Авалон и благословляла за Элизию.
«С недавних пор сестры Хэйвн как бы вступили в дружеское соревнование, — писала газета. — Тем лучше для общества. Всякий отличит в новом саду Элизии печать того гения, который создал Авалон и на долгое время сделал его гордостью юго — восточного предместья…»
Была среда, но Тереза избегала меня и только в полдень налила обед в мой котелок. В пять она принесла мне жалование. У нее был такой вид, будто ей предстояло исполнить неприятную обязанность, и она решила не уклоняться от своего долга. Она была тверда до конца и уволила меня с жестокой прямотой.
— Я очень сожалею, Джонстон, но ваши услуги мне больше не понадобятся. Я наняла другого садовника.
— Вы так быстро решили! — воскликнул я.
— Надеюсь, вас это не удивляет?
Меня это не удивляло. И не слишком огорчало. Но мне не хотелось, чтобы она так легко разделалась со мной.
— Я немного ошеломлен, мисс Тереза, — ответил я. —
В прошлом году я ждал этого, но сейчас… — я остановился в ожидании ответа.
Тереза метнула на меня взгляд, полный затаенной злобы. Она была, как всегда, дурно одета, но полна чувства собственного достоинства.
— Я предпочла бы не обсуждать этого, Джонстон.
Я снисходительно кивнул. Мне хотелось сказать ей еще что‑нибудь, но в ту минуту я не нашел достаточно убедительного и в то же время не слишком оскорбительного ответа. Уходя, я не мог подавить улыбки — величавый вид Терезы так не вязался с ее глупостью!
— Вы смеетесь надо мной, Джонстон!
Я обернулся и бросил на нее взгляд, полный жалости.
— Прощайте, мисс Тереза, — спокойно сказал я.
Видимо, мои мысли отразились у меня на лице, потому что она вдруг покраснела и поспешила к дому.
Изабел даже не старалась скрыть своего удовлетворения, когда на следующий день я рассказал ей о случившемся.
— Чудесно! Теперь вы будете заботиться только об Элизии.
Это вырвалось у нее непроизвольно, но я не мог удержаться и не ответить ей. Изабел, наверно, и в голову не пришло, что потеря двух дней работы не совсем безразлична для меня.
— Вы так на это смотрите, мисс Изабел?
В ответ она улыбнулась мне невинной улыбкой, и в этот момент мы поняли друг друга до конца. Договор был подписан. Отныне ни снисхождения, ни притворства. Мы вступали в открытый союз против Авалона. Это будет борьба до конца, битва цветов.