Страница 76 из 100
— Ну, это другое дело.
— Видишь ли, Сэнди, когда человеку стукнуло сорок, пора заняться чем‑либо полезным, сделать что‑нибудь для нашего брата рабочего. Ведь не вся жизнь в том, чтобы опрокинуть стаканчик да глядеть в хвосты лошадям на скачках.
Меня удивило, как терпеливо Энди толкует обо всем этом с приятелем. Но еще больше поразил меня ответ Сэнди:
— Ты должен был раньше посоветоваться со мной, вот что!
После этого разговора Сэнди стал дразнить друга.
— Где твой красный галстук? — спрашивал он вдруг либо подпускал совсем уж несуразные шпильки: — Говорят, русские поедают своих детей…
Энди стал ходить на собрания, и Сэнди с каждым днем становился все угрюмее. Похоже было, что он просто ревнует Энди к коммунистам. Он даже принялся вышучивать друга за его спиной, чего никогда не делал раньше.
Но совсем по — другому получилось, когда об Энди непочтительно отозвался Махони — Бочка, вожак хозяйского «профсоюза» на бойнях.
Дело было так. Во время завтрака у Сэнди вдруг вырвались злые слова:
— Энди уехал в город за подрывной литературой.
Махони — Бочке эти слова пришлись по душе.
— В костер бы этого ублюдка — коммуниста! — проворчал он.
— Кого ты назвал ублюдком? — спросил, поднимаясь, Сэнди.
— А что? Разве тебя не бесит, что он теперь с этими проклятыми «коммо»[16]?
Сэнди точно ощетинился весь.
— Всякий может иметь свое мнение. «Коммо», во всяком случае, больше делают для рабочих, чем твоя вшивая банда.
— А я считаю, что он изменник, ему место в тюрьме!
Все глаза устремились на спорящих.
Сэнди отодвинул ногой табуретку.
— Выйдем на минутку, — сказал он спокойно.
Для Махони — Бочки кулачная схватка с Сэнди могла быть только развлечением: это был детина огромного роста и с чудовищными кулаками, на которых и держался отчасти его авторитет.
Все вышли вслед за ними во двор и стали в круг.
— Это будет убийство и ничего больше, — прошептал мне Перк О’Коннелл, и я бросился уговаривать Сэнди.
— Стоит ли связываться? — осторожно сказал я.
— Никто не смеет называть моего друга изменником! — сказал Сэнди и стал стягивать с себя рубашку.
Они стояли лицом к лицу в середине круга, обнаженные до пояса: Махони — Бочка, огромный, немного обрюзгший, и Сэнди, приземистый, с усыпанной веснушками грудью, с сильно развитыми бицепсами.
— Давай сигнал, и пусть дерутся честно, — сказал кто‑то.
Я подумал: «Какая тут может быть честная драка?»
Махони — Бочка яростно ринулся на Сэнди и сбил его с ног скорее тяжестью тела, чем ударом. Как раз в то мгновение, когда Сэнди подымался на ноги, появился, расталкивая толпу, Энди. Противники сблизились снова, но Энди стал между ними.
— Убирайся отсюда, парень, — сказал Сэнди, отводя его руку.
Энди отступил и стал рядом со мной.
— Я убью Бочку за это, — пробормотал он.
Я не успел ничего сказать. Махони — Бочка снова кинулся на Сэнди. Но тот отскочил в сторону и неожиданно ударил противника в солнечное сплетение. Махони — Бочка сердито заворчал.
— Старик умеет драться, не думай, — сказал Энди. — Но Бочка слишком тяжел для него.
Махони тем временем сблизился с Сэнди и принялся |молотить его своими кулачищами. Сэнди упорно оборонялся, но сила была на стороне противника. От зверского. удара выше правого глаза Сэнди полетел на землю и кровь залила ему лицо. Зрители молчали, их взяла оторопь, ^Словно у них на глазах беспощадно избивали провинившегося ребенка.
— Я с ним посчитаюсь, с толстой сволочью, — бормотал «Энди. — Он у меня получит свое…
Он шагнул вперед, но Сэнди был уже на ногах. Махони рванулся к нему, чтобы его прикончить, но Сэнди увернулся снова и с размаху въехал крепким кулаком в толстый живот верзилы. Каждый раз, когда Бочка наносил удар, Сэнди ускользал и тут же сильно бил противника под ложечку. Его встречные удары начинали действовать. Махони сопел, как старый паровоз. В толпе теперь все как один были на стороне Сэнди, его стали подбадривать криками.
Неожиданно Сэнди перешел в наступление. Он сделал ложный выпад правой в живот, и, когда Махони инстинктивно согнулся, обороняясь, Сэнди левой угостил его сильным крюком в челюсть. Бочка свалился, как оглушенный по темени бык.
Мы столпились вокруг Сэнди. Энди перевязывал ему разбитый глаз.
— Из‑за чего все произошло? — допытывался Энди у приятеля.
— Не лезь не в свое дело, — отрезал Сэнди.
Мне думается, что Энди очень скоро узнал причину драки. Но приятели в тот же день снова повздорили из‑за политики.
Через несколько дней Энди пришел на работу один. Он выглядел очень озабоченным.
— Где твой дружок? — спросил я.
— Старика всего скрючило, — тихо проговорил Энди. — Жалуется на сильные боли в кишках. Я вызывал доктора вчера вечером. Говорит, перитонит. Забрали его в больницу. Скверное дело, скажу тебе.
Энди работал молча часов до одиннадцати.
— Я, пожалуй, схожу в больницу, — сказал он вдруг. — Погляжу, как там старик борется со штормом.
И он ушел.
Два дня их загон стоял пустым. Потом туда пришли двое новых рабочих. Я спросил у них:
— Не знаете, что там вышло с этими двумя, которые работали тут, с Энди и Сэнди?
— Один из них в больнице, что ли. Говорят, помирает. А другой все ходит вокруг больницы. Сказал хозяину, что не вернется, вот нас сюда и послали.
Энди пришел через несколько дней, в обеденный перерыв. Взглянув на него, я сразу понял все.
— Может, пойдем выпьем? — предложил он.
Мы пошли вниз по улице, не произнося больше ни слова.
В кабачке Энди заказал три порции. Бармен посмотрел на него удивленно, да и я не понял, к чему он клонит. Но Энди резко повторил заказ:
— Три порции, я сказал. Мы выпьем с товарищем, который помер.
Бармен поставил на прилавок три стаканчика.
— За Сэнди, за лучшего друга на свете, — сказал Энди.
Мы выпили в торжественном молчании. Третий стакан мы оставили на стойке[17].
— Теперь ты можешь вылить его, — сказал Энди бармену.
— Как вы впервые встретились с Сэнди? — спросил я.
— На большой дороге, во время кризиса. Ты знаешь, как это бывает. Встречаешься с уймой людей, но только один становится тебе другом, по той ли причине или по другой — все равно. Он пришелся мне по душе. Мы рассказали друг другу свою жизнь. А потом уже не разлучались, даже во время войны. Мы много спорили, но все равно друг никогда не подведет. Ребята не очень‑то высоко его ставили, но я его знал лучше, чем они.
Мы помолчали с минуту. Потом Энди сказал:
— А знаешь, какие были последние слова старика? Он пришел в себя на минутку. Я говорю ему: «Вид неплохой для такого старого хрыча, как ты». А он сжал мою руку как тисками и отвечает: «Зато у меня не такой длинный подбородок, как у Джека Элберта…»
В глазах Энди стояли слезы. Признаться, и мои глаза были на мокром месте: у меня тоже был когда‑то приятель, он умер много лет назад. Я знал, что Энди больше не найдет такого друга, как покойный Сэнди.
— Я уезжаю на север, — заговорил снова Энди. — Условился с профсоюзом и получил разрешение от партии. Здесь мне больше невозможно оставаться.
Мы расстались. Временами мне чудится, что я слышу их голоса в соседнем загоне. Один, говорит: «Неплохо идет дело сегодня у такого старого хрыча, как ты!» Другой отвечает: «Зато у меня подбородок не такой, как у Джека Элберта…»
Между рабочими часто завязывается тесная дружба, и эта дружба перерастает в великое товарищество всех рабочих. Я думаю, что новое общество будет настоящим содружеством всех людей.
16
Так называют коммунистов австралийские реакционеры.
17
Старый обычай австралийских рабочих — заказывать стаканчик в честь покойного друга.