Страница 68 из 100
Флаконы из граненого стекла, наполненные благоуханной жидкостью, пудра, губная помада, шелковые чулки, дамское платье, ткани, поддельные драгоценности…
Как заразительна эта лихорадка!
— Чем могу служить, сэр? — накрашенные губы улыбаются, в глазах усталость…
Я прислонился к прилавку. Позади меня плыл поток женщин.
— Где лифты? — спросил я.
— Справа от вас. Сюда за угол.
Я отошел.
Повернул за угол.
— Извините, мадам.
Я протиснулся в лифт.
— Прошу, подвиньтесь, пожалуйста. — Лифтер разговаривал, как диктатор. Мы взлетели вверх.
Тела сдавили меня со всех сторон. Я вдыхал бесчисленные запахи.
«Посуда, изделия из стекла, скобяные товары».
Не то.
«Верхняя одежда, платье, манто. Дамская комната…»
Все не то.
«Шелк, бумажные ткани, шерсть…»
Вот наконец. Я вышел из лифта. На этом этаже было почти пусто. Осмотрелся. Вынул из кармана кусочек бумаги с приколотой к нему полоской материи. За длинным прилавком трое продавцов мерили сукно. Я вручил образец нужной мне материи белобрысому юноше с веснушчатым улыбающимся лицом. Он взял его, пробормотав:
— Клетчатая шотландка.
— Четыре ярда, — сказал я.
— Хорошо, — ответил он.
В электрическом свете волосы его казались светлее, чем были на самом деле. Полки из темного дерева за его спиной, заполненные рулонами материи, тоже были ярко освещены. Солнце сюда не заглядывало…
— Прекрасная погода сегодня, — заметил я.
— Да? — сказал он и улыбнулся. — Мы здесь этого не замечаем.
— Верно, — согласился я.
Он начал рассказывать, какая жарища была в магазине в прошлое воскресенье. С полки за своей спиной он снял штуку материи и положил ее на прилавок.
В сводчатых дверях в конце зала появился продавец постарше. Он встал за прилавком в нескольких шагах слева от нас. В волосах его проглядывала седина. Он тоже положил штуку материи на прилавок и начал отмерять, туго натягивая ткань обеими руками и прикладывая ее к двум медным кнопкам, вбитым в прилавок.
Обслуживавший меня молодой продавец поднял голову и сказал:
— Если такая погодка продержится, в субботу поеду купаться.
— В газетах пишут, что продержится, — заметил я.
— В газетах… — он презрительно засмеялся.
Я тоже засмеялся.
Юноша стал искать свои ножницы. Продавец постарше, что стоял слева от него, вдруг сказал ему спокойным, безразличным тоном:
— Кларки умер.
При этом он даже не поднял глаз от материи, разостланной на прилавке. Он стоял, расставив ноги, не двигаясь, только голова его поворачивалась вслед за руками и глаза следили за пальцами, перебиравшими ткань.
Молодой продавец растерянно смотрел на него.
— Что такое? Что вы сказали? — быстро спросил он.
— Кларки умер, — повторил старший.
Юноша недоверчиво улыбнулся, боясь, что его разыгрывают. Он приподнял кусок шотландки, готовясь отрезать.
— Ну, неправда.
Продавец постарше сделал на ярлыке отметку.
— Да. Умер. Покончил с собой… Застрелился.
Молодой человек так и застыл на месте. Ножницы повисли у него в руке. Он бессмысленно уставился на старшего.
— Что… — начал было он. Но пожилой продавец уже двинулся назад вдоль прилавка.
Молодой продавец посмотрел на отрез клетчатой шотландки, словно ища в нем ответа на какой‑то вопрос. Он расправил материю рукой. Потом резко повернулся и обратился к темноволосому, задумчивого вида человеку, который стоял справа от него, рядом с автоматом, ожидая, пока оттуда выпадет патрон со сдачей.
— Кларки умер, — сообщил ему юноша.
Он сказал это приглушенным голосом: в отделении, кроме меня, находилось еще несколько покупателей.
Темноволосый так и ахнул. Патрон со сдачей выскочил из автомата и упал в проволочную корзинку. Продавец машинально схватил деньги; на лице его отразилось недоверие.
Юноша снова взялся за шотландку. Он отрезал отмеренный кусок. Потом положил всю штуку на полку. Все это он делал бессознательно. Он думал о Кларки.
Он взял приготовленный отрез шотландки и бережно переложил его на другое место. Потом пошел влево, миновал пожилого продавца, который неторопливо свертывал свой отрез, и остановился у дальнего конца прилавка рядом с человеком, который записывал что‑то в квитанционную книжку. Юноша наклонился к нему и сказал:
— Кларки умер. — Голос у него был тихий, грустный.
— Умер?! — громко воскликнул тот, роняя карандаш. — Умер?
— Да… Умер… — повторил молодой продавец. — Покончил с собой.
Оба стояли молча, смотрели в пол и о чем‑то думали. Человек с квитанционной книжкой не задавал никаких вопросов. Лицо его было грустно и сосредоточенно. Белобрысый юноша повернулся, чтобы уйти. Человек сказал:
— Хорошую он штуку выкинул.
— Да, — сказал юноша.
Он вернулся на свое место за прилавком. Темноволосый человек, все еще держа сдачу в руке, ждал его.
— Послушай, неужели это правда?
— Ну да. Покончил с собой. Застрелился…
Темноволосый медленно пошел прочь.
Молодой продавец завернул мою шотландку в коричневую оберточную бумагу. Потом обвязал сверток бечевкой. Пальцы его двигались машинально. Не выпуская из рук концов бечевки, он снова обернулся к пожилому:
— Но я ведь только на днях его видел. Он зашел попрощаться, Сказал, что уезжает в Новый Южный Уэльс. Вид у него был хороший. Он улыбался.
Пожилой продавец произнес:
— Да, я знаю. Я тоже его видел. Он и со мной попрощался.
— Я не могу этого понять.
Пожилой продавец, казалось, хотел что‑то ответить, но едва заметная горькая усмешка скривила его губы, и он промолчал.
— Ну, — с глубоким вздохом сказал юноша, — во всяком случае, его уже больше нет.
Он подал мне сверток.
— Четыре шиллинга.
Я дал ему банкноту в десять шиллингов. Он остановился возле автомата и угрюмо уставился в пол, дожидаясь, пока аппарат выбросит сдачу.
Я взял сверток под мышку. Обвел взглядом полки, унылый серый потолок и электрические лампы.
— Вот ваша сдача, — сказал продавец.
Он протянул мне серебро, завернутое в помятый чек, и я положил его в карман.
Я поднял голову, и наши взгляды встретились.
— Кларки проработал в этом магазине сорок лет, — сказал юноша. — Всего несколько недель, как его уволили.
ВОТ КАК ЖИЛИ ЛЮДИ В СПИВО… (Перевод В. Смирнова)
Да что вы мне толкуете о Билле Пекосе, Джеке Колорадо и великане из лагеря лесорубов, который ковырял в зубах стволом ели! Герои американского фольклора просто мозгляки рядом с обитателями Спиво — мифической овцеводческой фермы в Австралии. Да знаете ли вы, что Скрюченный Мик из Спиво, которого хлебом не корми, лишь бы потасовка была, запустил однажды в ворон Айерской скалой! А ведь он был не ахти какой великан по тамошним масштабам.
Нет, по мне, если уж толковать, так только о народных героях Австралии. Рассказами о них полна вся страна от Кейп — Йорка до Отуэя, от Брисбена до Брума. Встретятся ли друг с другом погонщики волов, сойдутся ли вместе гуртовщики, между ними сейчас же заходит разговор о Спиво, а на обратном пути к своим родным захолустьям они божатся встречным и поперечным, что дошли до его границ; иные даже утверждают, что работали там.
«Когда я работал в Спиво…»
«Тоже мне грязь! Побывал бы ты в Спиво…»
«Подумаешь, засуха! Вот в Спиво…»
Да, друзья, удивительные вещи случались в Спиво. Кенгуру там были высотой с гору, а эму клали такие яйца, что люди выдували их и поселялись в яичной скорлупе, как в доме.
Но где находится Спиво, не знает никто. На Дарлинге тебе скажут, что это где‑то за Берком; в Берке говорят, что Спиво на Западе; жители Запада кивают на Квинсленд, а там вас уверяют, что Спиво — это на плато Кимберли.
Том Ронан из Кэтерина, что в Северной территории, писал мне:
«По — моему, сперва это было где‑то чуть — чуть «подальше», «вон за той горной цепью», и скот там чуть подичее, лошади чуть поноровистей, а народ чуть потолковее, чем в любом другом месте. По мере того как в наших глухих углах рождались все новые и новые сказания, приметы Спиво стано — вились все определенней: эго уже страна быстрых потоков, тенистых рощ, сочных зеленых пастбищ — обетованная земля овцеводов, куда переселяются после смерти все достойные люди, и не одни только достойные.