Страница 39 из 100
— На минуточку, Джини, — позвал он.
Джини подняла голову и улыбнулась ему, откидывая со лба светлую прядку волос.
— Привет, Ангус. Тебе виски? Сейчас…
— Ты Слима видела?
— Конечно. Вон он. — Джини указала в конец стойки
— Вот спасибо, дочурка, — с облегчением вздохнул Ангус.
— А вот эту розу, видишь… — она запнулась, заметив, что Ангуса уже нет, и посмотрела в угол, где, привалившись к стойке, сидел Слим.
За последние полчаса Слим Мунро совсем опьянел. Пароходные гудки больше не достигали его сознания, а этого-то он и добивался. Так было легче. И все‑таки назойливые мысли продолжали мучить его. Все тот же самый вопрос. Когда наконец он бросит море и осядет на берегу? Так он никогда ничего не решит, никогда не будет времени для этого. В море он часто думал о Джин. Она была такой близкой, казалось, она все, все поймет, он ей все сможет рассказать. А на деле оборачивалось по — иному. На берегу у него все шло навыворот, оседлая жизнь выбивала его из колеи. Он неизбежно начинал пить. Пиво после обеда, пиво вечером, еще и еще, и всегда подступала эта гнетущая тоска…
— Слим Мунро, я никуда не пойду с тобой, если ты напьешься. С меня хватает пьяных у Флаерти.
— Ну и сиди дома, мне‑то что, — он начинал грубить.
— Ах, так, ну что ж, если тебе все равно…
А потом на борту: снова выпивка, снова картежная игра, и деньги, занятые у ребят, текли у него из карманов, как песок из сита. Хорошо, что снова идти в море — никаких денег, никаких связей, никаких ссор… все, казалось, становилось на место, как только пароход отчаливал…
Так оно и шло. А ведь ему уже двадцать семь. Неужто и в пятьдесят лет будет то же? Дома нет, идти некуда. Сегодня Джини, завтра Маргарет, потом Молли, Бренда — так в каждом порту, по всему побережью, нынче здесь, завтра там…
— Слим, послушай, сынок…
А вот и старый Ангус. Он спокойно, по — отечески оборвал мрачные мысли Слима и нежно приподнял его:
— Пойдем на пароход, да?
— А зачем? Выпьем, Ангус.
— Нет, не сейчас, сынок. Пошли со мной. Ты ведь знаешь — пора отчаливать. Ты же слышал гудок? — Ангус проговорил это без тени упрека. Он не настаивал, сказал — и все.
Слиму показалось, что за старым кочегаром он видит других товарищей по судну, и все они готовы скорей попасть в судовой журнал за опоздание, чем отчалить без него, Слима. Педро, Плонко, Йенсен, Меррик, Карлсон, Курчавый Коннорс, Весельчак, Кроха Мэтьюс — все его дружки. Слим повернулся к Ангусу.
— Ладно, — сказал он, — я же иду. Брошу я вас, что ли? Просто не заметил, как время…
— Да ничего, Слим. Пошли.
Слим нетвердой походкой пошел за Ангусом. Дойдя до середины зала, он остановился. — Минутку, — сказал он. Ангус остался у выхода. Слим пробрался назад к стойке и громко позвал:
— Джини…
Девушка повернулась к нему:
— Тс — с, Слим, иду.
Лицо у нее было озадаченное, недоумевающее.
— Я ухожу, Джини. Мы отплываем.
— Слим, но ты не сказал мне…
— Не хватило духу, Джини, — виновато проговорил он. — После того вечера я не мог. Я хотел побыть с тобой, все хотел бросить. Я не сказал, потому что…
Теперь он не обращал внимания на то, что их слышат, на то, что незнакомые моряки из всех углов бара смотрят на него.
— Я не мог, сам не знаю почему, ты пойми, Джини…
Он видел, как она торопливо шептала что‑то на ухо второй буфетчице и в спешке никак не могла развязать фартук.
— Не надо, не выходи, Джини, — крикнул он. — О чем говорить?
— Слим, — тихо окликнула она, так и не развязав фартука.
— Я напишу тебе, — отозвался он.
— Хорошо, Слим. И спасибо за розу. — Она сказала это так, что все слышали, все, кто был в баре. Потом вспыхнула и отвернулась. Но он видел ее лицо в зеркале за стойкой, видел и свое лицо и видел, что она смотрит на него в зеркале. Он помялся в дверях, потом, круто повернувшись, вышел на улицу вслед за Ангусом.
С получасовым опозданием они поднялись на борт «Арго». Матросы тут же убрали трап. Старший механик, С+оявший здесь же у борта, проговорил, глядя куда‑то поверх Слима, как будто перед ним был не человек, а дерево:
— С утра явишься к капитану, на мостик…
Слим молча прошел мимо. Даже со спины видно было, как он зол. Он сбежал по трапу в кубрик. Несколько кочегаров пили чай. Никто не сказал Слиму ни слова. Он постоял у двери, и вдруг кто‑то окликнул его:
— А, Слим, как дела, бродяга?
Слим улыбнулся и подсел к столу. Наконец‑то он был дома.
А. Е. СТЕРДЖИС
В КАМЕНОЛОМНЕ (Перевод Б. Антоновича)
Стадли взглянул на очередь — впереди еще одиннадцать человек. Переступив с ноги на ногу, он нащупал в кармане последний окурок, вытащил его и закурил. Солнце так сильно палило, словно лучи проходили через линзу. Легкая пыль поднималась из‑под ног людей, стоявших в очереди. Стадли облизал губы, проглотил слюну. Зачем он забрался в эту дыру? Даже на Золотом Береге было лучше, хотя он часто проклинал его из‑за тропической лихорадки, тамошней пищи и одиночества. Но были там и свои преимущества: вдоволь табака, спиртного, и все это очень дешево. Самое лучшее виски стоило двадцать четыре шиллинга бутылка. После работы он принимал душ, смывал пот, грязь и все накопившееся за день раздражение, надевал чистые парусиновые брюки вместо пропотевшей рабочей одежды; отдыхал на раскладном стуле, вытянувшись во весь рост; долго наслаждался вином, которое подавали, стоило лишь хлопнуть в ладоши; и у него была работа. Он проклинал ее, обливался потом и кровью, нервничал, злился и кричал на негров ни с того ни с сего. И тем не менее это была работа. А человеку нельзя без работы. Он мечтает о достатке, досуге, отдыхе на солнечном пляже. Но, когда у человека нет работы, жизнь для него теряет всю прелесть. Чувство собственного достоинства исчезает, на смену ему приходит скука, горечь…
— Фамилия?
Стадли вздрогнул, словно очнулся от сна.
— Эй, ты! Фамилия?
Он удивился тому, что оказался у самого окошка, не заметив, как перед ним, в пыли, прошло одиннадцать человек. В окошке он увидел знакомое лицо.
— Стадли, Генри Томас, механик, шофер.
Человек, сидевший у окошка, вытянул шею и с насмешливым удивлением поднял брови.
— Вроде знакомый. Приходил сюда раньше?
— Тринадцать дней подряд, — ответил с горечью Стадли.
— Гм… Механик и шофер. Какие машины водил — роллс — ройсы? — И человек в окошке усмехнулся собственной остроте.
Стадли деланно улыбнулся.
— Нет, работал на паровых и электрических кранах, землечерпалках, насосах.
— Гм… — Тот взглянул на свои бумаги. — Видно, твой тринадцатый номер невезучий. Ни кранов, ни землечерпалок, ни насосов нет. И механики сегодня тоже не нужны. Зайди‑ка завтра.
Стадли постоял, помолчал. Он дышал быстрее обычного, ноздри его раздулись, губы сжались. Потом сделал шаг вперед. И волнение, сдерживаемое в течение двух недель, вдруг вырвалось наружу.
— Зайди завтра! Легко сказать! Могу я ответить так жене, когда она попросит денег на обед, или ребятишкам, когда они попросят есть? Зайди завтра!..
Человеку, сидевшему у окошка, стало неловко; он вспыхнул, прищурился и смерил Стадли быстрым взглядом.
— Мне очень жаль, друг, но не могу же я выдумывать работу. Одно могу— сказать тебе, чем мы располагаем.
Стадли в отчаянии посмотрел на него.
— Но хоть какая‑нибудь работа найдется? Какая ни на есть…
Человек в окошке медленно покачал головой:
— По нашим сведениям, есть только одна работа — разбивать камень.
Стадли налег на окошко. — Почему вы сразу не сказали?
— Но ты же механик, специалист.
— Какого черта! Могу я получить эту работу?
Человек в окошке сочувственно улыбнулся.
— Тебе приходилось разбивать камни?
— Нет, но…
— Видел когда‑нибудь здешнюю каменоломню?
— Нет.
— Сущий ад.