Страница 29 из 100
Я излагал все это с самым беспечным видом, но вдруг запнулся, почувствовав что‑то неладное. Кон в упор смотрел на меня, и лицо его потемнело. Быть может, он представил себе на миг в этой роли свою жену и дочку — или моих девочек…
Каждый из нас делился с другим своим жизненным опытом. Я был моложе Кона на четыре года, но немало побродил по свету и служил в армии во время войны. Кон на войне не был, он всегда с интересом слушал мои рассказы и накрепко запоминал их; я чувствовал себя польщенным, когда вдруг в разговоре он ронял: «А помнишь, ты рассказывал…» Иногда на лице его мелькала тень сожаления — будто он досадовал, что ему, такому боевому парню, не довелось побывать в настоящей переделке.
Но в вопросах политической борьбы в Австралии он становился моим учителем. Он знал всю историю Великих стачек девяностых годов, когда жгли склады шерсти, дрались с конной полицией и забастовщики добровольно подчинялись строжайшей дисциплине в своем лагере, знал, наконец, как возникла организованная парламентская оппозиция. Многое из того, что рассказывал Кон, глубоко запало мне в душу и вызвало немало мучительных раздумий. Но Кону я старался этого не показывать. Он не только знал историю рабочего движения, но и сам принимал в нем участие. Его рассказы ничуть «е уступали моим военным воспоминаниям. Кон участвовал в забастовке брисбенских рабочих, охранял завод от штрейкбрехеров. Эго была настоящая битва. Страсти в то время настолько разгорелись, что не раз дело доходило до кровопролития.
В минуту откровенности он сообщил мне и еще кое‑что. Рассказывая историю жизни Кона, Клара тщательно умалчивала, что Кон боролся против воинской повинности и отбыл шесть месяцев тюремного заключения за то, что ему и его товарищам удалось сорвать митинг, созванный вербовщиками. Я пробыл на войне с самого ее начала и до конца. События, о которых рассказывал Кон, раньше были для меня историей, чем‑то мало реальным и далеким, о чем читаешь в газетах, и меня буквально потрясло то, что вот свой, обыкновенный парень принимал в них участие. Нечто подобное испытал бы, наверное, и Кон, если бы я в дополнение к своим военным историям завернул рубашку и показал то место, куда вошел осколок немецкого снаряда, чуть было не отправивший меня на тот свет. Но только однажды, да и то вскользь, мы говорили об этом: старые солдаты не любят рассказывать об ужасах войны и охотней подсмеиваются над военными приключениями.
Не знаю, как долго еще мы убеждали бы друг друга, но тут началась избирательная кампания. Впервые после войны экономика страны переживала спад, н борьба развернулась нешуточная. Для Кона каждый политический лозунг, напечатанный в газете, звучал, как фанфара, зовущая к бою. Когда бы Кон ни вышел из дому, он везде ввязывался в споры и ссоры. Люди замолкали при одном его приближении. Новые поселенцы настолько рьяно поддерживали правительство, что кандидат оппозиции сомневался, стоит ли ему приезжать в Мэни Гамтриз. Кон сделал попытку организовать митинг в его поддержку, но в тот день, когда кандидат оппозиции мог приехать в Мэни Гамтриз, поездная бригада должна была находиться в Уилгатауне, ремонтники работали неподалеку от этого городка, а лесорубы были заняты и вовсе не выказали того энтузиазма, какого ожидал от них Кон.
Что правительство собирается сделать для нас? Вот что, в конце концов, больше всего интересовало всех — это, и только это. Узость нашего кругозора приводила Кона в бешенство, и я редко слышал, чтобы он так нецензурно ругался, как ругался по этому поводу.
Я был за правительство. Но я принадлежал к числу тех Немногих заблудших, кто в предыдущие месяцы неосто рожно обмолвился добрым словом по адресу оппозиции. Теперь же мы были полны рвения и прилагали все усилия, чтобы вернуть правительство к власти. Кон и я дважды крупно поспорили из‑за этого.
Моя точка зрения была проста и понятна, по крайней мере мне так казалось. Я бы и двух медных грошей не дал за всю политику, так я и сказал Кону. Одно для меня было ясно: если мы поможем правительству удержаться у власти, кое — какие средства перепадут и на нашу долю, а если победит оппозиция, надеяться на это нечего.
Кон взглянул на меня с уничтожающим презрением.
— Какого черта! Неужели ты действительно веришь во все эти россказни? Да проснись ты, бороться надо с этими скотами!
— Найди себе других помощников. Я не собираюсь ввязываться во все свары, которые ты затеваешь, — вспылил я.
Гнев душил нас обоих, и мы расстались, не вымолвив больше ни слова.
Дня через два Кон заехал ко мне, чтобы вернуть пару лемехов, которые он брал на время; он первым делал шаг к примирению. Мы решили не говорить больше о выборах. В конце концов, мы все‑таки были друзьями. Мы принялись обсуждать дела других стран, но и это все равно было продолжением нашего спора о самом важном для нас, о самом насущном. Когда Кон говорил о других странах, он требовал сочувствия ко всем униженным и обездоленным людям и народам, для меня же это был утомительный перечень чужих обид и страданий, мало меня интересовавших. Чем больше Кон горячился, тем больше я становился безучастным. Против своего желания Кон каждым своим посещением бросал мне вызов, и я внутренне восставал против этого.
Голод в России! Безработица на каучуковых плантациях! Ужасающая нищета в Австрии! Черт его знает, что он еще выдумает? Внешне мы старались соблюдать спокойствие, но обоюдное раздражение нарастало. С чувством внутреннего удовлетворения я говорил себе, что, когда родине понадобилось, я, а не Кон был среди тех, кто встал на ее защиту. Мы отдали годы жизни, чтобы наша страна оставалась свободной, а некоторые отдали и самую жизнь, и все это были люди не хуже Кона, я их знал и любил задолго до того, как судьба свела меня с ним. От нас ждали победы, и мы вернулись победителями. Мы исполнили свой долг. А теперь настало время передохнуть. Что касается меня, то я был доволен уже тем, что остался в живых. Единственное, чего мне хотелось, — это зарыться с головой в работу, по которой за долгие годы так истосковались руки, и превратить свой участок в настоящую, процветающую ферму. Словом, к черту Кона с его высокопарной трескотней!
Наши словесные перепалки в конце концов так мне надоели, что я прямо сказал ему об этом.
— Ты думаешь, что мы можем закрывать глаза на то, что делается в других странах? — спросил Кон. Он сказал это не то вопросительно, не то утвердительно и очень спокойно. В голосе его прозвучала нотка горечи и разочарования.
Я чувствовал себя настолько утомленным этими бесконечными пререканиями и настолько раздраженным, что ответил ему строками из Киплинга, теми презрительно — напыщенными словами, в которых говорится «о низших расах, не знающих законов».
Кон опустил глаза. Он сидел и пристально разглядывал кончики своих ботинок, словно увидел их в первый раз.
Минуту царило напряженное молчание.
— Мне кажется, ты здорово гордишься своим званием ветерана войны, — сказал Кон, не глядя на меня.
Я вовсе не гордился этим — иначе я бы не рассказывал вам сейчас всей этой истории, но в тот момент я счел своим долгом утвердить в глазах Кона престиж героя войны.
— Еще бы, — ответил я.
На лице его мелькнуло презрение.
— Ну что ж, если так, то я чертовски рад, что не удостоился этой чести, — бросил он и пустил лошадь во весь опор.
Мне горько было так расставаться с ним. Его слова, казалось, разбили то, что было одинаково дорого для нас обоих.
Вплоть до того дня, как правительственный кандидат приехал в Мэни Гамтриз, я не видел больше Кона. Митинг состоялся на склоне холма подле самой станции. Из груды железнодорожных шпал соорудили нечто вроде подмостков и скамей и прикрыли их флагами. На этих почетных местах восседали сам кандидат и его ближайшие сподвижники, а избиратели, преисполненные самых радужных надежд, расселись вокруг прямо на траве. Кон тоже был здесь, в своей повозке, а вместе с ним Клара с двумя детьми. Они приез жали по делам па станцию и остановились у подногкия холма, но из повозки не вышли. Мне показалось, что Клара уговаривала Кона уехать домой и старалась его от чего‑то удержать — она что‑то сказала ему, когда он натянул вожжи, он быстро кивнул в ответ с видом человека, готового сдаться, чтобы не вступать в пререкания, но вовсе не уверенного в том, что он сдержит свое обещание.