Страница 38 из 105
У меня было время подумать, пока я летел над ночными полями, где лишь изредка светились огни фермерских домов и маленьких деревушек — такие же далекие, как звезды над головой. Порывы встречного ветра становились все холоднее. Но этот холодный ветер словно разрывал паутину, залепившую мой мозг, и я начинал понимать, как мало в действительности знаю и как много по лености душевной принимал на веру. И я вспоминал забытые факты и видел, как они складываются в общую картину… Старательно и упорно я пересматривал все, что было мне известно о церкви иоаннитов — со дня ее основания.
Вправду ли этот безумный культ, нашедший отклик в душе западного человека, существовал лишь в последние несколько десятков лет? Или он действительно был таким древним, как утверждали представители иоаннитов, — и основан был самим Христом?
Другие церкви твердо отвечали: «Нет». Без сомнения, католики, православные и протестанты не были так едины во мнении, как церковь Петра. Но общий смысл их учений не слишком различался. Они по-разному интерпретировали наставления, данные Иисусом ученикам, но соглашались в том, что Петр играл особую роль. И неважно, какие разногласия возникали между церквами, в том числе и по вопросу о значимости каждого из апостолов, — все равно двенадцать оставались неизменными.
Но все же… все же… есть одна непонятная страница в Евангелии иоаннитов. «И тогда Петр, обернувшись, увидел того ученика, которого любил Иисус, и тот шел следом; и этот ученик возлежал на груди Иисуса во время вечери и спрашивал: «Который из нас предаст Тебя?» Петр, видя его, спросил: «Что будет этот делать?» Иисус говорит: «Если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что? Следуй за мной». И смутились другие ученики от сказанного, решив, что этот ученик не умрет. Но Иисус сказал: «Нет, я не это говорил, я говорил: если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что?» Тот ученик рассказал обо всем и записал; и мы знаем, что его свидетельство — истинно».
Я никогда не мог этого понять и уверен, никто из специалистов по Священному Писанию этого тоже не понимал, что бы они ни утверждали. И, разумеется, нередко эти слова трактовались так, что Иисус говорил о чем-то, понятном лишь одному Иоанну… здесь якобы таилось нечто, неизвестное другим церквам, входящим в Петрову церковь или существующим параллельно с нею, и это нечто было окончательным Словом Божьим, ведущим праведным путем. Современная церковь иоаннитов, конечно, возникла уже в нашем столетии, но те идеи, о которых они заявляли во весь голос, подспудно зрели уже две тысячи лет назад.
И связь подобных идей с удаленностью от мира была просто неизбежной. Какие бы ярлыки ни клеили на гностицизм, он оставался все той же ересью, вспыхивающей в истории время от времени. И ее первоначальная форма, и все последующие вариации всегда были одним и тем же: попыткой сплавить христианство с восточными мистическими культами, неоплатонизмом и колдовством. Путь гностицизма можно проследить вплоть до имени Симона Магуса, упомянутого в восьмой части Деяний Апостолов; имя это всегда приводило в ужас православных. Современные иоанниты вели себя вдвойне дерзко, восстановив древнее имя своей философии, заявляя, что это не заблуждение, а высшая правда, и утверждали, что Симон Магус — не нечестивец, а пророк.
А если они правы? Может быть, человечество и в самом деле стоит на пороге царства Любви? Я не знал этого; откуда мне было знать? Но, оставив в стороне эмоции и поработав мозгами, я решил, что догмат иоаннитов — фальшивка. И он получил такое широкое признание лишь благодаря тяге человека к иррациональному.
И таким образом возникли общины правдоискателей, поселившихся вместе для того, чтобы отправлять свои обряды и медитировать, и в чьи дела никто посторонний не имел права вмешиваться. Из общин отправлялись в свет пилигримы, нуждавшиеся в ночлеге и пище. Нуждались в деньгах и священники, проповедники, служители… Храмы (это более точное название, чем «собор», но иоанниты настаивали именно на последнем слове, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к христианству) тоже не могли обойтись без дохода, и, как правило, им доставались недурные пожертвования… а возле первоначальной общины постепенно вырастал городок, вроде Силоама, к которому я направлялся.
Все так просто. Так банально. И зачем я занялся систематизацией сведений, которые известны любому читателю газет? Лишь затем, чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы перепутанные, обрывочные факты привести в относительный порядок.
Но там было что-то еще, скрытое под поверхностью… было ли это иллюзией, или более глубоким пониманием? Но пониманием — чего? Мне припомнилась нетерпимость иоаннитов, их любовь к скандалам. Я подумал об их искренних заверениях, что адепты церкви иоаннитов владеют силами, которые никто и вообразить себе не может, и что силы эти растут год от года. Я вспомнил истории, которые рассказывали иные из вероотступников; они не слишком далеко продвинулись по иерархической лестнице, и вдруг что-то испугало их… нет, ничего противозаконного, безнравственного, вообще сомнительного; просто им почудилось нечто уродливое, отвратительное — но не настолько явное, чтобы этим заинтересовалась печать. И я подумал о гностической теологии, о той ее части, которая была доступна широкой публике: жуткая путаница откровений и логики и отождествление их демиурга с Богом Ветхого Завета и Сатаной.
Я подумал об антихристе.
Но тут я, будучи, как я уже упоминал, агностиком, остановился. Мне всегда казалось, что Всемогущий не стал бы действовать подобным образом, потому что это не имеет смысла.
Впереди мелькнули огни — далеко, по ту сторону степи. Я порадовался тому, что путешествие подходит к концу, и неважно, что будет дальше. Меня слишком измучили собственные мысли.
Силоам был обычным городком, состоящим из обычных домов с двориками. Внизу, под главной воздушной линией, красовалась светящаяся реклама, сообщающая, что «Лайон-клуб» устраивает собрания по четвергам, в ресторане «Горшок Кобольда». В городке имелись пара небольших фабрик, начальная школа, высшая школа, пожарная часть, грязноватый неухоженный парк, отель и множество станций обслуживания. В деловой части городка располагались магазины, одно-два кафе, банк, кабинеты врача и дантиста над аптекой… обычная американская провинция.
И из-за того, что сам городок был таким милым и простым, все остальное здесь казалось леденяще чужим. Не было еще и полуночи, а улицы словно вымерли. Центр казался пустыней. Ни случайных прохожих, ни молодых парочек, лишь изредка в свете редких уличных фонарей мелькала летящая метла… да еще кое-где я заметил фигуры в балахонах с капюшонами. Дома словно ушли в себя, завернувшись в тени. Даже если их обитатели и не спали, не похоже было, чтобы они смотрели фильмы в кристаллах, или играли в карты, или занимались любовью — скорее они изучали сакральные тексты, надеясь обрести более высокую духовную степень, большую силу и уверенность в спасении.
А центром городка был собор. Он взлетал над комплексом похожих на коробки строений, окружавших его, над самим городком, над равниной… Он казался неописуемо огромным. Его плоские белые стены все поднимались и поднимались вверх, с трудом добираясь до крыши, которую венчал обширный центральный купол. Окна издали казались крошечными шляпками гвоздей, вбитых рядами вдоль каждого этажа. Внизу я увидел два огромных витража, довольно мрачных по цвету; рисунки на них могли озадачить кого угодно. С западной стороны — изображение Мандалы, с восточной — Божьего ока. И еще с западной стороны возвышалась башня; на фотографиях прежде всего бросаются в глаза ее простота и суровость, но, когда я увидел ее, подлетая к храму, мне показалось, что она достает до самых звезд.
Внутри здания горел слабый свет, пробиваясь сквозь цветные стекла. Я услышал ритмичное пение; низкие мужские голоса прорывались сквозь летящие холодные голоса женщин. Мне непонятен был мотив этой музыки, и язык гимна не был земным языком.