Страница 41 из 42
Но вот однажды заболел капитан, и отдали нас молоденькому лейтенантику. Тот решил показать этим «студентам-интеллигентам» почем фунт лиха. Нас не удивишь, мы, дети военных лет, не были избалованы, все его распоряжения исполняли беспрекословно, хотя жара тогда была страшная (ну точно за 30!). Помню, просим: «Товарищ лейтенант! Разрешите сходить за водой для взвода!» — «Сходить нельзя, сползать можно!» Желающих ползти до речки по-пластунски метров 300 (если не больше) не нашлось, и мы, изнывая от жажды, насилу дождались перерыва на обед.
Всё! Идем по пыльной дороге в лагерь. Еще 2–3 километра — и обед, а потом вожделенный послеобеденный отдых в палатках. И тут лейтенантик кричит: «Рота! За-апевай!» Обычно мы охотно орали строевые песни — и старые «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!..», и новые. Любили переделывать и петь в строю песни и стихи совсем уж не военные, даже пиратские:
Даже детские песни пели. Вот рота, более сотни здоровых глоток, гремит:
Помню, пели в строю Киплинга:
Но вот в тот день, в том пекле, — какая уж тут песня? Горло пересохло, на зубах песок, лица — серые от пыли. А лейтенант опять: «Р-рота! За-апевай!» Все молчат. «Р-рота! За-апевай!» Все молчат. «Р-рота! Бегом марш!» Сам-то лейтенантик побежал, но рота, окруженная облаком пыли, как шла, так и шла…
Этот самолюбивый дурачок подал начальству лагеря официальный рапорт о нашем неподчинении приказу. А это уже не шутка, начальство должно реагировать. Помню, собрали нас в клубе, и какой-то полковник-политработник гневно клеймил нас за неисполнение приказа: «В масштабе советских вооруженных сил рота — это капля в море! Мы сметем с лица земли мятежную роту!» Понимали мы, что это — красивое преувеличение (все-таки это уже 55-й год, не сталинские времена), но вот не зачесть сборы нам могли. А значит — нет офицерского звания и — ступай солдатом в армию?.. Поэтому мы с облегчением вздохнули, когда наш капитан шепнул нам, что мы отделаемся экзекуцией (думаю, сам и отстоял нас).
На следующий день построили «мятежную роту» на плацу. «Противогазы надеть! Бегом — а-арш!» Каково это — бегать в противогазе — показал Никита Михалков в «Сибирском цирюльнике». Вот кто-то свалился, старшина содрал с него противогаз. Да и нам вскоре приказали: «Рота, стой! Снять противогазы!»
А счастье-то где?! А вот: содрать с лица липкую, обслюнявленную резину, вдохнуть глубоко-глубоко живой воздух. А главное — счастливый следующий день… Опасность остаться без офицерского билета — позади, а впереди — воскресенье, целый свободный день! Каким он казался сказочно длинным! Сразу после завтрака идем на речку, купаемся, загораем, читаем, играем в карты, стираем свое бельишко и заскорузлые черные портянки. А вечером — кино… Это ли не счастье?!.
После летних каникул разговариваю с любимой моей преподавательницей — Ксенией Александровной Федоровой — о теме моей дипломной работы. Она предложила описание сочинительных союзов в древнерусских текстах. Сразу же захожу в университетскую библиотеку, беру литературу, издания древних текстов, с огромной кипой иду в общежитие. По пути присаживаюсь на скамеечку, открываю толстенную книгу «Духовные и договорные грамоты московских и удельных князей XIV–XVI вв.» и, счастливый, предвкушаю радость погружения в жизнь далеких предков, попытку понять их язык и их мироощущение.
Не могу не сказать хотя бы несколько слов о Ксении Александровне. Кроме того, что она была прекрасным знатоком древнерусского языка и талантливым преподавателем (а это тоже исключительно важно для студентов), она была, при некоторой внешней жесткости, исключительно мягким и добрым человеком. Да вот только одна деталь. В послевоенные годы материально жили мы, студенты, исключительно бедно. Помню, и на занятиях, и в общежитии ходили девочки — в одном и том же платьишке, которое они стирали по ночам, мальчики — в курточке какой-нибудь замызганной, единственной, надетой на майку. Мой друг Витя Шмаков постоянно ходил в тельняшке и форменке — старая, «списанная» форма его брата-моряка. И никого это не удивляло. И все-таки, когда Ксения Александровна увидела мои ботинки, которые не просили, а требовали каши, она решила, что это уж — слишком и опасно для здоровья. Дала деньги нашей старосте, Аиде Седельниковой, и попросила купить мне ботинки, как бы от профсоюзной группы. И узнал я об этом только после смерти Ксении Александровны, смерти очень ранней — от рака. Спасибо за всё, дорогая моя учительница!.. И простите…
В трудные послевоенные годы лингвисты — преподаватели и студенты российских вузов — проделали громадную работу по фиксации того, что под напором городской речи, литературного языка, исчезало буквально на глазах, — народная речь, говоры русского языка. Каждый пединститут или университет снаряжал с этой целью диалектологические экспедиции, которые по строго определенной программе собирали нужные материалы. Задачей было успеть зафиксировать исчезающие языковые особенности и записать как можно больше текстов живой деревенской речи.
Изучать эти материалы можно будет и потом, спустя десятилетия и столетия, но начать-то хотелось прямо сейчас («душа горит»!). Вот и я взял для изучения одно частное явление — оформление творительного падежа множественного числа в говорах Пермской области. Первое ощущение при изучении материалов (а это — несколько битком набитых шкафов!) — полная растерянность. В одной деревне говорят как в городе — с руками, с полосками, в другой — с рукама, с полоскама, в третьей — с рукима, с полоскима, в четвертой — с рукам, с полоскам. И я был счастлив, когда удалось упорядочить этот хаос: нанеся сведения на подробную карту Пермской области, я получил довольно четкое разделение территории области на несколько диалектных зон.
И еще приятнее было изучать в уютном зале городской библиотеки Перми историческую литературу и обнаружить, что разделение, полученное при изучении моего языкового явления, хорошо согласуется с историческими данными (даже, может, где-то уточняет их!) и связано с историей заселения Пермской области: на севере области (колонизированном с северо-запада новгородцами и вологодцами) говорят с рукама, с полосками, или: с рукима, с полоскима; на юге области (колонизированном с запада, позднее, после взятия Казани) — с рукам, с полоскам.
А какой радостью в студенческие годы были сами эти диалектологические экспедиции! Ездили дважды в год, в летние и зимние каникулы, обычно двумя отрядами, которыми руководили любимые наши преподаватели — Ксения Александровна Федорова и Франциска Леонтьевна Скитова.
Прибыв на место (мы обследовали тогда север Пермской области — Чердынский и Красновишерский районы), отряд делился на небольшие группки — по два человека, чтобы обследовать побольше деревенских говоров — по заранее установленной сетке (расстояние между обследуемыми пунктами — приблизительно 15–20 километров). Связи между группками не было, так что в случае какого-то происшествия ждать помощи неоткуда. Но хотя это был довольно глухой край, населенный в значительной степени бывшими заключенными, ни одного происшествия не было.