Страница 68 из 77
И опять в повествовании прозвучала зависть, но теперь уже открыто.
Наступила небольшая пауза, но, словно очнувшись, он отбросил мучившую его несправедливость— ведь богатым должен был стать он, настоящий американец, а не этот пьянчуга, пришелец из России. Совершенно очевидно, что жизнь распорядилась по-идиотски.
— Ну, и как он использовал свалившееся на него богатство? — решил помочь я собеседнику.
— Самым скверным образом. Дело в том, что Андрей не пропускал ни одной юбки. Он буквально трепетал при виде каждой новой повстречавшейся ему дамы. Желанной добычей для него были работавшие здесь в Нью-Йорке секретарши, а еще более желанной — приезжавшие сюда в командировку из Москвы. «Обожаю свежачок», — любил повторять он. Этих секретарш он брал, как говорят, прямо влет: чуть ли не с аэродрома тащил их сначала в роскошный ресторан, а затем в постель. Приехавшие знали, что он большой шеф и их судьба зависела от него, поэтому не могли отказать в удовлетворении его желаний.
— Мужчина с повышенной потенцией— всегда мечта женщин.
— О чем вы говорите, какая потенция? Подозреваю, что у Андрея были большие проблемы с сексом.
В отличие от разговора о деньгах, теперь в его голосе не было и тени зависти.
— С чего это вы взяли?
— Сумма от сложения наблюдений и точных знаний. — Сказанное показалось автору настолько удачным, что он самодовольно заулыбался. — Андрей был не в состоянии дважды переспать с одной и той же женщиной. Ему требовался свежий возбудитель. Кроме того, как я уже говорил, он безобразно много пил, а алкоголь противопоказан сексу, как вы знаете. Мы постоянно рекомендовали ему упорядочить образ жизни, так как он нарушал все рамки поведения советского дипломата за границей. И это должно было вызвать подозрение у советской контрразведки со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Однако он твердил свое: пока Андрей Громыко у руля, я могу жить так, как мне нравится. И до какого-то момента он оказывался прав. Правда, у нас в этом отношении никто иллюзий не строил. Мы знали, что Андрей был бабником, но не мужчиной.
— Это как? — удивился я.
— Очень просто. Его познакомили здесь, в Нью-Йорке, с совершенно очаровательной дамой. Проституткой, правда. Так он вместо того, чтобы… — Рассказчик безнадежно долго искал подходящее слово, но потом плюнул на эту затею и продолжал, — так он развесил уши и стал строить с ней какой-то любовный замок. У каждой профессии есть свои рамки, за которые не следует выходить. Позже она написала книгу, в которой зло высмеяла все его «страдания», и, кстати, заработала на нем и на книге солидные деньги. Я видел, что происходит, и скажу вам откровенно, советовал Андрею (ему уже было под семьдесят) возвращаться в Москву, к жене, и спокойно доживать свой век. Но в это время в Москве начались разоблачения, процессы и расстрелы людей, работавших на нас. Андрей перепугался, попросил официально у США политическое убежище, стал еще больше пить. На почве алкоголя у него развилась мания преследования, он постоянно требовал, чтобы его охраняли. Из Москвы пришло известие о страшном самоубийстве его жены, разложившийся труп которой нашли в платяном шкафу под дорогими шубами, которые она так любила при жизни. Андрей еще сильнее запил, метался несколько лет между женщинами, которые полностью разорили его. И вот четыре года назад он умер, как и следовало ожидать, от цирроза печени, в полной нищете, в двухкомнатной, пустой квартире, где стояли только кровать и стол. Нам понятно, то, что произошло с Андреем, нашим, — он горько усмехнулся вырвавшемуся у него понятию «наш» и тут же продолжил, — но мне до сих пор непонятна судьба «вашего» Андрея, я имею в виду Громыко. Советский посол, непосредственный шеф Шевченко, руководитель представительства в ООН, советская колония в Вашингтоне и Нью-Йорке — это колоссальное количество людей, которые знали о всех проделках Андрея. Но никто не захотел вмешиваться в его дела, дабы не навлечь на себя гнев министра. Мы точно знали, что ваши службы безопасности фиксировали поведение Андрея. И в этой связи у нас возник вопрос, который так и остался без ответа. Со слов Шевченко, мы были осведомлены о том, что его министр предпринимал конкретные шаги, чтобы дезавуировать шефа КГБ в глазах Брежнева. И мы не могли понять тогда, а я и сегодня не понимаю, почему Андропов в середине 70-х годов, когда стало известно, что доверенное лицо министра Громыко перебежал к нам, не воспользовался благоприятным случаем, чтобы отомстить за интригу, затеянную против него. Ведь оснований для этого у него было предостаточно. Андрей рассказывал, что у него в московской квартире остались подарки от Громыко и его жены с теплыми надписями, а также фотографии, которые не вызывали сомнений об особой близости семей Громыко и Шевченко. Все эти материалы, несомненно, стали достоянием госбезопасности после перехода Шевченко к нам. Так почему Андропов не использовал такой мощный рычаг для того, чтобы убрать или, по крайней мере, значительно ослабить своего оппонента?
У меня был исчерпывающий ответ на этот вопрос. Американцы заблуждались при оценке складывавшейся в советском руководстве ситуации, потому что пользовались информацией начала 70-х годов, когда Громыко, действительно, переоценив свое влияние на Генерального секретаря, предпринял попытку потеснить Андропова на политической арене. При этом он не учел, однако, что к этому времени руководитель госбезопасности стал самым близким доверенным человеком Брежнева, который ценил его светлую голову. А как известно, способный по достоинству оценить чей-то интеллект, сам не лишен его.
Андропов был действительно человеком с ясной головой, чем резко выделялся из среды посредственностей, окружавших Брежнева. Догадываясь об этом, одни открыто недолюбливали его, другие тихо завидовали и молча терпели. Поэтому он не мог рассчитывать на их поддержку, в которой остро нуждался. И, тем не менее, в отношениях с коллегами он никогда не руководствовался местью, но всегда разумом. Так было и когда над министром иностранных дел сгустились тучи. Андропов не дал побегу Шевченко перерасти в крупный политический скандал, тем самым он сохранил репутацию Громыко, превратив его из противника в союзника и заручившись его, скажем прямо, солидной поддержкой в Политбюро. Умение превращать неприятное в полезное всегда заслуживает уважение.
Какой-то невидимый режиссер свел воедино окончание рассказа с завершением обеда. Я поблагодарил своего собеседника за совместное участие в трапезе и за интересный рассказ, поле чего мы тепло попрощались. Меня он знал как участника конференции, имя которого и происхождение стояли в программе. Мне же он представился как бывший сотрудник Государственного департамента. Оставлять визитную карточку посчитал излишним.
Из ресторана возвращались пешком, и всю дорогу до гостиницы я размышлял над тем, чего было больше в только что выслушанном рассказе: зависти, осуждения или чего-то другого. И только войдя в холл гостиницы, я неожиданно четко представил себе душевное состояние американца, которое сформулировал его же словами: то была сумма от сложения сочувствия и презрения.
В тот же вечер для участников конференции был устроен ужин, который оставил у меня приятные ощущения и, одновременно, вызвал отвратительные воспоминания.
Общение с иностранцами в Америке имеет особый аромат. Невольно воспринимаешь иноземцев, как, впрочем, и самого себя, пришельцем из другого мира, что, несомненно, роднит с ними.
— Извините, я хорошо знаком с г-ном Баром еще по временам, когда я работал в германском посольстве в Москве. Он тогда, как вы знаете, часто приезжал по делам в Россию и, естественно, регулярно навещал наше посольство. Там мы с ним и познакомились.
Услышав хорошо понятную немецкую речь, я с радостью закивал головой.
— Мы только что общались с г-ном Баром, и он сказал, что вы здесь. — Я охотно подтвердил факт моего присутствия в Америке. — Мне давно хотелось познакомиться с вами, — и он протянул мне руку. — Завидую! Вы с Баром, что называется, желали историю, а это не всякому дается. Конечно, популярности Горбачева у немцев теперь уже вряд ли кому-либо из русских удастся достигнуть, но и вас немецкая история не забудет.