Поворотный круг

Ребята неохотно оставили незнакомца — не хотелось верить, что так ошиблись.

Бородач вытащил из внутреннего кармана пиджака красную книжечку и протянул Володе.

Володя взял, подержал ее в руках, прочитал на обложке название известной военной газеты, показал Борису.

— Убедились? — спросил сотрудник редакции.

— Все правильно, — еле слышно произнес Володя.

— Вот и хорошо… Но вы не расстраивайтесь. Молодцы, что такие бдительные, это сейчас необходимо, — попытался он успокоить ребят.

Но это не помогло. Мальчишки были огорчены. Особенно Борис и Володя. Думали, что выследили настоящего шпиона, а тут оказалось совсем не то…

После этого случая товарищи не раз подтрунивали над Борисом и Володей, называли их грозой шпионов и диверсантов.

…Они еще завтракали, когда снова скрипнул замок и открылась дверь. В камеру вошли сначала две овчарки, за ними Вольф, в пальто на меху, в рыжей лисьей шапке, в теплых кожаных перчатках, с тонким гибким хлыстом в руке.

Ребята положили на стол хлеб и колбасу.

— Ну, как здесь? Тепло?.. Кормят?.. Как спали?.. Это я приказал поместить вас в эту камеру. Да она, как видите, и не похожа на камеру. В ней держим только тех, которые немного проштрафились. Конечно, как здесь ни хорошо, а дома лучше. Но что поделаешь!.. Потерпите, потерпите…

Вольф осторожно поставил хлыст в угол у печки, снял перчатки и сунул их в карман пальто. Овчарки легли у двери.

— Выводил собак на прогулку. Решил проведать вас. Вчера были измученные. Я сначала не догадался, вы не сказали… Теперь вижу, немного бодрее. Почему перестали завтракать? Ешьте, ешьте.

Расстегнув пальто, шагнул к кровати, на которой спал Борис, сдернул одеяло. Наверное, собирался сесть, но потом почему-то передумал. Заложив руки за спину, начал ходить по камере.

— Никак не мог я уснуть. Прикидывал и так и сяк, как бы получше сделать, чтоб спасти вас.

Анатолий нечаянно столкнул локтем на пол недоеденный кусок колбасы. Кусок подкатился к самой морде крайней овчарки. Но она даже не понюхала его.

— Не возьмет без разрешения, — сказал Вольф, заметив удивление на лицах у ребят. — Ученая… А вы чего не едите? Стесняетесь? Напрасно. Не беспокойтесь, я сейчас уйду. Еще поразмыслю над вашим делом. А вы ешьте, отдыхайте да как следует обдумайте эту неприятную историю. А вечером подробно расскажете. Если что потребуется — может, добавки в еде или еще чего, — так вы не стесняйтесь, скажите надзирателю.

Застегнув пальто, Вольф взял в углу возле печки хлыст и направился к двери.

Овчарки тут же поднялись и встали по обе стороны от хозяина.

Теперь, покидая камеру, Вольф шел впереди, собаки — сзади.

…В коридорчике на табуретке стояла медная кружка. Мать нечаянно задела ее, и она, ударившись об пол, загудела, как колокол.

— У-у, окаянная!..

Подняла, поставила ее на место, потом осторожно прикрыла дверь в комнатку. Так и есть, разбудила.

— Спи, сынок, спи. Еще рано.

— Да нет, буду вставать.

Анатолий сбросил с себя полосатое рядно, сел, свесив с кровати ноги, потянулся.

— Окаянная кружка! — не могла успокоиться мать.

— Я уже выспался, мама.

— Где там выспался! Лег поздно. Пока перегладили белье. Говорила тебе — не помогай. Мне ведь сегодня не надо идти на работу. Медсанбат выехал.

— Ничего, такое случается не каждый день.

Да, не каждый, но почти каждый. Сколько помнит Анатолий, мать все время работала прачкой. То в больнице, то в гостинице, то в детском доме, а когда началась война, сначала — в военном госпитале, потом — в медсанбате. Работа нелегкая, а заработок небольшой, денег не хватает на двоих. Приходится и дома кое-кому стирать. Анатолий всегда помогает: носит воду из колонки, выкручивает, сушит, гладит постиранное. Раньше все это делал — и ничего, теперь же, когда целый день роет в Засулье противотанковый ров, стало тяжеловато. Покидает с утра до вечера землю, придет домой, хочется сразу завалиться в кровать, но нельзя, надо матери помочь, ведь она не меньше его устает на работе.

— Что приготовить на завтрак?

— Сварите, мама, картошки.

— Очищенной или в мундире?

— Если в мундире, так я и с собой возьму.

Пока заправлял Анатолий кровать, умывался, одевался, мать отварила на примусе чугунок картошки. Одну половину съели с растительным маслом и зеленым луком, вторую мать положила в кошелочку, в которой носил еду Анатолий. А еще поставила туда бутылку молока, завернула в полотенце четверть буханки хлеба, пучок лука, соль в спичечном коробке.

— Ты смотри, сынок, не храбрись, — попросила мать. — Увидишь самолет, сразу прячься.

— Хорошо, спрячусь, — пообещал Анатолий.

На площади уже собралась довольно большая толпа. Всё больше женщины, пожилые мужчины, ученики старших классов. Были среди них и однокашники Анатолия.

Увидев его, ребята издали замахали руками:

— Буценко, быстрее! Машина едет!

От толпы отделился и вперевалку двинулся, пошел навстречу толстошеий неуклюжий паренек — Васька с базара, как называли его лубенцы.

Точно никто не знал, на самом ли деле Васька не в своем уме или только прикидывается таким, но все равно его принимали за дурачка. Родители Васьки умерли в голодный тридцать третий год. Жил он одиноко в маленькой хатке-мазанке на окраине города — в Осовцах. В школе совсем не учился, нигде не работал, зато умел здорово деньги считать. Пользуясь попустительством милиции и горожан, накупал Васька вне очереди в магазинах мелкого ходового товара, а потом слонялся по базару, чтобы повыгоднее перепродать. Но сейчас и его заставили работать — рыть за городом противотанковый ров.

— Слыхали? — остановив Анатолия, шепотом спросил Васька.

— Чего? — насторожился тот.

— Ха-га…

— Ну чего ты? Говори.

— Только по секрету, — прищурил глаз Васька. — Кременчугу уже хана.

— Как «хана»? — не понял Анатолий.

— Ну, того… немцы взяли.

— Когда?

— Еще три дня тому назад.

— Неправда! В газете нет. И по радио не передавали.

— Ха-га! А мне передавали… Корешок ночью посылку из Полтавы привез. Такие иголочки — глотать можно! Твоей матери надо? Хоть сотню продам… Так вот, он и говорил: Кременчугу крышка, уже не ходят туда поезда. Ясно?

— Откуда он знает?

— Ха-га! Он все знает. Кочегарит на паровозе.

— Болтун твой корешок, как и ты! — отрубил Анатолий и направился к толпе.

И все-таки разговор с Васькой встревожил Анатолия. Нахмурив брови, он молча сидел в машине.

Работа землекопа не мудреная, но тяжелая: ставь лопату лезвием на грунт, нажимай ногой, поддевай кусок — выбрасывай на кучу. Ставь… нажимай… поддевай… выбрасывай… И так час, другой, третий… Эти движения давно уже привычны, и о них не надо думать. Думалось о другом. Собственно, об одном и том же.

Как долго продлится эта война? Уже третий месяц пошел. А были уверены: советские войска разобьют фашистов за неделю, ну, самое большее за две, и где-то там, на границе… А оно вон куда, до самого Днепра дошли фашисты. Теперь все уверяют: дальше ни шагу, скоро начнется наступление. Странно, зачем тогда копать этот ров? Лубны по эту сторону Днепра, почти за двести километров… Заводы вывозят, скот из колхозов угоняют на восток, документы всякие сжигают, и сажа от бумаг, словно черный снег, падает на город. Раньше здесь летали только наши самолеты, фашистские изредка появлялись, и то ночью, теперь же шныряют в небе когда хотят. Бомбят если не Лубны, так Ромодан, Пирятин, Гребенку. На станции женщину какую-то убило, в Засулье бомба попала в хату: вся семья погибла, один только маленький ребенок жив остался. Уже несколько раз пролетали и надо рвом, строчили из пулеметов, бросали листовки. Хотя до сих пор никого не убило, но страха набрались все. Женщины больше не покрывают голову белыми платками, все одеваются в черное и серое. А когда заметят самолет, разбегаются, прячутся в кустах…

Анатолий загнал лопату в суглинок, расправил плечи, посмотрел вдоль рва, туда, где вырытая траншея подходила к дороге. Уже ров глубокий, скоро закончат. Еще день, два. С противоположной стороны тоже такой роют. В случае чего перекопают перешеек, и танки не пройдут. Но разве фашистов сюда, в Лубны, пустят? Нет, сто раз нет! Пускай там что хочет болтает Васька, дальше Днепра враги не пройдут. Это только паника.