Страница 10 из 20
Она заботливо оправила простынки и одеяльце на кукольной кровати и приперла поплотнее дверцу опустевшего зеркального шкафа.
— Ты еще играешь иногда в игрушки? — спросила Катя.
— Нет, уже не играю, — слегка вздохнув, сказала Наташа. — Некогда, знаешь… Да не выбрасывать же их! Все-таки как-то жалко… Ну вот, я и решила: пусть еще год постоят. А когда перейду в пятый класс, подарю кому-нибудь… — Наташа как-то грустно усмехнулась. — Если бы я в этом году не осталась, а перешла, ничего этого у меня, наверно, уже не было бы… — Она тряхнула головой, как будто для того, чтобы отмахнуться от неприятной мысли, и озабоченно поглядела на часы. — Ой, Катенька, уже скоро три, а я еще и за дело не бралась. Мне надо картошку почистить и суп на плиту поставить.
— А уроки когда же?
— А вот картошка будет вариться, а я буду учиться. — Наташа засмеялась: — Как складно вышло — правда? Ну, пойдем со мной на кухню. Мне картошку чистить веселей будет.
— Ладно, пойдем. Только на минутку. Уже домой пора.
— Успеешь! Долго ли тебе дойти до дому? Минут десять — не больше.
— Даже меньше!
И девочки побежали по коридору на кухню.
У белой газовой плиты стояла худенькая седая женщина и переворачивала на сковороде котлеты. Катя подумала, что это чья-нибудь бабушка, но Наташа шепнула ей, что это не бабушка, а мать той самой Муры, которая открыла им дверь. Масло на сковороде плевалось и брызгалось, суп в кастрюле бурлил, выбрасывая клубы пара.
— Мура! — крикнула мать, выглянув в коридор. — Принеси тарелку, я тебе супу налью. Слышишь, Мура?
— Слышу, — отозвалась из комнаты Мура. — Не глухая.
Не дождавшись ее, мать сама побежала за тарелкой.
А Наташа в это время стояла у своего столика и ловко — неторопливо, но быстро — делала свое дело. Картофелины одна за другой послушно поворачивались у нее в руке, оставляя под ножом длинную тонкую ленточку шелухи, и звучно падали в кастрюльку, полную воды.
В коридоре опять раздались частые шлепающие шажки. Мурина мать суетливо вошла в кухню и стала наливать в тарелку суп.
— Мама, — донесся из комнаты сонный и недовольный голос Муры, — я не буду есть, я спешу! Три часа ты разогреваешь этот несчастный обед… Фуфка, не царапайся!
— Да ведь я уже несу! — крикнула мать с отчаянием в голосе и почти побежала в комнату, неся на вытянутых руках дымящуюся тарелку с супом.
Наташа и Катя переглянулись.
— Вот всегда она так! — сказала Наташа, когда девочки опять остались одни. — Барыня какая! Смотреть противно!
— Еще бы! — решительно подхватила Катя и вдруг сразу замолчала.
Ей стало жарко, покраснели уши, кровь прилила к щекам… Она вспомнила, как третьего дня после обеда бабушка попросила ее помыть посуду. Она сказала: «сейчас», и стала дочитывать страничку в одной очень интересной книжке. Дочитала и незаметно перескочила на другую страницу, потом — на третью…
«Что же ты, Катенька?» — спросила бабушка.
«Сейчас. Вот до главы дочитаю».
«Да ведь вода остынет».
«Ах, бабушка, какая ты!.. Я же сказала: сейчас».
Бабушка ничего не ответила, встала и вышла из комнаты.
…А когда Катя дочитала главу и, заглянув в конец следующей, прибежала на кухню, посуда была уже вымыта.
Бабушка перетирала последние тарелки. Не глядя на внучку, она сказала:
«Ступай, ступай себе! Твое дело — обедать, а постряпают да приберут другие. Ты у нас барыня!..»
Неужели же она, Катя, похожа на эту противную Муру? Нет, ни за что!
Она быстро соскочила с высокой табуретки, на которую было присела.
— Вот что, Наташа: ты захвати Дюймовочку завтра в школу. На большой перемене мы и письмо вместе напишем и пакет приготовим. А сейчас я пойду. Уже поздно. Бабушка из-за меня второй раз обед греть будет…
Наскоро попрощавшись с Наташей и застегивая на ходу пуговицы пальтишка, Катя выбежала на улицу.
Круглые электрические часы на углу показывали ровно четыре! Большая стрелка подскочила и передвинулась, прямо на глазах, еще на одну минуту дальше. Катя со всех ног побежала домой.
«И что я за человек такой! — с досадой думала она на бегу. — Наташу пожалела — так Аню обидела. Про Аню думаю — так про бабушку забыла. Не умею я как-то про всех думать сразу!..»
Одним духом она взлетела по лестнице и нажала кнопку звонка. Дверь открыла бабушка.
— Пообедали уже? — с тревогой крикнула Катя.
— А что — проголодалась очень? — ласково спросила бабушка. — Ну, иди, иди, покормлю. А мы с Мишенькой хотели было Танюшу подождать. Она с минуты на минуту вернется.
Катя перевела дух.
— Ну, так и я буду ждать! — сказала она весело. — Хоть до завтрашнего дня! А после обеда я всю посуду перемою. И кастрюли вымою и сковородку вычищу. Хорошо, бабушка?
Бабушка из-под очков поглядела на нее и вдруг засмеялась.
— Да уж чего лучше! — сказала она. — А ты что это сегодня такая сознательная? Где ума-разума набралась?
Катя смущенно усмехнулась и вместо ответа спросила:
— А ты, бабушка, почему такая догадливая? Где ума-разума набралась?
Бабушка хитро прищурила свои черные живые глаза.
— А там же, где ты, внученька, — сказала она. — На людей посмотрю и себе заметку сделаю.
За стеклянной стеной
В вечерней полутьме больничной палаты было как-то особенно тихо…
Аня очнулась на незнакомой белой кровати. Все кругом было странно и удивительно. Она лежала одна — и не одна: в комнатке были стеклянные стены, и за стеной виднелась такая же комнатка. А за той стеклянной стеной открывался еще длинный ряд стеклянных стен.
«Почему здесь все стеклянное?» — подумала Аня.
Что-то приятно холодило ее тяжелую, горячую голову. Она с трудом приподняла руку и нащупала на лбу завернутый в полотенце небольшой резиновый пузырь. Он был наполнен хрустящими кусочками льда. Аня провела рукой по коротко остриженной голове.
«Нет кос, остригли!» — поняла она и сквозь слипшиеся ресницы посмотрела по сторонам.
За ближайшей стеклянной перегородкой сидела на кровати девочка. Шея и ухо у нее были забинтованы. Заметив, что Аня уже не спит, девочка пододвинулась поближе к стеклу и спросила:
— Как тебя зовут? А? Ты в каком классе учишься?
Но Аня молчала. Что-то душное, тяжелое словно навалилось ей на грудь, сковало руки и ноги, налило свинцом голову, затуманило глаза. Даже одно какое-нибудь словечко Ане было бы трудно выговорить. Хотелось лежать не двигаясь, хотелось, чтобы девочка ни о чем не спрашивала, а лучше сама рассказала бы обо всем — и почему здесь все стеклянное, и давно ли ее, Аню, привезли в больницу, и не видела ли девочка Анину маму.
Но не было сил расспрашивать. Аня опять закрыла глаза, и ей представилось, будто она снова дома. Мама осторожно одевает ее, чтобы везти в больницу. Одевает как маленькую — натягивает на ноги длинные чулки, вместе с папой приподнимает ее, чтобы завернуть в одеяло. Аня слышит их голоса, ласковые, встревоженные, но никак не может разобрать, что они говорят. А потом ее укладывают на носилки, и два санитара в белых халатах, в высоких сапогах поднимают носилки и бережно несут из комнаты. Чуть покачиваясь, Аня как будто плывет куда-то, а мама идет рядом и поправляет на ходу Анино одеяло. Вот и ступеньки лестницы, по которым еще так недавно она весело сбежала вниз, отправляясь в школу.
Школа! Первое сентября! Как хорошо, как весело началось это утро и как грустно кончилось! Подумать только — она поссорилась со своей самой лучшей подругой, с Катей! А ведь они дружат так давно, даже не с первого класса, а еще раньше — со старшей группы детского сада…
«И что я наделала! — думала Аня, перебирая горячими неловкими пальцами край простыни. — За один день все успела — и Кате наговорила не знаю что и новую девочку обидела. Из-за этой глупой ссоры Кате попало от Людмилы Федоровны. Рассадили нас… А все из-за чего?»
Аня напрягла память, вспоминая.
«Из-за чего же?»
Но вспомнить было трудно. Перед глазами вставало румяное лицо Наташи, робко поглядывающей на Катю и Аню, и сама Катя, сначала такая веселая, счастливая, а потом недовольная, хмурая. И во всем, как всегда, виновата она, Аня! Взяла и сама испортила всем праздник! И теперь, конечно, все на нее сердятся. «Это кто такая Аня? — спросила, наверно, Наташа. — Та противная девчонка, что так задается?» — «Да, — сказала, должно быть, Катя, — та самая. Только раньше она такой не была. Не знаю, что с ней сделалось».