Кольца вероятности

И я отвел взгляд. А потом рывком поднял пистолет и нажал на спуск.

Он пошатнулся. Выронил автомат, с приглушенным лязганьем упавший на пол. Шагнул мне навстречу, обвиняюще поднимая руки. Завалился набок, цепляясь за стену и стараясь удержаться на ногах. И уже лежа на спине, он попытался что-то сказать, но я не расслышал. Его губы снова и снова шевелились, будто пытаясь вытолкнуть застрявшие на языке слова.

Я шагнул вперед и опустился прямо на пол рядом с ним.

Альберт медленно повернул голову.

– Зачьем? – прошептал он. – Зачьем ты это сделаль? И почьему мое кольцо нье защитить менья?

– Так надо, – негромко сказал я ему. И это был ответ сразу на оба вопроса. – Так надо.

Он понял. Слабо шевельнулся, указывая на мою левую руку, пальцы которой все еще конвульсивно подергивались.

Я кивнул и медленно закатал левый рукав. Альберт довольно долго смотрел на два белесых ободка, расчертившие мою скрюченную конечность, а на его губах пузырилась кровь. Потом он что-то прошипел. Я не разобрал ни слова.

– Не понимаю.

Альберт закашлялся, содрогаясь всем телом, потом повторил свои слова. И на этот раз я все прекрасно расслышал. А может быть, я разобрал их и в первый раз, просто мой рассудок отказался их принять.

– Возьми мое кольцо... Сдьелай то, что должно... Найди Романа... Иркутск...

– Да. Я знаю.

Я медленно поднялся на ноги и потом, отстраненно посмотрев на хрипло дышащего Альберта, вновь поднял пистолет, в котором теперь оставался только один патрон.

Снова ударил по ушам грохот выстрела.

Еще долго я стоял там, невидящим взором уставившись в пустоту. Потом на подгибающихся ногах побрел по коридору в поисках кухни.

Должны же быть в этом доме ножи. И, скорее всего, я найду их там...

О том, что еще один ножичек есть у меня в кармане, я в тот момент даже не вспомнил.

Я вышел из этого проклятущего коттеджа только через полчаса, чувствуя у себя в душе только отвращение к тому человеку, в которого превратился некогда жизнерадостный и веселый парень по имени Антон Зуев. Я был противен самому себе.

Маньяк. Людоед. Вампир. Короче, мерзкий во всех отношениях тип. Таких, как я, надо еще в колыбели давить, пока не выросли.

Я долго-долго отмывал руки в ванной, с ненавистью выскребая из-под ногтей кровавые следы. Тер мылом ладони, все еще помнившие холодную металлическую рукоять ножа. Отмывал в теплой воде окровавленный металлический браслетик, ради которого я только что убил своего потенциального союзника.

Попутно я взглянул в зеркало. И ужаснулся. Из зазеркального мира на меня смотрел старик. Самый настоящий старик, в волосах которого уже белели многочисленные пряди седины. Лицо сморщилось, как сушеная груша. Морщины сбегали по щекам и скрывались в уголках рта. И только глаза горели неугасимым черным пламенем ненависти.

Я поспешно отвернулся и подавил желание треснуть в проклятую стекляшку чем-нибудь тяжелым. Собственно, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Ха-ха. Пословица прямо к месту. Да уж...

Вот только смеяться мне не хотелось.

Ставшие розовыми струйки воды исчезали в канализации. О, если бы так же легко я мог смыть воспоминания из своего мозга!

Так хочется научиться забывать... Забывать то, что не хочется помнить. Но это искусство мне недоступно.

Наверное, Господь наградил человека памятью как раз для того, чтобы он не повторял предыдущих ошибок. Или для того, чтобы он мог осознать глубину своей подлости.

Свою вымазанную в крови рубашку я с отвращением швырнул на пол и, не отказывая себе в некотором ребячестве, вволю потоптался на ней. Потом провел некоторую ревизию в коттедже, наспех обыскав пару комнат и прибрав то, что могло бы помочь мне в грядущей стычке с Долышевым. Особенно меня порадовала упаковка ампул с буроватой жидкостью.

Попутно я убедился, что Альберт сказал правду: во всем этом громадном доме не было ни единого человека. Даже на чердаке, где я нашел только внушительного вида пулемет. И только из окна, вглядываясь в ночь, я видел какое-то шевеление в саду, где я еще совсем недавно прыгал, как сумасшедший клоун, пытаясь укрыться от пулеметного огня.

Альберт не соврал мне. И это делало мою ношу еще тяжелее. Если бы немец солгал, то у меня могло появиться хоть какое-то оправдание тому, что я оставил его лежать в коридоре в громадной кровавой луже. Но нет...

Урод ты, Зуев. Самый настоящий урод.

Я вышел прямо через парадную дверь, тяжело спустившись по ступеням. Пистолет я на всякий случай держал в руках, хотя в нем не осталось ни единого патрона. Около дверей торчали пять мужиков самого внушительного вида и с оружием в руках, которое они даже не думали скрывать. Хотя, собственно, в автоматах не было ни малейшей нужды, если бы дошло до драки, любой из этих мордоворотов мог бы свернуть меня в бараний рог одной левой.

Но они просто смотрели на меня. Смотрели настороженно и с опаской. Смотрели, будто случайно направив стволы автоматов в мою сторону. Смотрели, будучи готовыми в любой момент открыть бешеный огонь.

Я прошел мимо них и заковылял дальше по замощенной маленькими разноцветными плитками дорожке. Шел я не оборачиваясь, хотя буквально кожей чувствовал тяжелые взгляды, уткнувшиеся мне в спину. Фактически в любой момент можно было ожидать пулю между лопаток... Я шел, просто устало поднимал ногу и опускал ее снова, оказываясь уже на полметра ближе к воротам.

И я ушел. Никто из оставшихся без руководства людей Братства не попытался остановить меня. Они даже избегали встречаться со мной взглядом. Только смотрели.

Я вышел в широко распахнутые ворота и медленно побрел по дороге, погрузившись в ночную прохладу.

Иркутск.

Как я добирался туда? О, это был самый настоящий кошмар. Кошмар, длившийся почти неделю, которая показалась мне вечностью. Вполне возможно, это были самые ужасные дни в моей жизни. И если во Владивостоке садился на поезд человек, то в Иркутске сошла из вагона уже самая настоящая развалина, у которой руки тряслись, как у припадочного. А уж чувствовал-то я себя так, как будто с того дня, когда я беззаботно ходил на работу и ныл по поводу мизерной заработной платы, прошло не меньше ста лет. И все это время я, наверное, провел внутри железной бочки, которой играли в футбол сказочные великаны.

Кто был повинен в этом? Братство? Нет. Никто меня не тревожил. Ни люди Долышева, ни Старое Братство. Если они и следили за мной, то делали это достаточно умело и не вмешивались. Я был целиком и полностью предоставлен самому себе.

Уж лучше бы мне пришлось прорываться с боем. Это стало бы для меня облегчением. И все потому, что кольцо Рогожкина, кажется, решило взяться за меня всерьез.

Мне было плохо. Мне было очень и очень плохо. Настолько плохо, что это заметила даже проводница, которая обеспокоилась тем, чтобы дедушка не отбросил коньки прямо в вагоне. Я уверил ее в том, что помирать пока не собираюсь, а если уж вздумаю, то подожду, когда окончится ее смена. Похоже, это ее несколько успокоило.

Вот только сам я такой уверенности не ощущал. И вообще, вполне вероятно, что в моем случае смерть была бы наилучшим выходом из положения.

Лучше уж сдохнуть, чем так мучиться.

Внешне мои страдания почти никак не проявлялись. Подумаешь, сидит какой-то наполовину седой старик и часами пялится в одну и ту же точку, ничего вокруг не замечая. Мои соседи по купе – молодая семейная пара – вообще считали, что я тут решил немного подремать. Они даже разговаривали шепотом, чтобы меня не потревожить.

Но даже если бы они орали во все горло, я, скорее всего, ничего бы не услышал, потому что в это время общался исключительно с собственным мозгом. Похоже, этот бедняга просто не мог разобраться в потоке самых разнородных чувств, затопивших его. Здесь были и ненависть, и усталость, и боль, и даже любовь.

Я тонул в этих ощущениях. Падал в бездонный черный колодец, наполненный собственным безумием. Умирал и снова возрождался. Я видел лица людей, которых никогда не знал.