Страница 23 из 91
Хоть краешком глаза подглядеть бы, как росла и росла Москва веками и доросла наконец до Белокаменной! Впрочем, если опираться на известные достижения московской археологии да сопоставлять их еще с выкладками летописцев, пусть и скупыми, то можно и пуститься в такое разыскание. И тогда, озираясь со строительной площадки белокаменной Москвы, мы увидим, по крайней мере, шесть сменяющих друг друга городов. И не в числе дело, в конце концов, а в том, что за числом стоит.
За ним же — какая-то почти свирепая, стиснувшая зубы неукротимость, бесшабашное наплевательство на несчастья, безунывность, иногда, кажется, граничащая едва ли не с легкомыслием. И при этом — трезвенная, суровая, безоглядная энергия роста и созидания.
Итак, начнем счет:
Пра-Москва. Ее истоки теряются в дописьменной дымке архаических культур. Неизвестно, забредали ли сюда воины Святослава, шедшего по Оке на хазарский Нтиль. По крайней мере, Пра-Москву вполне мог видеть, а то и участвовать в ее укреплении Владимир Мономах, отец Юрия Долгорукого, приходивший в эти края с намерением прочного освоения ростово-суздальских полевых, речных и лесных угодий. Единичные археологические находки, связанные с Пра-Москвой, дразнят пестротой и диковинностыо. Тут среднеазиатская и армянская монеты, чеканенные соответственно в 862 и 886 годах, и глубокий ров оборонного назначения, проходивший возле юго-западного угла нынешнего Большого Кремлевского дворца; тут христианская вислая печать из свинца, относящаяся к 1093—1096 годам, и остатки булыжной (!) мостовой, на которой эта печать лежала (за полвека до общепринятой даты «рождения» Москвы!). Тут множество керамических черепков с разного качества глиной, выделкой и орнаментом. И еще куски мостовых: то деревянная, наиболее привычная для древнерусских городов, — она сложена из плах-поперечин, покоящихся на продольных бревнах-лагах, а то и совсем редкостная, вымощенная черепами и костями крупного рогатого скота. Может быть, придавалось какое-то особое значение, какой-то магический смысл мощению улицы скотьими останками?
Юрий Долгорукий, по традиции именуемый основателем Москвы, прибыв в эти края на погляд своего обширнейшего удела, застал на Боровицком холме Пра-Москву, город с крепостным валом и рвом, с достаточно сложным хозяйством. В пятницу 4 апреля 1147 года, когда сюда к нему приехали попировать князья-союзники, хозяину-хлебосолу — по прикидке историка старомосковского быта Ивана Забелина — было чем угостить своих союзников.
Но история Пра-Москвы завершилась не в этот сохраненный для нас летописцами день, а несколькими годами позже, когда Юрий повелел своему сыну Андрею насыпать тут новую крепость, большую прежней.
Москва при Юрии Долгоруком. Видимо, старая была не только мала, но и обветшала уже. И огонь, конечно, наведывался на ее стены, и не раз, на свой лад доказывая необходимость перемен.
Прозвище, полученное этим князем, якобы содержит намек на его политическую загребучесть: он, мол, живя в Суздале, годами хлопотал о киевском столе, круто досаждал новгородцам, то и дело затевал воинские походы, не всегда удачные.
У Юрия руки действительно были долгими, крепкими и... работящими. В Залесскую землю кинул он своей уверенной дланью не одну Москву, а целую пригоршню городов. Устье Нерли, впадающей в Волгу, запер крепостью по имени Константин (позднее в говоре и на письме закрепилось более краткое Кснятин). У Плещеева озера основал Переславль. На другой Нерли, клязьминской, в трех верстах от Суздаля, отстроил крепость-замок Кидекшу. В верхнем течении Яхромы утвердил городок Дмитров. Посредине владимирского Ополья, на низком берегу медленной Колокши велел отсыпать валы города Юрьева-Польского. К югу от Москвы Долгорукий заложил на притоке Протвы крепость Перемышль. Едва ли не самая его великая стройка — Городец на Волге (тот самый, в котором теперь младший Константинович, Борис, сидит).
Татищев приписывал Юрию создание еще полудюжины здешних городов, в том числе Звенигорода, Рузы... Кроме того, он поставил на владимирской земле троицу самых первых тут каменных храмов, и от них началась слава залесского зодчества. Строительные замыслы и воплощения Долгорукого впечатляют размахом и продуманностью. Это был удавшийся опыт обживания Междуречья, его окончательной славянизации. Детям и внукам Юрия оставалось лишь поддержать заданный разгон строительной машины, что они и сделали. Сначала Андрей Боголюбский со Всеволодом Большое Гнездо, потом сыновья последнего.
Еще недавно считалось, что московская крепость 1156 года не выходила за пределы старого рва, отсекавшего с напольной стороны мыс боровицкого холма. Однако раскопки показали, что ров был засыпан именно при Юрии за ненадобностью. Крепость значительно прибавилась в сторону «поля» (нынешней Красной площади), но, как и прежде, стены ее шли по кромкам холма, не охватывая его подножий.
Вонзались в почву заступы, блестела на срезе жирная земля, где мелькнет горшечный черепок, где ремешок кожаный, где россыпь черных, на жуков похожих угольев. И совсем не тоскливо, а, напротив, весело было от сознания, что на этом самом месте роились и прежде обиталища людские, звенело железо в кузнях, пыхтела каша в горшках, отпотевала смолой свежая древесная щепа. Выходит, и те люди устраивались тут не наспех, полагали жить долго, удабривали, ублажали землю своим трудом. И знавали беду, и снова стягивались к родному пепелищу. Пусть суеверы страшатся, пусть ворожеи-язычницы гадают на угольках, раскатывая их по решету, долго ли стоять бедовой Москве до порухи. Строиться, и все тут!..
Юрий умер в Киеве, не увидев новой своей Москвы. А она пережила его всего на двадцать лет.
Тут начинается промежуток, относительно которого московская археология почти безмолвствует, но зато летописи становятся красноречивей: имя «Москва» нет-нет да и мелькнет на их страницах. В лето 1175 года, вскоре после трагической гибели Андрея Боголюбского, один из его младших братьев, Михалко, выехал из Чернигова во Владимир, рассчитывая занять великокняжеский престол. Но ростовские бояре уже сговорились с двумя князьями — племянниками Юрьевичей, и не впустили, его в Залесскую землю. «Ты пожди мало на Москве», — просили они Михалка.
Но уже в следующем году вместе с братом Всеволодом (еще не носившим тогда прозвище Большое Гнездо) Михалко — через ту же Москву — прошел на обидчиков с намерениями решительными. Засевшие было во Владимире князьки Мстислав и Ярополк позорно бежали.
Наступил 1177 год — год смерти Михалка, венчания на великокняжеский престол Всеволода Юрьевича и... сожжения Москвы. События разворачивались так. Схоронив брата, Всеволод решил наказать зачинщиков недавних козней против его рода. С этим он пошел на Ростов, где отсиживался Мстислав. Ростовцы двинулись встречь, полки сошлись в окрестностях Юрьева-Польского, на Липице. Юный сын Юрия Долгорукого здесь впервые показал свой жаркий норов и бранную заговоренность, — не зря его потом трепетали половцы и волжские булгары, боялись перечить и соседи-князья, а создатель «Слова о полку Игореве» посвятил ему нельстивые хвалы как могучему властелину, способному Волгу расплескать веслами своих воинов.
Всеволод разломил ряды ростовцев, и Мстислав показал ему спину, сырую от смертного пота. Лишь в Новгороде обсохла на нем рубаха. Новгородцы, однако, битыми князьями брезговали и потому погнали от себя Мстислава с крепким словом. Понукаемый обидами, тот пробрался в Рязань, где принялся крамолить князя Глеба — своего дружка по недавней козни во Владимире. И вот в осень 1177 года Глеб собрался напакостить липицкому победителю. Целью набега была избрана Москва. Давно уже раздражала она рязанцев — и водный путь на север, к Новгороду перекрыла, и дорогу из Киева во Владимир держит под надзором, и села к югу от себя уже прибирает, скоро, глядишь, к Лопасне руку протянет, а там и к Коломне. Глеб тогда, по слову летописца, «пожже Московь всю, город и села».
Всеволод ринулся на пожарище. Можно представить, какие чувства клокотали в нем при виде осрамленной отцовской крепости. Оставив смрадный холм за спиной, войско устремилось на Коломну. Но там разведка донесла Всеволоду, что Глеба нет в Рязани, что вместе с Мстиславом и половецкими наемниками тот глухими муромскими лесами прошел грабить Владимир.