Страница 7 из 18
терзает бедняк испитой,
и такт отбивает щербатый певец
по донцу кастрюли пустой.
Плетутся сквозь город с утра до утра;
от песни - один лишь куплет
остался, - так редко в колодец двора
летит хоть немного монет.
От кухонь едой пригоревшей несет;
подачки дождешься навряд;
но все же у каждых дверей и ворот
фальцетом, как могут, скрипят.
Пьянея от горечи зимних годин,
бредут по кварталам в тоске:
о мыльной веревке мечтает один,
другой - о холодной реке.
x x x
Опять акация в цвету.
Одето небо серизной,
струится отблеск фонарей
вокруг антенн и вдоль дверей,
шипит роса, густеет зной.
Опять акация в цвету.
Жара от стен ползет во тьму
и в горло, как струя свинца.
Коль денег - на стакан пивца
и только, так сиди в дому.
Опять акация в цвету.
Сгущает небо духоту,
которой без того с лихвой,
Кто похотлив - тот чуть живой,
а кто болтлив - тот весь в поту.
Опять акация в цвету
вскипает, сладостью дыша.
Ночною болью обуян
любой, кто трезв, любой, кто пьян,
кто при деньгах, кто без гроша.
Жара, дыханье затрудня,
растет, лицо щетина жжет,
спина в поту и высох рот
довольно, отпусти меня!
Опять акация в цвету!
ЩЕТИНЩИК
Ну, щеточник - еще рюмашку тминной!
Ты мне мозги не вкрутишь с кислой миной;
учти: за просто так не отдаю
щетинку первоклассную мою!
Ты как считаешь - дела нет вольготней,
чем прятаться часами в подворотне
с товаром, - иль попробуй-ка спроста
поразбирать щетинку на сорта!
Свинью сработал - стало-ть, взятки гладки?
С хавроньи жирной - шиш возьмешь окатки,
на тощей ты, паскудник, уясни
несортовые вычески одни!
Ну нет, моя работа - не игрушки!
Бывает - целый день нигде ни хрюшки,
придешь домой с полупустым мешком
и через силу шпаришь кипятком.
Гони деньгу, не то возьмешь с нагрузкой!
И не морочь мне голову утруской,
и не качай по дурости права
не то товар получмшь черта с два.
ДЕСЯТЬ ЛЕТ АРЕНДЫ
Возьми с собой корзинку и вино,
иди и подожди в саду за домом;
сентябрь настал, - безветрено, темно,
и звезд не перечесть над окоемом.
Попозже я приду, - разлей питье,
и парники, и астровые грядки
здесь все отныне больше не мое
и завтра надо уносить манатки.
Вот артишоки, - ты имей в виду,
я сам испек их, так что уж попробуй.
Я десять лет трудился здесь, в саду,
здесь что ни листик - то предмет особый.
Налей по новой. Десять лет труда!
Зато - мои, зато хоть их не троньте.
Я пережил подобное, когда
лежал, в дерьмо затоптанный, на фронте.
Страданье - не по мне: меня навряд
возможно записать в число покорных,
но слишком мал доход с капустных гряд
и ничего не скопишь с помидорных.
Не знал я тех, кем брошен был в дерьмо,
не знаю тех, кто гонит прочь от сада.
Хлебнем: понятно по себе само,
что верить хоть во что-нибудь да надо!
Я верю в горечь красного вина,
что день сентябрьский - летнего короче,
что будет после осени - весна,
и что на смену дням - приходят ночи;
я верю ветру, спящему сейчас,
я верю, что вкусил немного меда,
что вещи слишком связывают нас,
что из-за них нам хуже год от года.
Куда пойду, - ты спросишь у меня,
и заночую на какой чужбине?
Вьюнку ползти далеко ль от плетня,
легко ли с грядки откатиться дыне?
Шуршит во мраке лиственный навес,
печаль растений видится воочью,
синеет в вышине шатер небес,
и не вином я пьян сегодня ночью.
ПРОЩАНИЕ С ЛЕСНЫМ СКЛАДОМ
Черный иней лег на весь придворок,
никнет плющ, из жизни уходя.
У кочнов торчат ряды подпорок,
серые от ветра и дождя.
Над землей струится в позднем блеске
влажных испарений жалкий тюль,
но вот-вот мороз ударит резкий,
отливая череды сосуль.
Из-под бревен все свои пожитки
я уже достал, из тайника;
я нередко на манер улитки
заползал туда для холодка,
и лежал, задремывая кротки,
все дела забыв, само собой,
прорастала в волосах яснотка
и ласкался ветер голубой.
Дома будет потеплей, посуше,
но тоскливей, да и голодней,
там нельзя лежать и бить баклуши,
отдыхать по стольку долгих дней;
семечек возьму, на косогоре
оглянусь на склад в последний раз
нет, не звезды погасил цикорий,
это сам я вместе с ним погас.
ШЕЛУШИЛЬЩИКИ ОРЕХОВ
Они сидят вокруг стола в каморке,
и перед каждым сложены рядком
орехов строго считанные горки,
скорлупки знай хрустят под молотком;
работают меньшие на подхвате
не так-то просто ядрышко извлечь,
в коробку, под замок его, к оплате,
все остальное - на растопку, в печь.
Вот - перерыв; нехитрая уборка,
сметается метелкой шелуха:
молчат и полдничают - только корка
похрустывает, пыльна и суха.
Но передых сомнителен и хрупок:
конечно, подремать бы малышне,
однако нужно ядра из скорлупок
вылущивать, едва не в полусне.
Частицы шелухи изъели горло,
но длится труд: у взрослых и детей
шершавой пылью легкие расперло
и выступает кровь из-под ногтей.
Спина и руки сведены ломотой,
хлеб, горсть орехов и бутыль вино
как хорошо... Коли, лущи, работай,
лущи, коли, старайся дотемна.
ЗИМНЕЕ ПАЛЬТО
В шалманчик за рынком приходит с утра
безногий при помощи двух костылей;
он мрачен, - крепленого выпить пора,
садится у печки, куда потеплей.
Приплелся сюда через силу - зато
сейчас помягчеет блуждающий взгляд:
он ласково зимнее гладит пальто
его по часам отдает напрокат.
Пальто - это вещь недурная весьма:
и плечи на вате, и полы до пят,
вдоль борта идет голубая тесьма,
ну, правда, нагрудный карман плоховат,
ну, правда, на швах и под воротником
подкладочный светится войлок-злодей;
дешевым пропахло пальто табаком
и потом просительских очередей.
В шалманчик к семи забежит человек,
заплатит что надо - и вмиг за порог
ныряет в пальто под начавшийся снег,
прокатчик покуда сыграет в тарок:
он шлепает карты на стол тяжело,
глядит на часы; наконец, доиграв:
прокатное время, глядишь, истекло
уже не пора ли насчитывать штраф?
ХОЛОДНЫЙ РЯД ФАБРИЧНЫХ ТРУБ
Безмолвен город, и квартал торговый
стоит пустым, как будто снова ждет:
поторговаться, но купить готовый,
куда-то схлынул начисто народ.
В витринах понаставлено умело
всего, что задержать могло бы взгляд;
однако продавцы сидят без дела
и нервничают, если к ним звонят.
В слободках - скука без конца, без края,
играют в карты, оседлав скамьи,
лучам светила, как бы загорая,
подставив спины потные свои.
Домой - к чему ходить: обед несложен
всего-то коркой размешать бурду,
и, вынув ложку, как кинжал из ножен,
скрипя зубами, взяться за еду.
Придут под вечер из лесу подростки,
с почти пустой корзиной ли, с мешком,
Там - ягоды, и высохши, и жестки,
мамашам их предъявят со смешком,
к порогу выйдет, тощей самокруткой
затянутся, не разжимая губ,
и долго смотрят с ненавистью жуткой
в закат, на стылый ряд фабричных труб.
СТОЧНЫЙ ЛЮК
Измотан морозом и долгой ходьбой,
старик огляделся вокруг,
подвинул решетку над сточной трубой
и медленно втиснулся в люк.
Он выдолбил нишу тупым тесаком,