Страница 5 из 18
но чем светлей, чем радостнее дни
пономарю все более работы.
ЖАНДАРМ
Топает жандарм вдоль деревень,
в подбородок врезался ремень,
портупея - с шашкой у бедра;
врассыпную, словом, детвора.
Что в шинок заходит - не смотри,
пусть в друзья не лезут корчмари;
всякому известно быть должно:
для властей - изволь открыть окно;
То ли к виноградне май суров,
и по склонам виден ряд костров;
то ли снег лежит на городьбе
и коптится окорок в трубе.
Топает жандарм вдоль деревень,
побродяжек ловит, что ни день,
пролетает нетопырь во тьме,
зажигают свет в лесной корчме.
Не глядите на него вблизи:
позументы и мундир - в грязи,
и от слез его щекам тело:
выходи на барщину, село.
В ВОСКРЕСЕНЬЕ
В воскресенье - славно отдохну;
- ах ты, самый жаркий день в году!
я надену брюки и пиджак,
выйду из хозяйства, на большак,
зашагаю в город, как в бреду.
Унтер из беседки - ни ногой;
- ах ты, рюмка белого винца!
над простором выжженной земли
город поднимается в пыли,
вылитый из глины и свинца.
Радуют в витринах леденцы;
- ах ты, роз бумажных щегольство!
все закрыто, к дому липнет дом,
это - город, думаю с трудом;
я пришел сюда, а для чего?
На углу меж тем трактир открыт,
- Ах ты, славный братик Сливнячок!
так что стопку выпить невтерпеж,
а Маричкин поцелуй хорош,
и она остра на язычок.
За окном становится темно;
- ах ты, грусть, печальная мечта!
и стоит средь улицы батрак,
и одна лишь песня в пыль, во мрак,
черной кровью хлещет изо рта.
СТОЛОВКА
Где машинною гарью воняет в трактирном чаду,
где прокатные станы шипят, где ссыпают руду,
где в рабочих кварталах дерьмом зарастают дворы
между елей столовка стоит с неизвестной поры.
Теснота между скамьями, шум и дешевый уют,
и поленту, и пиво согретое здесь подают,
развалясь у огня, холостые сидят на скамье,
отдыхают женатые перед скандалом в семье.
По столовке плывет кисеей остывающий чад,
по столам деревянным картежники глухо стучат.
Мрак ложится на ветви еловые, словно плита,
дым от фабрик ползет, и глотает его темнота.
Ливень в кровлю столовки сочится над пыльной страной,
наклоняются низко мужчины над пеной пивной,
словно нет потолка, словно здесь, заблудившись в пути,
может кран заводской по столам и скамейкам пройти.
ДЕВУШКА С ВИНОГРАДНИКА
Как-то в ночь осеннюю, когда
тяжко пахла свежая барда,
и собаки выли беспричинно,
мне в окошко постучал мужчина,
и ему, решившись в тишине,
я войти позволила ко мне.
Не знакомый мне до той поры,
источал он винные пары,
был пропитан духом винограда
не ответил мне - чего, мол, надо:
сразу же и молча, не темня,
он вспахал, как заступом, меня.
Распахал и канул в темноту
лишь остались простыни в пот.
Скоро стала я худа, как спица,
кожа тоже начала лупиться,
стало и слепому в феврале
ясно, что хожу натяжеле.
Снова зеленеет виноград,
иволги на персиках свистят,
уж какая, да найдется хата
чтоб родить, - а так хожу, брюхата,
гордая, как будто предо мной
поклонились люди всей страной.
СКОТНИЦА И БАТРАК
Ты - скотница, а я батрак,
в усадьбу нанялись одну.
Ты - от загона ни на шаг,
я - лямку на жаре тяну.
Хозяин с вечера залег,
смотреть в перинах сны.
Тебе постелью - сена клок,
и две доски даны.
Вот-вот начнется опорос,
уже коровы стельны сплошь,
работа наша - на износ,
откуда ночью сил возьмешь?
Хозяйкин захворал малыш
так вопль на всю семью,
а если ты подзалетишь
Заваришь спорынью.
Черны от мух судки в жиру,
доходят хлебы на поду.
Я два букета соберу,
и от тебя ответа жду:
давай решай - возьми один
и прочь другой откинь.
В одном - душистый розмарин,
в другом - горька полынь.
НАШИ ЧАСЫ
Душный воздух плывет от карнизов и ниш,
утопают во мраке края балюстрад,
дребезжат фонари, разбивается тишь,
и кусты у скамейки упрямо шуршат,
и все реже слышны поездов голоса,
и на горькую пыль выпадает роса.
Разветвляется луч, и скамейка пуста.
Каблуки глубоко утопают в песке.
Приходи - нас обоих зальет темнота,
я смогу прикоснуться к любимой руке,
куст жасмина кивает; безлюдно вокруг
и жужжит среди веток невидимый жук.
Это наши часы, и простор, и покой
не такие, как дома, где шум суеты.
Стрекотаньем цикад, словно пеной морской,
переполнены травы, кусты и цветы.
Духота от железной дороги ползет,
но прохладой ночной дышит лиственный свод.
Над предместьем, над парком в полуночный час,
словно колокол, виснет ночной небосвод.
Как случайно, как хрупко связавшее нас
то, что нас отрывает от дел и забот,
но скамейка, что в темной аллее видна,
и сегодня, и завтра нам будет верна.
ШАРМАНКА ИЗ ПЫЛИ
От света и зноя земля горяча,
трещат, рассыхаясь, скамьи,
и ветер, желтеющий дерн щекоча,
проходит сквозь пальцы мои.
Итак, это, стало быть, день выходной
для тех, кто ничтожен и нищ.
Стучатся в ограду волна за волной
шум улиц и гомон жилищ.
Размеренно кружатся тучки вдали,
листва выгорает дотла.
С акаций летят лепестки, и в пыли
блестят, словно капли стекла.
И кажется - голос шарманки возник
в неспешном кружении дня,
вином и коврижкой лаская язык,
кружа и листву, и меня.
Шарманка незримая, ты наяву
из пыли поешь мне, и впредь
позволь позабыть, что на свете живу
и ручку твою завертеть.
С зубцами незримого вала сцепясь,
комод и корзина с бельем
поют, образуя высокую связь
с набивкой в матрасе моем.
Так будем щедры... Пусть всю жизнь напролет
зазубренный крутится вал!
И вот паровозный свисток запоет,
трава зашумит возле шпал,
уронит замазку рассохшийся паз,
и вся эта пыль вразнобой
посыплется в песню, и слезы из глаз
покатятся сами собой.
ЩЕДРОЕ ЛЕТО
Возле джутовой фабрики в полдень, вдвоем
прилегли на горячий песок.
В зное летнего дня утопал окоем
и поблескивал женский висок.
Пыль мешков и пеньковых волокон насквозь
пропитала и горло и грудь,
и с растресканных губ им не раз довелось
каплю собственной крови слизнуть.
Так лежали, макая свой хлеб в молоко,
колотье унимая в груди.
Шелестящая осень была далеко,
и одна лишь теплынь впереди.
Шелушился загар, и густым, словно сок,
воздух был в эти летние дни,
и о доме, что стал бесконечно далек,
говорили впервые они.
И в полуденный зной были чувства чисты,
становились все мягче слова.
На бегониях красных не сохли цветы,
и еще зеленела трава.
Беспредельная щедрость являлась во всем,
и жарой исходил небосклон
так лежали у фабрики в полдень, вдвоем,
слыша долгую песнь веретен.
ЧУЖАК
Что ни вечер - гость у нас в дому:
хочет мать понравиться ему,
красится, потом зовет к столу,
гость на главном месте, я в углу.
Я давно не видел на столе
эдакого сочного фоле,
гость умнет кусище за присест
и еще за матерью подъест.
Жир стекает у него с усов.
Мать следит за стрелками часов,
локон теребит, платком шуршит,
гость подмигивает, не спешит.
Мать сердечко станет рисовать