Страница 11 из 21
Дождь перестал. Прямо перед ним серо-белой равниной уходила к горизонту необъятная водяная ширь. Море было спокойно, только у самого берега, в глубине фиорда, лениво перекатывались волны и глухо ворчал прибой. Нильсен набил трубку и сел на крыльцо. Торопиться действительно было некуда. Долго сидел он, нахохлившись, положив на колени загрубевшие и красные от соленой воды руки. Смертельная тоска разъедала душу. И зачем он еще живет, одинокий и никому не нужный старик?
Нильсен выбил о ступеньку трубку и тихо побрел вдоль берега. Он хотел в этот ранний час, когда вражеские патрули спят, пройтись той дорогой, по которой его столько раз провожала жена. А вот здесь, на этом валуне, она обычно стояла, приложив руку к глазам, всматриваясь в даль, туда, откуда он должен был прийти с уловом.
Ветерок ласково шевелил его седые, выгоревшие на солнце волосы. Полной грудью он вдыхал вкус моря, его моря, остро пахнущего водорослями, рыбой и сыростью покрытых мхом скал. Все было тихо. Немцы действительно, очевидно, спали. Вчера у них было много работы, после того как в море взорвали их шедший из Петсамо транспорт. Рыбак хорошо видел неожиданно взметнувшийся над морем столб огня и огромное облако черного дыма. Гул взрыва упругой волной прошел по заливу и, отдаваясь эхом в высоких берегах фиорда, замер вдали. Долго потом море бороздили катера, а по берегу бегали солдаты.
Тяжело переставляя ноги, Ильмар шел вдоль берега. Волны с легким шипением подкатывались и лизали его сапоги, потом нехотя отходили, журча мелкими ручейками в прибрежной гальке.
Вдруг он увидел впереди то появляющийся, то исчезающий среди пены набегающего прибоя какой-то предмет. Бревно или бочонок? Старик ускорил шаг. По пояс в воде на песке лежал человек, одетый в легководолазный костюм. В правой, откинутой в сторону руке он сжимал шланг сорванной с головы маски. Левой прижимал к груди небольшой резиновый мешок. Нильсен опустился на колени. Человек был мертв. Из разорванного ворота костюма выглядывал треугольник матросской тельняшки и кусочек синего воротника с тремя белыми полосками. Русский! Рыбак быстро огляделся по сторонам. Никого. Приподняв под руки отяжелевшее тело моряка, Нильсен оттащил его к подножию скалы. Сняв кислородный прибор, он отнес его в сторону и зарыл в песок. Потом сделал небольшое углубление между камней, положил туда труп, сверху прикрыл его плитками известняка и забросал щебнем. Затем старательно разровнял могилу руками и, отойдя немного в сторону, еще посмотрел, не заметно ли чего. Все было как обычно. В мешке лежали сверток и револьвер. Широко размахнувшись, он забросил оружие в море и, спрятав под полу куртки сверток, быстро пошел к дому…
В 1955 году однажды утром, в час, когда на улицах Осло можно видеть только домашних хозяек, в дверь советского посольства кто-то тихо, но настойчиво постучал. Немного сутулясь, в кабинет вошел человек лет тридцати, с открытым, загорелым, обрамленным курчавой белокурой бородой лицом. Одет он был в обычный костюм рыбаков: грубую куртку, свитер и тяжелые до колен сапоги. Он молча подошел к секретарю и положил на стол круглую жестяную коробку, крест-накрест перетянутую медицинским пластырем.
— Вот отец нашел на берегу.
— А почему вы думаете, что это касается нас? — секретарь вопросительно посмотрел на рыбака.
— Осенью сорок третьего года фашисты нашли у моря закопанный труп вашего моряка, а неподалеку его скафандр. Они поняли, что кто-то опередил их. Наш дом был рядом.
— Утром отца арестовали, а вечером расстреляли. — Человек немного помолчал. — Неделю назад я нашел это в сарае, под старыми сетями. Очевидно, немцы искали эту вещь и из-за нее и погиб отец. Там еще были какие-то бумаги, но они обратились в труху, и я их выбросил.
Секретарь взял коробку. На пластыре еле заметно синели буквы: “Не вскрывать, не проявлено”.
— Большое спасибо вам, мы разберемся в этом деле.
— Не за что.
— Ваш отец, очевидно, был очень хороший человек?
— Как и все отцы, — рыбак повернулся к выходу. — Прощайте!
— До свидания. А как вас зовут?
— Нильсен. Нильсен-младший.
— Я еще раз благодарю вас, господин Нильсен.
— Не за что, — моряк вышел.
Секретарь позвонил, в комнату вошла девушка.
— Отправьте в Москву, — и протянул ей коробку.
Уже давно перевалило за полночь. Студия опустела, лишь в одном из просмотровых залов сидела группа. Готовили документальный фильм к десятилетию Победы, Режиссер просмотрел десятки километров пленки, но материала все еще не хватало.
Как он устал! Это его первая работа, и что-то не получается! Нет завершающего кадра.
— Выпейте чаю, — ассистентка поставила на стол стакан.
— Не хочу. Есть еще что-нибудь?
— Почти все просмотрели. Может быть, остальные завтра?
— Нет, давайте, что осталось.
— Небольшой отрезок, но он не озвучен и текста нет, — девушка положила на стол коробку.
— Хорошо, запускайте.
Застрекотал аппарат. По экрану побежали цепи береговых сопок. Какие-то причалы. Матросы у торпедных аппаратов. Подводная лодка у пирса. Затем — очевидно, снимали через перископ — сквозь язычки волн транспорт на горизонте и неожиданно огненный столб взрыва. Падающие в воду обломки. Дальше несколько метров темноты. Потом, в каком-то сумраке, наверно при плохом освещении, на экране крупным планом возникло лицо человека…
— Что с вами? — девушка бросилась к режиссеру. — Вам плохо?
Режиссер резко выпрямился, напряженно вглядываясь в экран, пальцы судорожно, до побеления суставов, вцепились в ручку кресла, с треском переломился зажатый в руке карандаш. Фосфорным пятном выделялось в темноте побледневшее лицо. Он, словно подавившись, глотнул воздух и сполз в кресло. Голова безжизненно упала на грудь.
— Свет! Свет скорее! — ассистентка бросилась к графину с водой.
Режиссер открыл глаза. Медленно мутным взглядом обвел потухший экран. Поднялся и, шатаясь на непослушных ногах, пошел к телефону. Срывающимися с диска пальцами набрал номер и хриплым голосом произнес:
— Мама… Сейчас я видел отца…
Подводная лодка уходила в поход. На пирсе, дожидаясь последних распоряжений, стояли командир и старший помощник. Холодный ветер с моря нес мелкую водяную пыль. Казалось, что вместе с ней надвигается серая северная ночь. К стоящим на причале подошел человек и молча протянул какую-то бумажку.
— “Командиру, — прочел старпом, — предлагаю взять на борт оператора кинохроники. Комбриг”.
— Это вы оператор? — командир посмотрел на подошедшего.
— Да, я. Мне разрешили идти с вами. Вот документы.
Перед моряками стоял небольшого роста худощавый человек. Из-под стекол очков спокойно смотрели умные темные глаза.
— А вы знаете? — начал старпом.
— Я все знаю, — перебил его оператор, — куда прикажете пройти? — он прикурил новую папиросу от окурка и затянулся.
— Вы, наверно, много курите? А на лодке нельзя.
— Ничего, потерплю.
— Ну что ж, пойдемте. Старпом, играйте аврал.
Они молча прошли на лодку, и через несколько минут она мягко отошла от пирса и растаяла в пасмурной пелене…
Третьи сутки лодка находилась на позиции, поджидая идущие из Норвегии в Германию транспорты. В полдень на горизонте показались дымки каравана.
— Боевая тревога! Приготовиться к атаке!
Лодка развернулась и, выставив из воды кончик перископа, пошла на сближение.
Командир, не отрываясь, прильнул к окулярам.
— Хотите посмотреть на фашистов? — он повернулся к оператору.
— Я на них насмотрелся под Киевом. Дайте лучше пока сниму, а уж посмотрю после залпа.
— Хорошо, снимайте.
Оператор приставил к перископу аппарат.
— Ну, хватит, теперь будем действовать, — командир опять прильнул к окулярам.
— Аппараты товьсь!.. Пли!
Лодку встряхнуло, со скользящим свистом две торпеды понеслись к самому большому транспорту.
— Теперь смотрите, да быстрее, — командир отстранился, уступая место. Оператор прильнул к линзам. В ту же секунду раздался сильный грохот. Командиру показалось, что оператор что-то сказал в это время.