Страница 5 из 109
Он перестал грести, когда почувствовал судорогу в левой руке. Отер пот с лица и посмотрел на брюки, на ширинку. Ничего. Было все еще темно. Деревья и кусты за окном резиденции Радомес темнели неясными пятнами на фоне чистого неба, усыпанного мерцающими огоньками. Как это в стихах у Неруды, которые так нравятся балаболкам-подружкам нашей моралистки? «И вверху, в высоте высокой, голубое дрожание звезд». Да у этих старух одно на уме: чтобы какой-нибудь поэт почесал им, где зудит. А рядом – один Чиринос, местный Франкенштейн. И опять он рассмеялся легко, открыто, что в последнее время с ним случалось совсем редко.
Он разделся и, оставшись в тапочках и халате, пошел в ванную бриться. Включил радио. «Доминиканский голос» и «Карибское радио» читали газетные статьи. Несколько лет назад программа новостей начиналась в пять утра. Но когда его брат Петан, владелец «Доминиканского голоса», узнал, что он просыпается в четыре, то передвинул начало программы на час раньше. Остальные каналы сделали то же самое. Они знали, что он слушает радио в то время, как бреется, моется, одевается, и подсуетились.
«Доминиканский голос» вслед за объявлением о том, что в ресторане отеля «Эль-Конде» состоятся вечер с танцами при участии «Колосов ритма» под управлением профессора Гатона и выступление певца Джонни Вентуры, радостно сообщил о присуждении премии «Хулии Молины», вдовы Трухильо, самой многодетной матери. Победительница, донья Алехандрина Франсиско, мать двадцати одного выжившего ребенка, получая медаль с изображением Высокородной Матроны, заявила: «Все мои дети – двадцать и один – отдадут свою жизнь за Благодетеля, если понадобится». «Не верю тебе, засранка».
Он уже почистил зубы и теперь брился, тщательно, как делал это всегда, с младых ногтей, когда был еще беспорточным мальчишкой, в Сан-Кристобале. Когда еще не знал, будут ли у его бедной матери (которой нынче, в День Матери, вся страна воздает почести: «Источник милосердных чувств, родительница прославленного мужа, который правит нами», – говорил диктор), будут ли у нее к ночи фасоль и рис, чтобы накормить восемь голодных ртов. Чистота, чистота тела и одежды – вот его единственная религия, которую он исповедывал умом.
После долгого перечисления приглашенных в дом Мамы Хулии для поздравления ее с Днем Матери (бедная старуха будет мужественно принимать бесконечную вереницу делегаций от школ, ассоциаций, институтов, синдикатов и благодарить их слабым голоском за цветы и поздравления) пошли нападки на епископов Рейлли и Паналя, «которые не родились под нашим солнцем и не страдали под нашей луной («Славно сказано», – подумал он), но беззастенчиво вмешиваются в нашу общественную и политическую жизнь, выходя за рамки дозволенного законом». Джонни Аббес хотел войти в колледж святого Доминго и вытащить американского епископа из его укрытия. «А что такого, Хозяин? Ну, конечно, янки запротестуют. Но разве они и без того не протестуют по любому поводу? И из-за Галиндеса, и из-за пилота Мэрфи, и из-за покушения на Бетанкура, да еще из-за тыщи всякой всячины. Какое нам дело до того, что лают в Каракасе, в Пуэрто-Рико, в Вашингтоне, Нью-Йорке, Гаване. Нам важно то, что происходит тут, у нас. А сутан этих надо хорошенько пугануть, отбить им желание строить заговоры». Нет. Не настал еще момент призывать к ответу Рейлли или того, другого сукиного сына, испанчика Паналя. А когда настанет, они заплатят за все. Инстинкт его не обманывал. Пока что епископов нельзя и пальцем тронуть, даже если они будут и впредь донимать его, как донимают с 25 января 1960 года, – уже полтора года! – когда принялись читать «Пастырское послание епископата» на всех церковных службах и положили тем самым начало открытому выступлению Церкви против режима. Проклятые сутаны! Воронье! Евнухи! Так поступить с ним, кого Ватикан, лично Папа Пий XII, наградил Большим Крестом Папского ордена святого Григория. По «Доминиканскому голосу» Панно Пичардо напоминал в речи, накануне произнесенной им в качестве министра внутренних дел и религиозных культов, что государство тратит шестьдесят миллионов песо на эту Церковь, служители которой, «епископы и приходские священники, наносят сейчас такой вред католической пастве нашей страны». Он перевел на другую станцию. По «Карибскому радио» читали письмо протеста: сотни рабочих протестовали против того, что не поставили их подписи под Великим национальным воззванием, клеймящим «возмутительные происки епископа Томаса Рейлли, предавшего Бога, Трухильо и собственную мужскую честь, который вместо того, чтобы оставаться на своем посту, в епархии Сан-Хуан де-ла-Магуана, сбежал, как перепуганная крыса, и спрятался в Сьюдад-Трухильо, у юбок американских монашек в колледже святого Доминго, рассаднике терроризма и заговоров». Прослушав сообщение о том, что Министерство образования отобрало у колледжа святого Доминго статус официального заведения, поскольку «эти иностранные монашки потворствуют террористическим козням кардиналов провинций Сан-Хуан де-ла-Магуана и Ла-Вега против государства», он снова перевел на «Доминиканский голос» в самый раз, чтобы услышать, как другой диктор возвестил о новой победе доминиканской команды по поло, в Париже, где «на красивом поле Багатель, разгромив команду «Леопарде» со счетом 5:4, она завоевала Кубок Открытия чемпионата, с блеском одержав победу в суровой борьбе». Рамфис и Радамес заслужили самые горячие аплодисменты зрителей. Вранье, хотят польстить доминиканцам. И ему. Он почувствовал кислое жжение в желудке, которое одолевало его всякий раз, когда он думал о своих сыновьях, – какой ослепительный крах, какое разочарование. Играют в поло в Париже, трахают француженок в то время, как их отец развязал самое жестокое в своей жизни сражение.
Он сполоснул лицо еще и еще раз. Кровь скисала у него уксусом, когда он вспоминал о сыновьях. Боже мой, не в нем причина беды. По его линии все в порядке, сам он – жеребец-производитель высокой пробы. Убедиться легко, вон они, его дети, зачатые его семенем в других лонах, взять хотя бы сына Лины Ловатон; все как один крепкие, энергичные, в тысячу раз более достойные занимать место этих двух трутней, этих ничтожеств с оперными именами. Зачем он согласился, чтобы Высокочтимая Дама дала его сыновьям имена из «Аиды», из оперы, которую в недобрый час она услышала в Нью-Йорке? Эти имена принесли им несчастье: вот и получились из них опереточные паяцы вместо бравых мужиков. Прожигатели жизни, бездельники, ни характера, ни честолюбия, только и годятся, что для гулянки. В его братьев пошли, а не в него. Такие же никчемные, как Негр, Петан, Пипи, Анибал, свора бузотеров, паразитов, захребетников и ничтожеств, вот что такое его братья. Ни одному из них не досталось и миллионной доли той энергии, воли, размаха и прозорливости, какие есть у него. Что станет с этой страной, когда он умрет? Наверняка Рамфис и в постели не так хорош, как о том гремит слава, состряпанная льстецами. Трахнул Ким Новак! Уестествил Tсa Tсa Габор! Насадил на свой штык Дебру Пейджет и полГолливуда! Подумаешь, заслуга. Если дарить при этом «Мерседесы-бенцы», «Кадиллаки» и норковые шубы, то и больной умом Валериано мог бы иметь в постели Мисс Вселенную и Элизабет Тейлор. Бедный Рамфис. Он подозревал, что ему даже не очень-то и нравились женщины. Ему нравилась слава главного забойщика страны, переплюнувшего даже Порфирио Рубиросу, доминиканца, прогремевшего на весь свет размерами своего жезла и своими подвигами всемирно известного козла. И он тоже играл в поло с его сыновьями там, в Багателе, этот Великий Взвездубарабанщик? Симпатия, которую он питал к Порфирио с тех пор, как тот вошел в число его военных адъютантов, и которой не повредил даже неудачный брак Порфирио с его старшей дочерью, Флор де-Оро, сейчас вспомнилась опять и подняла ему настроение. У Порфирио были большие запросы, и он помял выдающихся баб, начиная с француженки Даниэль Дарье и кончая мульти миллионершей Барбарой Хаттон, и при этом не подарил им ни цветочка, а наоборот – тянул из них и на них обогатился.
Он наполнил ванну водой с солями и пузырьками и, как каждое утро, погрузился в нее, испытывая никогда не притуплявшееся удовольствие. Порфирио всегда умел жить. Его брак с Барбарой Хаттон длился всего месяц, но и того вполне хватило, чтобы вытянуть из нее миллион долларов наличными и еще один – в виде недвижимости. Если бы Рамфис или Радамес, были хотя бы как Порфирио! У этого самца честолюбие сочилось из всех пор. И, как у всякого победителя, у него были враги. Они разносили о Порфирио сплетни, а ему советовали убрать Рубиросу с дипломатического поприща – он, видите ли, пятнает образ страны. Жалкие завистники. Что может быть лучшей пропагандой для Доминиканской Республики, чем такой бравый самец?! После того, как Порфирио женился на Флор де-Оро, его, не переставая, науськивали оторвать башку этому сластолюбивому мулату, который соблазнил его дочь и хочет подольститься к нему. Едва ли. Предателей он знал, он чуял их еще до того, как сами они понимали, что собираются предать. Потому-то и был жив до сих пор, а иуды – и сколько их было! – догнивали в Сороковой, в Виктории, на острове Беата и в желудках у акул или кормили червей в доминиканской земле. Бедный Рамфис, бедный Радамес. Хорошо еще, что Анхелита получилась с характером и остается с ним.