Страница 20 из 109
– Хорошо написано, не правда ли? – заметил он. -
Вот что значит иметь в президентах Республики поэта и литератора. Когда президентом был мой брат Негр, его речи вгоняли в сон. Ладно, я знаю, что Балагер вам не по вкусу.
– Я не смешиваю мои личные симпатии или антипатии с работой, Ваше Превосходительство.
– Никогда не мог понять, почему вы ему не доверяете. Балагер – самый безобидный из всех, кто со мной работает. Потому-то я и поставил его на это место.
– Я считаю, что его манера и поведение, такое скромное, всего лишь стратегия. Что в своей сути он – не человек режима и работает исключительно на благо Балагера. Возможно, я ошибаюсь. В остальном же я не обнаружил ничего подозрительного в его поступках. Однако за его верность я бы головою не поручился.
Трухильо посмотрел на часы. Две минуты шестого. Его совещания с Джонни Аббесом, за редчайшим исключением, не длились более часа. Он поднялся из-за стола, и начальник СВОРы последовал его примеру.
– Если я переменю мнение относительно епископов, я дам вам знать, – сказал он на прощание. – Во всяком случае, будьте наготове.
– В любой момент, как только вы скажете, можно начать. С вашего позволения, Ваше Превосходительство.
Едва Аббес Гарсиа вышел из кабинета, Благодетель подошел к окну посмотреть на небо. Все еще – ни зги.
VI
– Я знаю, кто это, – сказал Антонио де-ла-Маса.
Он открыл дверцу автомобиля и, не выпуская из рук автомата, вышел на шоссе. Никто из товарищей – ни Тони, ни Эстрельа Садкала, ни Амадито – за ним не последовал; сидя в машине, они наблюдали за рисовавшейся на фоне неясных теней, освещенных слабым лунным светом, коренастой фигурой, которая направилась к остановившемуся неподалеку маленькому «Фольксвагену» с погашенными огнями.
– Только не говори, что Хозяин переменил решение, – вместо приветствия сказал Антонио, залезая головой в окошко, совсем близко к лицу водителя, единственному человеку, сидевшему в автомобиле, одышливому мужчине, в костюме и галстуке, такому толстому, что непонятно было, как он сумел забраться в эту машинку, заключившую его, словно клетка.
– Наоборот, Антонио, – успокоил его Мигель Анхель Баэс-Диас, сжимавший руль. – Он поедет в Сан-Кристобаль в любом случае. А задержался потому, что после прогулки по Малекону ездил с Пупо Романом на базу в Сан-Исидро. Я приехал тебя успокоить, Представляю, как тебе тут не терпится. Может появиться в любой момент. Приготовьтесь.
– Мы не подведем, Мигель Анхель. Надеюсь, что вы – тоже.
Они поговорили еще немного, сблизив лица, и толстяк не снимал рук с руля, а де-ла-Маса все время поглядывал на дорогу, ведущую из Сьюдад-Трухильо, опасаясь, что вот-вот из темноты вынырнет автомобиль и не даст ему времени вернуться к своей машине.
– Прощай, и удачи, – попрощался Мигель Анхель Ба-эс-Диас.
И поехал назад, в направлении города, по-прежнему с погашенными огнями. Оставшись один под свежим ветром, – волны разбивались совсем рядом, в нескольких метрах, и он чувствовал их брызги на лице и на голове, там, где волосы начинали редеть, – Антонио смотрел, как машина удалялась и пропадала в ночи, где мерцали далекие огоньки города с его ресторанами, наверняка набитыми публикой. Мигель Анхель выглядел уверенным, Значит, никаких сомнений: приедет. И в этот вторник, 30 мая 1961 года, он исполнит наконец клятву, которую дал в своем родовом поместье Мока в присутствии отца и братьев, свояков и своячениц четыре года и четыре месяца назад, 7 января 1959 года, в день, когда похоронили Тавито.
Он подумал, что «Пони» совсем близко, и вот бы сейчас глоток рому и много льда, и посидеть бы на высоких плетеных табуретах, как столько раз они сидели в последнее время, и почувствовать, как спиртное ударяет в голову, и отвлекает, и отдаляет от Тавито и от той тоскливой тревоги, ожесточения и лихорадочного нетерпения, во что превратилась его жизнь после подлого убийства младшего брата, самого ему близкого, самого любимого. «И особенно после того, как сочинили гнусную ложь, чтобы убить его еще раз», – подумал он. Он медленно вернулся к «Шевроле». Совсем новый автомобиль, Антонио привез его из Соединенных Штатов и отдал в мастерскую, чтобы форсировали двигатель и как следует отрегулировали, объяснив, что ему, как землевладельцу и управляющему лесопильней в Рестаурасьоне, на границе с Гаити, приходится много разъезжать, а потому требуется машина скоростная и особо прочная. Вот и настал момент испытать этот «Шевроле» последней модели, способный благодаря регулировке цилиндров и двигателя развить за несколько минут скорость до 200 километров, чего не в состоянии сделать автомобиль Генералиссимуса. Он снова сел рядом с Антонио Имбертом.
– Кто приезжал? – спросил с заднего сиденья Амадито.
– О таких вещах не спрашивают, – процедил еле, слышно Тони Имберт, не оборачиваясь на лейтенанта Гарсиа Герреро.
– Теперь это уже не секрет, – сказал Антонио де-ла-Маса. – Приезжал Мигель Анхель Базе. Ты прав, Амадито. Что бы то ни было, он поедет сегодня в Сан-Кристобаль. Опаздывает, но планов наших не сорвет.
– Мигель Анхель Баэс-Диас? – присвистнул Сальвадор Эстрельа Садкала. – И он тоже в этом деле? Ну, дальше некуда. Вот уж кто трухилист до мозга костей. Он ведь был вице-президентом Доминиканской партии? Он среди тех, кто каждый день прогуливается с Козлом по Малекону, лижет ему зад, а по воскресеньям ездит с ним на ипподром.
– И сегодня прогуливался с ним, – подтвердил де-ла-Маса. – Потому-то и знает, что он приедет.
Наступило долгое молчание.
– Я знаю, что мы должны быть практиками и что такие люди нам нужны, – вздохнул Турок. – Но, сказать по правде, мне противно, что сегодня у нас в союзниках такие, как Мигель Анхель.
– Ну вот и высунул голову богомольный пуританин, ангелочек с чистыми ручками, – попытался пошутить Имберт. – Теперь понимаешь, Амадито, что лучше не спрашивать, лучше не знать, кто в этом деле.
– Ты, Сальвадор, так говоришь, как будто все мы и свое время не были трухилистами, – проворчал Антонио де-ла-Маса. – Разве Тони не был губернатором Пуэрто-Пласы? А Амадито разве не адъютант? А я с двадцати пяти лет разве не управляющий на лесопильне Козла в Рестаурасьоне? И строительная компания, в которой ты работаешь, разве не принадлежит Трухильо?
– Беру свои слова обратно, – Сальвадор похлопал де-ла-Масу по плечу. – Что за язык у меня, иногда такие глупости срываются. Ты прав. Любой мог бы сказать о нас то же самое, что я только что сказал о Мигеле Анхеле. В общем, я ничего не сказал, а вы ничего не слышали.
Но он сказал, потому что, несмотря на внушавший нсем расположение серьезный и рассудительный вид, Сальвадор Эстрельа Садкала из неудержимого чувства справедливости мог сказать самые жестокие и нелицеприятные вещи. И однажды во время спора сказал такое другу всей своей жизни, за что Антонио де-ла-Маса мог бы и всадить в него пулю. «Я бы не продал брата за четыре сребреника». Эти слова, из-за которых они потом более полугода не разговаривали и не виделись, время от времени кошмаром возвращались к ним. В эти минуты помогал только ром, очень много рому. Но с опьянением накатывала слепая ярость, желание отыграться на ком-нибудь, и плохо приходилось тому, кто попадался им под горячую руку.
В свои сорок семь лет, которые исполнились ему на днях, он был старым в группе из семерых мужчин, поджидавших Трухильо на шоссе в Сан-Кристобаль. Кроме четверых, карауливших в «Шевроле», впереди, в двух километрах от них, в машине, которую им дал Эстрельа Садкала, сидели Педро Ливио Седеньо и Уаскар Техеда Пиментель, и еще через километр – один, в своей собственной машине, Роберто Пасториса Нерет. Таким образом, они должны были перекрыть ему путь, изрешетить пулями со всех сторон, не дать уйти. Наверное, Педро Ливио Седеньо и Уаскар нервничали не меньше этих четверых. А Роберто, которому не с кем было поговорить, и которого некому было подбодрить – и того больше. Приедет ли? Приедет. И положит конец долгому мученичеству, каким стала жизнь Антонио после смерти Тавито.