Страница 18 из 109
Когда стали подавать кофе, неожиданно над гулом голосов, заклубившихся над длинным столом, меж мраморных стен и под зажженной люстрой раздался высокий пронзительный, но не женский голос – единственной женщиной за столом была Исабель Майер, деятельница-трухильистка с северо-востока, – голос, хорошо знакомый всем доминиканцам, прозвучавший сталью, предвещая бурю:
– Вас не удивляет, сеньоры, что за этим столом, среди самых выдающихся военных и гражданских деятелей режима, присутствует офицер, смещенный со своего поста за то, что на поле брани оказался не на высоте?
Наступило молчание. Застыли полсотни голов по периметру огромного четырехугольника, застеленного вышитой скатертью. Благодетель не смотрел в сторону генерала Диаса. Его взгляд с удивлением останавливался по очереди на каждом из сотрапезников – глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, – словно просил гостей помочь ему разгадать эту загадку.
– Знаете, о ком я говорю? – продолжал он после театральной паузы. – Генерал Хуан Томас Диас, начальник военного округа Ла-Вега, во время кубинско-венесуэльского нашествия был смещен со своего поста в разгар военных действий за недостойное поведение пред лицом врага. В любом другом месте подобное поведение наказывается судом и расстрелом. При диктатуре Рафаэля Леонидаса Трухильо Молины струсившего генерала приглашают во дворец на обед с элитой страны.
Последнюю фразу он произнес очень спокойно, отчетливо выговаривая каждое слово, чтобы подчеркнуть насмешку.
– Если позволите, Ваше Превосходительство, – пробормотал с нечеловеческим усилием генерал Хуан Томас Диас. – Я хотел бы напомнить, что был смещен, когда агрессоры уже были разгромлены. Я свой долг выполнил.
Генерал был сильным и крепким мужчиной, но тут он весь съежился на стуле. Побледнел и все время облизывал пересохшие губы. Он смотрел на Благодетеля, но тот, будто не видя его и не слыша, снова обвел взглядом гостей и продолжал:
– И не только приглашают во дворец. Его выводят в отставку с сохранением полного жалованья и привилегий, полагающихся генералу с тремя звездами, чтобы он отдыхал с сознанием выполненного долга. Чтобы наслаждался заслуженным отдыхом в своих славящихся обильным скотом владениях в обществе Чаны Диас, своей пятой супруги, которая, к тому же, является его кровной племянницей. Что может быть более веским доказательством великодушия этой кровавой диктатуры?
Когда он закончил свою речь, взгляд завершил полный круг по лицам собравшихся. И остановился на генерале Хуане Томасе Диасе. Лицо Хозяина уже не было ни насмешливым, ни мелодраматичным, как мгновение назад. Теперь оно было смертельно серьезным. Глаза опять приобрели мрачную пристальность, пронизывающую, безжалостную, с помощью которой он напоминал людям, кто распоряжается этой страной и жизнями доминиканцев. Хуан Томас Диас опустил глаза.
– Генерал Диас отказался выполнить мой приказ и позволил себе упрекнуть офицера, который этот приказ исполнял, – проговорил он медленно и с презрением. – В разгар военных действий. Когда враг, вооруженный Фиделем Кастро, Муньосом Марином, Бетанкуром и Фигересом, этой сворой завистников, высадился и хладнокровно убивал доминиканских солдат, собираясь оторвать головы всем нам, кто сидит сегодня за этим столом. И в этот момент начальник военного округа Ла-Вега обнаруживает, что он – человек сострадающий. Деликатный, чуждый грубых эмоций, не переносящий вида крови. И позволяет себе ослушаться моего приказа о расстреле на месте каждого захватчика, пойманного с оружием в руках. И оскорбляет офицера, который выполнял мой приказ и поступал, как они того заслуживают, с теми, кто пришел к нам устанавливать коммунистическую диктатуру. В минуту, когда над Родиной нависла опасность, генерал позволил себе сеять смуту и ослаблять моральный дух наших солдат. И потому он уже не принадлежит к нашей армии, хотя и наряжается в мундир.
Он замолчал, чтобы глотнуть воды. И затем, вместо того чтобы продолжить, резко поднялся и простился, давая понять, что обед окончен.
– Всего хорошего, сеньоры.
– Хуан Томас даже не попытался уйти, он знал, что не дошел бы до двери живым, – сказал Трухильо. – Так что там за заговор?
На деле ничего конкретного. С некоторых пор в их дом в Гаскуэ, к генералу Диасу и его жене Чане приходит довольно много народу. Под предлогом посмотреть фильмы на чистом воздухе, проектор установлен у них во дворе, управляется с ним зять генерала. Странная публика приходит. От таких выдающихся деятелей режима, как свекор и брат хозяина дома Модесто Диас Кесада, до бывших государственных служащих, удаленных из правительства, вроде Амиамо Тио и Антонио де-ла-Масы. Полковник Аббес Гарсиа пару месяцев назад сделал своим calie одного из слуг. Но тому удалось заметить только одно: во время фильмов господа, не переставая, разговаривали, как будто фильмы нужны им только для того, чтобы заглушать их разговоры. Во всяком случае, это не те собрания, на которых, прихлебывая ром или виски, плохо говорят о режиме, это стоит иметь в виду. Однако вчера у генерала Диаса была тайная встреча с посланцем Генри Диборна, якобы американского дипломата, который, как известно Его Превосходительству, является руководителем резидентуры ЦРУ в Сьюдад-Трухильо.
– Должно быть, просил миллион долларов за мою голову, – заметил Трухильо. – Гринго, наверное, уже тошнит от полчища говноедов, которые просят помочь им материально за то, что разделаются со мной. Где они встретились?
– В отеле «Эмбахадор», Ваше Превосходительство.
Благодетель подумал с минуту. Способен Хуан Томас организовать что-то серьезное? Лет двадцать назад – возможно. Он был человеком действия тогда. А со временем размягчился. Слишком ему нравятся петушиные бои, слишком он любит выпить, поесть, развлечься с друзьями, жениться и разжениться, чтобы рисковать всем этим. Не на ту карту ставят гринго. Не стоит беспокоиться.
– Согласен, Ваше Превосходительство, думаю, что в данный момент генерал Диас не представляет опасности. Буду следить за ним. Посмотрим, кто к нему ходит, к кому ходит он. Телефон его прослушивается.
Что еще? Благодетель бросил взгляд на окно: по-прежнему темень, хотя скоро шесть. Но той тишины уже нет. Вдали, мимо Национального дворца, отделенного от улицы широкой площадью с газоном и деревьями, огороженной высокой, по верху копьевидной решетчатой оградой, время от времени проезжали, сигналя, машины, и внутри здания уже ощущалось присутствие прислуги: что-то чистили, выметали, натирали воском, вытряхивали. И когда он пойдет по дворцу, он увидит чистые и сверкающие коридоры и кабинеты. От этой мысли ему стало хорошо.
– Простите мою настойчивость, Ваше Превосходительство, но я хотел бы установить прежний порядок обеспечения безопасности. На Максимо Гомеса и на Малеконе во время ваших прогулок. И на шоссе, когда вы направляетесь в Дом Каобы.
Месяца два назад он совершенно неожиданно приказал отменить там меры безопасности. Почему? Может быть, потому, что однажды во время прогулки в сумерки, спускаясь к морю по проспекту Максимо Гомеса, он обратил внимание на полицейские кордоны во всех боковых улицах, которые во время его прогулки не пропускали пешеходов и машины на Авениду и на набережную. Он представил, какое множество «Фольксвагенов» со своими calie нагромоздил Джонни Аббес вдоль всего его пути. И почувствовал клаустрофобию, удушье. Такое с ним уже было однажды вечером, когда он ехал в Министерство финансов и заметил военные посты и заслоны вдоль шоссе по всему пути следования. Может, это просто наваждение, но, хотя чувство опасности постоянно жило и нем, что-то – эдакий неуемный дух marine – заставляло его бросать вызов судьбе в минуты наивысшей опасности для режима. Как бы то ни было, решение принято, и он его не отменит.
– Приказ остается в силе, – повторил он тоном, нe допускавшим обсуждения.
– Слушаюсь, Ваше Превосходительство.
Он уперся взглядом в полковника, прямо в глаза – тот тотчас же опустил свои – и поддел его: