Город и псы

– Проходите, – сказал Гамбоа.

Они шли по узкому коридору; стены блестели. Гамбоа открыл какую-то дверь. Альберто увидел письменный стол, а за ним, рядом с портретом полковника, сидел человек в штатском.

– Полковник ждет вас, – сказал человек, обращаясь к Гамбоа. – Можете войти, лейтенант.

– Сядьте там, – сказал Гамбоа кадету. – Вас позовут.

Альберто сел напротив человека в штатском. Тот рассматривал какие-то бумаги; в руке он держал карандаш и двигал им в воздухе, подчиняясь неведомому ритму. Он был небольшой, невзрачный, опрятно одетый, накрахмаленный воротник беспокоил его, он то и дело двигал головой, и кадык ходил под кожей, точно испуганный зверек. Альберто прислушался, но из-за двери не доносилось ни звука. Он отвлекся: Тереса стояла у остановки «Школа Раймонди» и улыбалась ему. Образ Тересы преследовал его с тех пор, как из соседней камеры ушел сержант. Он видел только лицо Тересы на фоне светлых стен итальянской школы, на проспекте Арекипа; он не видел ее тела. Он долго пытался представить себе ее целиком. Одевал ее в элегантные платья, украшал драгоценностями, мастерил экзотические прически. На мгновение он покраснел: «Я играю в куклы, как девочка». Он пошарил в чемодане, в карманах – напрасно: бумаги не было, он не мог написать ей. Тогда он начал сочинять в уме высокопарные письма об училище, о любви, о гибели Холуя, о раскаянии, о будущем. Вдруг он услышал звонок. Человек в штатском говорил по телефону; он кивал головой, как будто собеседник мог его видеть. Потом осторожно повесил трубку и сказал:

– Вы кадет Фернандес? Пожалуйста, пройдите в кабинет.

Он подошел к двери. Постучал три раза. Ему не ответили. Он толкнул дверь: огромная комната была освещена люминесцентными трубками, и это внезапное голубое сияние резануло глаза. Метрах в десяти от себя он увидел трех офицеров в кожаных креслах. Он бросил взгляд по сторонам: письменный стол, вымпелы, картины, торшер на полу. Здесь не было ковров, паркет сверкал, и ботинки скользили, как на льду. Он пошел осторожными шагами, боясь поскользнуться, глядя вниз, и поднял голову только тогда, когда в поле зрения появилась нога в зеленой штанине и ручка кресла. Он стал навытяжку.

– Фернандес? – произнес тот самый голос, который раздавался под облачным небом, когда кадеты маршировали на стадионе, готовясь к параду; визгливый голосок, который сковывал всех в актовом зале; голос, вещавший о патриотизме и самопожертвовании. – Фернандес, а дальше как?

– Фернандес Темпле, сеньор полковник. Кадет Альберто Фернандес Темпле.

Полковник смотрел на него: лицо у полковника было холеное, жирное, серые волосы тщательно прилизаны.

– Кем вы доводитесь генералу Темпле? – спросил полковник. Альберто пытался угадать по голосу степень опасности. Тон был холодный, но не угрожающий.

– Никем, сеньор полковник. Генерал, кажется, из пиурских Темпле, а я из Мокегуа.

– Да, – сказал полковник. – Он из провинции. – И, повернув голову вслед за полковником, Альберто увидел майора Алтуну – коменданта училища. – Как и я. Как и большинство военачальников. Известно, что лучшие офицеры – выходцы из провинции. Кстати, Алтуна, вы откуда родом?

– Из Лимы, сеньор полковник. Но я чувствую себя провинциалом: вся моя родня из Анкаша.

Альберто хотел посмотреть на Гамбоа, но не смог. Тот сидел спиной к нему в кресле. Альберто видел сбоку от кресла только руку и ботинок, бесшумно отбивающий ритм.

– Итак, кадет Фернандес, – сказал полковник, и голос его приобрел некоторую строгость. – Поговорим теперь о более серьезных, более актуальных вещах. – Полковник, который до этого сидел откинувшись на спинку кресла, подался вперед, и живот у него выпучился, задвигался, зажил отдельной жизнью. – Скажите, вы настоящий кадет – рассудительный, образованный, культурный? Предположим, что это так. Я хочу сказать, что вы, наверное, не способны поднять на ноги весь офицерский состав училища из-за пустяка. Ведь из донесения, которое подал лейтенант Гамбоа, явствует, что в данном случае необходимо не только вмешательство совета офицеров, но и вмешательство военного министерства и правосудия. Насколько я понял, вы обвиняете товарища в убийстве?

Он коротко, не без изысканности откашлялся и сделал паузу.

– Я сразу подумал: кадет пятого курса не ребенок. За три года, проведенные в военном училище, можно стать взрослым человеком. А взрослый, серьезный человек не может обвинять в убийстве, не имея явных, неопровержимых доказательств. Разве что этот человек потерял рассудок или совершенно несведущ в вопросах юриспруденции. Только невежественный человек не знает, что такое ложные показания. Не знает, что клевета – преступление, караемое законом. Я, как и следовало ожидать, внимательно прочитал донесение. Но, к сожалению, нашел, что оно бездоказательно. Тогда я подумал: кадет – благоразумный человек, он принял свои меры предосторожности, он хочет предъявить доказательства только в последней инстанции – лично мне, чтобы я представил их совету. Именно для этого я и позвал вас. Предъявите же мне эти доказательства.

Нога перед глазами Альберто отбивала ритм, поднималась, неумолимо падала.

– Сеньор полковник, – сказал он. – Я только…

– Вот, вот, – сказал полковник. – Вы взрослый человек, кадет пятого курса военного училища Леонсио Прадо. Вы хорошо знаете, что делаете. Предъявите необходимые доказательства.

– Я уже сказал все, что знаю, сеньор полковник. Ягуар хотел отомстить Аране потому, что тот донес…

– Об этом поговорим потом, – прервал его полковник. – Все это очень интересно. Ваши предположения говорят о том, что вы одарены недюжинной фантазией. – Он помолчал и повторил, довольный собой: – Недюжинной. Но сейчас займемся документами. Предъявите мне весь необходимый материал.

– У меня нет доказательств, сеньор полковник, – признался Альберто. Голос его позорно дрожал; он прикусил губу, чтобы придать себе мужества. – Я сказал только то, что знаю. Но я уверен, что…

– Как! – воскликнул полковник, всем своим видом выражая сильнейшее удивление. – Вы хотите сказать, что у вас нет никаких конкретных доказательств? Будьте посерьезнее, кадет, сейчас не время для шуток. У вас действительно нет ни одного серьезного доказательства?

– Сеньор полковник, я решил, что мой долг…

– А! – продолжал полковник. – Значит, все это просто шутка. Что ж, неплохо. Вы, конечно, можете повеселиться, это свойственно молодости. Похвально, похвально. Но все имеет свои границы. Вы находитесь в армии, кадет. И никто не позволит вам смеяться над вооруженными силами. Да и не только в армии – в гражданской жизни, представьте себе, тоже дорого расплачиваются за такие шутки. Если вы хотите обвинить кого-то в убийстве, вы должны опереться на… как бы это сказать?… на достаточные основания. Именно, на достаточные основания. У вас же вообще нет никаких доказательств. Между тем вы позволили себе предъявить такое пустое, фантастическое обвинение, позволили себе облить грязью своего товарища, училище, которое вас воспитало!… Не станете же вы уверять нас, что вы просто тупы? За кого вы нас принимаете, а? За дураков, за слабоумных? Да знаете ли вы, что четыре врача и комиссия экспертов по баллистике установили: выстрел, стоивший жизни этому несчастному, произведен им самим? И вам не пришло в голову, что ваши начальники – а они обладают большим опытом, на них лежит большая ответственность – провели тщательное расследование всех обстоятельств? Стойте, ни слова! Дайте мне закончить. Вы вообразили, что мы совершенно безучастны, что мы не обследовали, не дознавались, не разобрались в ошибке, ставшей причиной несчастного случая? Вы думаете, что офицерские погоны падают с неба? Думаете, что лейтенанты, капитаны, майор, я сам, наконец, – это кучка идиотов, что мы способны спокойно умыть руки, когда кадет умирает при таких исключительных обстоятельствах? Нет, это просто возмутительно, кадет Фернандес! Возмутительно, чтобы не сказать больше. Подумайте немного и ответьте. Не возмутительно ли это?