Страна Рождества

«Ты хотела, чтобы я растерялась, а я вот взяла и потерялась», — подумала Вик.

Мать бросила трубку телефона, подняла ее и снова бросила.

Вик залезла под куртки и свернулась калачиком.

Через пять минут она снова уснула.

Когда она проснулась в следующий раз, уже давно перевалило за полдень и в доме никого не было. Она поняла это, как только открыла глаза, поняла по особенностям тишины. Ее мать не выносила, чтобы дома было совершенно тихо. Когда Линда спала, она включала вентилятор. Когда бодрствовала — телевизор или собственный рот.

Вик отодрала себя от кресла, пересекла комнату и поднялась на какой-то ящик, чтобы выглянуть в окно, выходившее на площадку перед домом. Ржавого драндулета матери, «Датсуна», на месте не было. Вик почувствовала неприятно пульсирующее возбуждение, надеясь, что та отчаянно колесит по Хэверхиллу, разыскивая ее в торговом центре, на прилегающих переулках, в домах ее друзей и подруг.

«Я могла бы быть мертвой», — подумала она, произнося про себя эти слова глухим, вселяющим ужас голосом. Изнасилованной и брошенной умирать возле реки, и только ты была бы во всем виновата, властолюбивая сука. В голове у Вик было полно таких слов и оборотов, как властолюбивый и внушающий ужас. Пусть в школе у нее были только C, но зато она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Уистена Хью Одена[49], так что была на много световых лет умнее своих родителей — и знала это.

Вик сунула свои все еще влажные кроссовки колотиться в сушилке и пошла наверх, чтобы съесть миску хлопьев «Лаки Чармс», сидя перед телевизором. Она вытащила из пенала таблетку экстази, хранившуюся там на крайний случай. Через двадцать минут стала казаться себя гладкой и легкой. Закрывая глаза, она испытывала роскошное ощущение движения, скольжения, подобного полету бумажного самолетика в восходящем потоке. Она смотрела канал «Путешествия» и всякий раз, когда видела самолет, разводила руки, как крылья, и делала вид, что парит. Экстази было движением в виде таблеток, таким же славным, как поездка через темноту в кабриолете с открытым верхом, только не надо было вставать с дивана, чтобы в нее отправиться.

Вымыв миску и ложку в раковине и вытерев, она убрала их на место. Выключила телевизор. Час был уже поздним, судя по наклону света, падавшего сквозь деревья.

Вик вернулась в подвал, проверила кроссовки, но те все еще оставались влажными. Она не знала, чем себя занять. Под лестницей она нашла свою старую теннисную ракетку и упаковку мячей. Решила, что можно некоторое время постучать о стену, но сначала надо было расчистить пространство, так что она начала передвигать ящики — и вот тогда-то она его и обнаружила.

«Роли» прислонился к бетону, скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии Спасения». Вик обалдела, увидев там свой старый велосипед. Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она их слышит.

За одним исключением. За исключением того, что она, может, слышала не то, что ей показалось. Она вспомнила, как отец говорил, что она будет горевать, когда он ей скажет, что «Роли» исчез. Почему-то она тогда подумала, что он потерялся, что отец не смог его найти. Мать сказала что-то о том, что рада исчезновению «Роли» с горизонта, потому что Вик уж слишком сильно на нем зациклена.

И она была на нем зациклена, это правда. У Вик скопился целый набор фантазий, в которых имели место поездки на «Роли» через воображаемый мост в отдаленные места и фантастические земли. Она ездила на нем в логово террориста, где спасла пропавший браслет матери, на нем же добралась до склепа, заполненного книгами, где познакомилась с девушкой-эльфом, которая заварила ей чай и предостерегла ее от привидений.

Проведя по рулю пальцем, Вик собрала на его подушечку толстый серый слой пыли. Все это время он копил здесь пыль, потому что ее родители не хотели, чтобы он у нее был. Вик любила свой байк, а тот подарил ей тысячу историй, и поэтому, естественно, родители отобрали его у нее.

Она скучала по своим историям о мосте, скучала о девочке, которой тогда была. Прежде она была лучше — и понимала это.

Не отрывая взгляда от велосипеда, она надела кроссовки (которые теперь стали подгоревшими и вонючими).

Весна пребывала почти в идеальном равновесии: под прямым солнечным светом казалось, что на дворе июль, а в тени — что январь. Вик не хотела выходить на дорогу и рисковать, что ее заметит мать, возвращаясь домой, поэтому она вывела «Роли» к задней части дома и к тропе в лес. Самым естественным делом на свете было перекинуть через него ногу и поехать.

Вик рассмеялась, когда забралась на него. Он для нее был слишком, едва ли не комично маленьким. Она представила себе клоуна, втиснутого в крошечный клоунский автомобиль. Колени у нее ударялись о руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она вставала на педалях, то чувствовала себя по-прежнему ловко.

Она направила его вниз по склону, в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце, где в лицо ей дохнула зима. Ударившись о корень, она подлетела в воздух. Не ожидая на самом деле оторваться от земли, она вскрикнула, издала тонкий, счастливый крик удивления, и мгновение не ощущалось никакой разницы между той, кем она была сейчас, и той, кем она была раньше. Ей было по-прежнему хорошо — внизу крутились два колеса, а ветер хватал ее за волосы.

Она не направилась прямо к реке, но поехала вместо этого по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Вик прорвалась через какой-то кустарник и оказалась среди группы мальчишек, стоявших вокруг огня, полыхавшего в мусорном баке. Они передавали по кругу косяк.

— Дайте и мне дернуть! — крикнула она, проезжая мимо и притворяясь, что делает маленькую затяжку.

Парнишка с косяком, тощий придурок в футболке с портретом Оззи Осборна, так испугался, что подавился дымом, которого набрал полные легкие. Вик усмехалась, уезжая прочь, пока парень с косяком не прокашлялся и не завопил:

— Может, и дадим, если отсосешь у нас, шалава долбаная!

Она продолжала ехать по холоду. Парламентское сборище ворон, рассевшихся на ветвях толстоствольной березы, обсуждало ее в самых мрачных выражениях, пока она проезжала под ними.

Может, и дадим, если отсосешь у нас, подумала она, и на протяжении одного холодного мгновения семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представляла себе, как поворачивается, возвращается к ним, слезает и говорит, ладно. Кто первый? Мать уже решила, что она шлюха. Вик очень не хотелось ее разочаровывать.

До этого она несколько мгновений чувствовала себя хорошо, гоня по склону холма на своем старом велосипеде, но ощущение счастья выгорело, оставив после себя тусклую, холодная ярость. Однако теперь она уже не была вполне уверена, на кого именно злится. Ее гнев не имел определенной направленности. Это был мягкий шум эмоций, соответствовавший мягкому жужжанию спиц.

Она подумала, не поехать ли ей к торговому центру, но ее раздражала мысль о том, что придется изображать улыбку ради других девушек в ресторанном дворике. Вик была не в настроении видеться со знакомыми, не хотела, чтобы кто-нибудь давал ей добрые советы. Она не знала, куда податься, просто склонна была угодить в какую-нибудь переделку. И не сомневалась, что если проедет достаточно долго, то непременно на что-нибудь этакое нарвется.

Насколько понимала ее мать, Вик уже угодила в переделку и теперь лежала где-нибудь голая и мертвая. Вик радовалась, что внушила ей такую мысль; жалела, что вечером с этой забавой будет покончено и мать узнает, что она по-прежнему жива. Вик отчасти хотелось найти какой-нибудь способ никогда не позволить Линде выяснить, что же с ней случилось, исчезнуть из ее жизни, уйти и никогда не возвращаться… как здорово было бы оставить обоих родителей гадать, жива ли их дочь или нет.

Ей пришлась по вкусу мысль обо всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что с ней произошло. Они бы представляли ее в мокром снегу, дрожащую и несчастную, с благодарностью забравшуюся на заднее сиденье первого же автомобиля, который остановился ради нее. Она могла быть еще живой где-нибудь в багажнике этого старого автомобиля (Вик и не заметила, когда он успел стать у нее в голове старым автомобилем неопределенной марки и модели). И они никогда не узнают, ни как долго держал ее старик (Вик только что решила, что он должен быть старым, потому что таковой была его машина), ни что именно он с ней сделал, ни куда спрятал тело. Это будет хуже, чем умереть самим, — никогда не узнать, на какого ужасного злодея наткнулась Вик, в какое уединенное место он ее увез, какой конец она для себя нашла.

49

Уистен Хью Оден (1907–1973) — англо-американский поэт, родившийся в Великобритании, а затем ставший гражданином США; один из крупнейших поэтов ХХ века.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.