Страница 56 из 83
— Я видел привидение, — медленно произнес капрал. — Это так же верно, как то, что я стою здесь! С зеленым лицом и желтыми глазами.
Флегматичный Дейкема налил стакан минеральной воды и подал перепуганному капралу:
— На вот, выпей…
— Возьми себя в руки, Бертус! — Ван Хаутем говорил не грубо, но достаточно строго, чтобы призвать своего подчиненного к порядку. — Мы делом занимаемся, а не в бирюльки играем! Что именно ты видел?
— Я обходил коридоры бельэтажа, комиссар. В доме все спокойно, и я ничего не опасался. Но когда я шел мимо окна напротив лестницы, мне показалось, что за тюлевыми шторами что-то шевелится. Я откинул штору… — Взволнованный голос вдруг прервался, но вскоре капрал быстро продолжил: — Помереть мне на этом месте, комиссар, если вру, но через стекло на меня в упор смотрело страшное лицо. Зеленоватое… Со злобными желтыми глазами…
— И что же это было?
Бертус с упреком взглянул на начальника.
— Я побежал сюда, — оправдывался он. — Каждый так бы поступил…
Ван Хаутем выскочил из комнаты и моментально оказался у лестницы. Остальные последовали за ним. Он взлетел наверх, перепрыгивая через две ступеньки, сжав кулаки, по спине его пробегала необъяснимая дрожь. Комиссар был человек здравомыслящий, но после всего, что ему довелось испытать в этом доме, мысль об Отто неотвязно преследовала его…Этот дом находится на пересечении магнитных потоков… блуждающий дух человека, который скончался в 1822 году… порой мы видим его, он стоит в коридоре у двери в подвал и к чему-то прислушивается… Так вот он каков. Комиссар стиснул зубы и одним прыжком очутился у окна. Незримая рука откинула штору, и Ван Хаутем невольно отшатнулся, наткнувшись на Ван Хохфелдта, который стоял за ним.
— Боже мой! — Практикант тоже порядочно испугался.
— Выключить свет! — прошипел комиссар сквозь зубы.
Оказавшись в темноте, он вытер со лба несколько капелек пота и наклонил лицо к самому окну. Совершенно жуткая физиономия в упор уставилась на него из-за стекла. По низкому лбу, фосфоресцирующему зеленоватым сиянием, до самых висков тянулись черные полосы бровей, в узеньких щелках глаз мерцал желтоватый свет. Землистое лицо перекошено гримасой ужаса, а из синеватых губ, оттянутых книзу, высовывался кончик мокрого языка. Яйцеобразная голова туго повязана белым платком, стянутым под костлявым выступающим подбородком. Существо было закутано в серый саван, свисавший широкими складками. Жуткое лицо не было неподвижным. В призрачном зеленоватом свете черты его медленно колебались и подрагивали, в них словно пульсировала своя, неведомая жизнь.
— Включить свет, — приказал Ван Хаутем.
Щелкнул выключатель, и комиссар, отвернувшись от окна, с загадочной улыбкой взглянул на кучку полицейских. Кивком подозвал их поближе и молча указал на тонкий белый провод: прикрепленный к откинутой шторе, он тянулся направо вдоль стены и исчезал в замочной скважине двери в комнату Рулофса. Напряженные лица сразу расслабились. Ван Хаутем приложил палец к губам.
Одним прыжком он был у двери пятого номера. Толкнул ее. Дверь распахнулась. Скульптор в пижаме стоял у стола и опрокидывал на сон грядущий последний стаканчик. Он удивленно, но без недовольства и явно без испуга взглянул на Ван Хаутема.
— Ба, комиссар! — приветствовал он. — Опять допрос?
Комиссар уже раздвигал тяжелую красную портьеру на окне слева у самой двери. Двойные рамы с трудом, но поддались его усилиям. Яркий свет из комнаты упал на плоскую крышу кухни и мигом сорвал покров тайны с необычайного явления у коридорного окна. Ван Хаутем вылез на крышу и осторожно втащил в комнату грубо сколоченную треногу с укрепленным на ней бюстом, вылепленным из влажной глины. Затем он поставил страшилище под лампу. Рулофс со стаканом в руке подошел к нему и любовным взглядом окинул свое детище, воплощение чудовищности и безобразия.
— Неплохая штучка, — заметил он самодовольно. — Отто redivivus[18]! Предназначался для того, чтобы после сеанса немного развеселить общество, собравшееся у Фидлера. Но это ваше паршивое расследование испортило мне всю музыку.
— Для этого вы и поставили его к окну? — Ван Хаутем и не помышлял рассказывать этому насмешнику, какой успех имело его произведение.
— Разумеется. Было бы грешно оставлять его здесь, в комнате, когда по коридорам шныряют полицейские ищейки. Ведь это вы виноваты, что представление в коридоре провалилось, не так ли? Долг платежом красен!
Комиссар вспомнил свою молодость и с трудом сохранял серьезность.
— Ну, пошутили, и хватит, — сказал он нарочито строго. — Прошу больше нам не мешать. Сейчас же ложитесь спать и не забудьте, что в соседней комнате раненый, которому нужен покой. Понятно?
— Да, папочка! — отвечал невозмутимый художник. — Спокойной ночи.
Выйдя в коридор, комиссар принялся отчитывать Бертуса за глупое поведение в истории с глиняной куклой, обмазанной фосфором.
— Сначала рассмотри как следует, а потом уж действуй — вот как должен всегда поступать настоящий полицейский…
Он вдруг осекся, потому что колокольчик у входной двери резко, протяжно задребезжал. Все одновременно обернулись: полицейский из патрульной службы (попав в распоряжение комиссара, он подумал, что в такую собачью погоду лучше занять пост внутри дома, чем на улице) открыл наружную дверь. Несколько больших шагов — и Ван Хаутем оказался на верхней площадке лестницы, ведущей в ярко освещенный мраморный вестибюль. В дверь, шаркая ногами, входил высокий человек в плаще. Полусогнутые руки он поднял вверх. Лица почти не было видно из-под мятой шляпы, надвинутой глубоко на глаза. За спиной мужчины виднелись размытые дождем очертания такси и около дверцы шофер — неподвижным взглядом лунатика он следил за фигурой, уходившей в ярко освещенный подъезд.
Комиссар — после всех неожиданностей, случившихся этой ночью в доме, притом за каких-то два-три часа, он уже ничему не удивлялся — начал медленно спускаться по темно-красному лестничному ковру. Его не оставляло ощущение, будто он участвует в неком опереточном спектакле. Сильные лампы хрустальной люстры высвечивали мельчайшие детали лепных украшений вестибюля и отражались в блестящем полированном мраморе балюстрад. Позднего посетителя подтолкнули на середину большого ковра, капрал-портье осторожно закрыл дверью темноту улицы и любопытного таксиста и застыл навытяжку. За все это время никто не проронил ни слова, но вот из-за спины человека в плаще — он стоял, опустив голову, и молча смотрел себе под ноги — появилась стройная молодая женщина. Из-под черного берета виднелись белокурые волосы, а одета она была в темно-синее пальто, на котором — Ван Хаутем с первого взгляда заметил — недоставало одной большой круглой пуговицы. В правой руке, обтянутой перчаткой, она держала тяжелый многозарядный пистолет с коротким стволом. Оружие, несомненно, служило для того, чтобы подталкивать вперед молчаливого человека в плаще. Совершенно хладнокровно она приставила дуло пистолета к плащу — явно не желая рисковать: вдруг сбежит! — и подняла светлые голубые глаза на коренастого человека в черном, стоявшего посреди лестницы.
— Полиция? — спросила она самоуверенно.
Ван Хаутем назвал свое имя и должность. Неизвестный в свою очередь взглянул на комиссара, и тот без труда признал в нем оригинал портрета, который не так давно изъял из третьего номера. Не оборачиваясь, комиссар подал знак Старингу взять Фрюкберга под стражу и обыскать его. Фройляйн Мигль — это, конечно же, была она — небрежно сунула пистолет в карман пальто и поднялась по лестнице к Ван Хаутему. Не спеша она достала из сумки карточку, завернутую в целлофан, и подала ее комиссару. Это было удостоверение, из которого следовало, что фройляйн Труди Мигль является сотрудником частного сыскного бюро Людвига Целлера в Берне.
— Официально ставлю вас в известность, — деловито сказала она по-немецки, — что этот человек, Мартин Фёрсен, он же Магнус Фрюкберг, сегодня ночью в ноль часов двадцать восемь минут проник со стороны двора в этот дом и приблизительно в ноль часов тридцать одну минуту нанес тяжкие телесные повреждения постояльцу четвертого номера. Так как этого достаточно для задержания и ареста, я с удовольствием передаю его вам.
18
Воскресший, оживший (лат.).