Страница 17 из 124
— Зачем у тебя тут эта фотография? — обронил я, переводя взгляд на плакаты.
На одном были Саймон и Гарфункель, на другом — зубы Боба Дилана, оскаленные над губной гармошкой.
— Да так, — булькнул Томаш, вливая в себя коньяк.
Я развеселился, вспоминая, как перед шефом он прикидывался трезвенником. Кто знает, может, его бледность в «Ротонде» была лишь игрой? При известной подготовке… В самом деле, затевать шашни с женой начальника — опасное занятие. Ну а Томаш Гертнер вовсе не любитель авантюр. Скорее наоборот.
— Так какой был у Колды мотив?
Я хмыкнул.
— Кто его знает. — А сам подумал: будем надеяться, что это знает тот капитан с ветхозаветной фамилией.
— Ведь Зузану все… или почти все, — поправился Томаш, — любили. Почему именно Колда? Скорее можно подозревать меня, или тебя, или Добеша, или Бонди.
— Тебя-то с какой стати? — удивился я.
— А чем я лучше других? — заскромничал Том.
Я опять хмыкнул.
— Хотя я тоже любил Зузану, — добавил Том, — уважал ее.
Ну конечно, о мертвых плохо не говорят. Но от правды — крайне нелицеприятной дамы — никуда не денешься: кто не переставая перемывал кости потенциального «Золотого Соловья», так это «Подружка» в лице редактора ее культурной странички Гертнера. А Зузанка ревниво следила за тем, что о ней писали. Лучшие отзывы о себе даже посылала отцу и школьным подругам в Врбов. И я готов биться об заклад, что в этой почте не было ни одного отзыва, авторством которого мог бы похвастаться Том. Если же пан Черный читал иногда «Подружку» — а скорее всего, читал, ведь его, нашего бывшего классного руководителя, всегда отличал живой интерес к проблемам подрастающего поколения, — то он, безусловно, с неудовольствием вспоминал ученика Гертнера.
— Чего ухмыляешься?
Я выпил еще глоток коньяку, потому что Том вновь наполнил мою рюмку. Себе он между тем успел налить дважды.
— Я подумал, что хвалебные заметки о Зузане ты, должно быть, писал под иными псевдонимами, чем все остальное. На моей памяти она всегда с негодованием высказывалась о «Подружке». То есть о тебе.
— Знаю, — подавленно сказал Томаш и жалобно поглядел на меня. — Этого я и боюсь. Что милиция тоже докопается. А ведь я… я в самом деле любил Зузану, но дороже всего была для меня истина.
— Вот и объяснишь им.
Я наконец понял, зачем Том зазвал меня к себе. Почему он хотел говорить со мной. Он боялся. Добропорядочный, солидный редактор Томаш Гертнер боялся!
Это было смешно. Ибо как раз зерно истины в его писаниях, где он ставил задачи, вскрывал тенденции и бичевал позорные явления чешской поп-музыки, Зузанку, как и большинство ее коллег, совершенно не интересовало.
В этом мирке была своя шкала ценностей — мерило популярности и успеха. На первом, нижнем ее делении значилось: пусть обо мне пишут мало и чаще всего плохо, но пишут! Второе деление: пишут много, хотя всегда плохо. Третье деление: пишут много. И четвертое, желанное: пишут много и обычно хвалят. Абсолютной отметки, то есть безоговорочного одобрения своей продукции, в этой отрасли то ли искусства, то ли товарного производства не достигал почти никто.
— Что ты болтаешь! — сказал Томаш.
Зузане, ясное дело, было важно, чтобы о ней по возможности писали хорошо. А Гертнер портил ей музыку. «Подружка» — один из самых читаемых журналов, по крайней мере среди той части населения, которая с большой охотой и без зазрения совести тратит политые трудовым потом родительские денежки.
— Но если бы Зузана всерьез на меня злилась, она не обещала бы мне блат в Карлине, — возразил вполне логично Том.
Стоп! А что, если Зузанка вздумала оказать услугу Тому, чтобы оградить таким образом свой репертуар от его острого обличительного пера?
— Тебе видней, — пожал я плечами.
Я не питал иллюзий насчет характера Зузанки, особенно в последнее время. И если уж она ему посулила, что поможет попасть в Карлин, то, скорее всего, из корыстных побуждений.
— Почему же Колда это сделал? — Том наморщил лоб.
— Мне тоже непонятно.
— Но должна же быть какая-то причина. Ни с того ни с сего не убивают. И мне кажется, Честмир, что тебе эта причина известна!
— Мне? Не смеши меня, Том. Последние полгода… — Я запнулся.
— Понимаю, — Том с состраданием кивнул. — Тут не надо слов, — ободряюще добавил он.
— Пойду. — Зевая, я поднялся. — Твое любопытство я как будто уже утолил.
— Нет, погоди. Когда ты в последний раз видел Зузану живой?
— В субботу после обеда, когда она заехала ко мне с Бонди.
— А до того?
— Да недели две назад.
— Когда я с ней говорил… — стал бессвязно объяснять Томаш, — в общем, странно как-то мне это… Ну, что Колда… Мне показалось, что она ему доверяет.
— Очень может быть.
— Так почему же он это сделал?
— Скоро мы узнаем, почему. Ты выпустишь меня?
— Да, — вздохнул Томаш. — Женщины, скажу я тебе, темные лошадки. Кстати, я вставил в мюзикл одну твою песню.
— Сентиментальные воспоминания? — улыбнулся я. — Ну, спасибо за коньяк. Будь здоров.
17
Спал я недолго. Меня разбудил телефон.
— Пан Бичовский?
— Кто говорит? — спросил я сонно и посмотрел на будильник. Он был заведен на одиннадцать. Я мог себе это позволить: репетиция назначена на два. Но сейчас только половина девятого, и голос в трубке мне незнаком.
— Не узнаете? — послышался тихий смех. — Это Грешный.
— А-а, это вы, товарищ капитан. — Я быстро пришел в себя.
— В десять вас устроит? — любезно спросил капитан. — Или раньше?
— Что устроит?
— Повидаться со мной, — пояснил капитан.
— Ах да, — забормотал я, — в десять так в десять. Я еще не встал.
— Хорошо живете!
— В каком смысле?
— Что можете так долго спать.
Я был еще сонный, скорее — невыспавшийся, и не нашелся что ответить. До постели я добрался только в три, и пяти с половиной часов сна мне явно не хватило. Моей нормой были восемь часов, а после гастролей — и того больше.
— А куда мне явиться? — спросил я не без опаски. — В «Ялту»?
Капитан явно пребывал в превосходном настроении.
— Не знаю, какой доход у вас, у меня же… Разве только вы меня пригласите.
— Как-нибудь в другой раз, — решительно уклонился я. — Сейчас у нас несколько не те отношения.
— Вы, кажется, намекаете, что встреча со мной вам будет не по душе… — грустно заметил капитан.
— Что вы, — хмыкнул я в трубку, — я бы не посмел.
— Значит, в десять. Вы еще успеете почистить зубы.
— А не стоит ли мне прихватить зубную щетку? — решил уточнить я.
— Нет, и пижаму тоже не надо. А то ее, не дай бог, будет видно из вашей сумки, когда мы встретимся.
— И где же?
— «У Петра», — ответил капитан. — Знакомо вам такое бистро?
— Это напротив вашей работы.
— Точно. Так что не заблудитесь. Буду с нетерпением ждать встречи.
— Я тоже, — сказал я и повесил трубку.
Надеюсь, сегодня мне наконец скажут, как это случилось. Почему Колда… Я встал под душ. Вчерашняя усталость уступила место жгучему любопытству. В девять с минутами я на лифте спустился вниз. В молочном кафе через улицу проглотил завтрак — два йогурта и блинчики с повидлом. Без пяти десять я вышел из трамвая у Национального театра и ровно в десять оказался в бистро «У Петра».
— Здравствуйте.
Капитан был уже тут. Бистро открыли совсем недавно, и, за исключением двух девушек, склонившихся над стаканами сока, мы были единственными посетителями.
— Здравствуйте, — отозвался капитан.
Я сел напротив, испытывая неловкость от того, что не знал, как мне его называть. Товарищ капитан или пан Грешный? Вдруг он не хочет, чтобы к нему здесь обращались «товарищ капитан»? Из затруднения меня вывел официант. Смерив меня испытующим взглядом, он безучастно сказал:
— Слушаю вас.
— Кофе, — попросил я.
— И вам еще кофе, товарищ капитан?