Страница 73 из 97
Зато – Собчаку, уничтожив захоронения Святых, в Русской Земле воссиявших, воздвигли целый, в Ленинграде, целый пантеон.
Даже на поминки Мирей Матье выписали, из Франции.
И Солженицына, лютого врага России, вдохновлявшего уже в наше время поход всех зарубежных сил против неё, упокоили рядом с гением Земли Русской Василием Ключевским, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не стал бы и стоять рядом с «ВЖК», «вечно живым классиком», по меткому определению фронтовика Владимира Бушина.
Был бы оскорблён запахом серы, как от дьявола, который исходит от этого предателя и труса, навуходоносора и клеветника.
А его нам, в оправдание происходящего в России, вменяют к обязательному изучению в школах и вузах… Даже премии его имени учредили.
А атомные лодки тонут, а людей, как на войне, убивают в усобицах, захватах, на рынках, а старики сгорают, десятками, на пожарищах…
Каждый день горит и взрывается Москва, в которой уютно только двоим – мэру всех времён и народов и его супружнице-миллиардерше…
Разве такое было возможным в ту светлую пору, когда мы сами были почти святыми?
***
Первое чувство, первая любовь
всегда остаётся в нашей памяти.
И мы, благодаря этой памяти,
делаемся лучше на всю
оставшуюся жизнь.
И. Владиславлев
ЕРЕНА
Эту молодую женщину со столь странным старинным польским именем он заметил сразу.
Она нисколько не старалась ему понравиться. Она просто знала, что она ослепительна и умна, и среди окружающих его людей остаться незамеченной не могла, если бы этого и очень хотела.
И вела себя в соответствии с этой данностью – была приветлива и ровна со всеми, и с ним тоже.
И только много позже он заметил, что дивным светом её тёмно-карие глаза зажигались только тогда, когда Она встречалась с ним.
Приятели привычно называли Её Ириной, а ему так нравилось её первозданное имя и он его, как молитву, шептал, оставаясь с собой наедине: «Ерена, Ерена, Ерена…».
Откуда залетела эта веточка, этот листок неведомой ему жизни и истории – он долго не знал.
Но сдержанное благородство в повседневной жизни, высокий такт и умение себя держать в любой обстановке и легко нести своё естество среди множества людей, были у неё природными, воспитанными во многих поколениях и переданными ей от предков.
Это уже потом он узнал, что род Её происходит от древней польской знати, которая, века назад, осела на Брестской земле.
А в пору первых дней, месяцев его знакомства с Нею, он всегда поражался – откуда она впитала в себя эти манеры; эту речь; эту искрящуюся улыбку. К слову, она никогда не смеялась в полный голос, как это делали другие, а лишь мило и тихо улыбалась.
И ничто не могло её заставить вести себя по иному.
Он запомнил миг знакомства с нею на всю жизнь – не он, а она, первой, подошла к нему и представилась:
– Ерена, Ерена Каленикова. Почему Вы сторонитесь всех? Давайте к нам. Мы же все должны быть вместе, как товарищи, как единомышленники.
И если к этому добавить, что этот разговор состоялся на бюро горкома комсомола, куда он был избран, как комсомольский работник корпуса – представление будет наиболее полным.
Он сразу обратил внимание – на её правой руке было обручальное кольцо.
У неё изломались густые чёрные брови при этом. Почему-то её встревожил этот его откровенный взгляд, и она даже руку убрала. Непроизвольно, за спину.
И с этой минуты с ним стали происходить странные вещи: он всё время искал встречи с Нею, а встретившись же с ней, даже случайно – сторонился её, мучительно краснел и отвечал только односложно на все её вопросы, хотя по природе был коллективистом, начитанным и весьма воспитанным молодым офицером.
И уж сущей мукой и пыткой для него стала встреча с её семьей на дне города.
Она не видела его. И он получил довольно продолжительное время, чтобы рассмотреть её со стороны – нарядную, яркую, очень модно и со вкусом одетую – так в ту пору одевалось очень мало людей.
Красивое, узкое платье выгодно подчёркивало всё совершенство её безупречной фигуры. Сильной, женственной, с развитой грудью женщины, которая уже выносила и выкормила ребёнка.
Точёные ноги в лакированных туфельках на среднем каблучке, делали Её ещё стройнее и выше.
Рядом с ней был молодой мужчина, с богатой шевелюрой, которого портило единственное – какие-то беспокойные руки, которые всё время перебегали с пуговиц костюма – на галстук, с галстука – что-то искали в карманах и вновь расстёгивали-застёгивали пуговицы пиджака.
Один раз капитан даже встретился с ним взглядом, и тот, совершенно не зная его, почему-то недружелюбно и даже зло, выдерживая характер, смотрел в глаза молодому военному, долго не отводя свой взгляд от его лица.
Наконец, не выдержал, как-то часто заморгал и тут же отвёл свои глаза в сторону и даже на пол-оборота отвернулся от незнакомого военного.
И Она это почувствовала. Как-то инстинктивно прижала к себе голову мальчика, лет шести–семи от роду, и стала скользить взглядом по праздничной и шумной толпе.
И когда её взгляд встретился с его глазами, Она вздрогнула и стала густо алеть всем лицом.
Её муж заметил эту неведомую для него раньше перемену в своей жене. Лицо его стало каменным. Даже пот выступил на лбу, который он отёр просто ладонью левой руки.
Было видно по артикуляции его губ, как он спросил: «Ты – чего? Что случилось?»
Её губы донесли до военного – безмолвное, на расстоянии: «Что-то очень устала. Жарко. Пойдём отсюда…».
И уходя – ещё раз опалила светловолосого капитана своим глубоким, словно заглядывала в душу, взглядом.
Так и тлели эти неопределённые отношения весьма длительный период.
Он мучительно осознавал, что встреча с этой роковой женщиной поломала все его планы, круто изменила всю жизнь.
Он расстался с милой и тихой девушкой, без объяснения причин, которую ему прочили в жёны, и сам напросился в Афганистан.
Правда, не удержался, и через знакомого офицера, попросил его об этом, передал ей огромный пакет. В нём было множество стихов, которые он написал ей. И после этого запретил себе даже думать о Ней.
Когда один современный дуболом по фамилии Аксёнов, в своих злобных измышлениях о войне заставил своего героя сказать, что война – это лучшие годы его жизни, он, услышав эти слова, холодел от ярости и бессильной ненависти.
Любая война – это кровь, это жертвы, это потери близких людей. И каким же надо быть негодяем, чтобы сказать, что среди смерти и утрат проходят лучшие годы жизни.
Он был твёрдо убеждён, что так не может думать даже откровенный негодяй.
Поэтому он страшно не любил вспоминать эти годы своей жизни, которые у него забрал Афганистан.
И отмечен был высоко и достойно, полковничьи погоны были уже на плечах, и звезда Героя Советского Союза на мундире свидетельствовала о достойном пути его обладателя, а он не мог – годы и годы – спокойно жить, забыться, создать семью.
И неотрывно думал о Ней, своей несбывшейся мечте, своей Ерене.
Хотя и была с Ней единственная встреча, которой он так высоко дорожил, и которая освещала ему весь жизненный путь. Яркая, красивая и совершенно случайная.
Он уже не помнил, куда ехал на служебном УАЗике, по краю огромного поля ржи.
И по самой его кромке сиял в солнечных блёстках небесно-синий ковёр васильков.
Неведомо какое чувство вело его, но он попросил водителя остановиться на краю этого поля и стал собирать букет васильков.
Увлечённый этим занятием, он не слышал, как возле его УАЗика остановился жигулёнок и из него вышли две женщины.
Одна – чуть постарше, а вторая – молодая, яркая, со жгуче-чёрными волосами, собранными сзади в простой «хвост».
И очнулся он только тогда, когда за спиной услышал Её голос:
– Как жаль, что не мне предназначается этот дивный букет.