Страница 11 из 97
– Помню, как тот усмехнулся, жёлчно так и хищно и заявил: «А я тебя – самолично и пристрелю. Вот и будет тебе весь суд. Всех заменю. Так что молчи лучше, а то прямо здесь, у этого обрыва и порешу. Кавалер…» – и он разразился тяжёлой руганью.
На что есаул ему ответил: «Ладно, господин хороший. Я помолчу, но ты уж меня – со всеми лучше, вместе. Лежать будет с товарищами легче. Душе моей спокойнее».
– И он уже не вступал в пикировки с этим хмурым вожаком карателей. Несколько человек идти не могли от ран и слабости, а больше – от утраты духа. Так их китайцы добили штыками, без выстрелов, но не бросили на дороге, а заставили арестантов нести трупы с собой, к месту, назначенному для казни.
Прижав руки в своей груди, взволнованно, словно всем сердцем, высказала:
– Последнее, что я видела и слышала, пока меня не выдворили из колонны и не посадили на телегу, как дед Ваш поднял на руки кадета-мальчишку совсем, у которого ещё и кровь стекала из страшной штыковой раны в области сердца и сказал карателям: «Будущее России убиваете, детей ведь совсем. И вам это зачтётся на суде Божьем. Да и людской не помилует вас, изверги и палачи».
– Так с ним, мальчишкой только что погибшим на руках, величественный и страшный, с гордой непокрытой головой, он и ушёл в бессмертие. И когда я хоронила казнённых, я поняла, что деда Вашего они расстреляли первым, так как на нём много тел было. Видать, боялись, чтобы не увлёк личным примером неустрашимости своих товарищей по несчастью на сопротивление, на отпор.
Мы все, после её слов, надолго замолчали. Я нарушил тишину лишь после того, как испросив позволения у хозяйки, закурил, жадно затянулся пахучим дымом.
А она – даже как-то повеселела и сказала:
– Курите, я люблю, когда пахнет дымом сигарет. Да и им – веселее будет. Я помню, что они не так страдали от отсутствия пищи, нежели от того, что совсем не было табаку.
И Виктория Георгиевна, мечтательно и тихо улыбаясь, перебирая выцветшими губами, стала смотреть мне прямо в лицо, в глаза:
– Да, голубчик, я теперь определённо могу сказать, что Вы так похожи на есаула. И Ваш младший внук. Очень похож на Вас, значит – счастливым будет. И его жизнь обязан прожить. Дай-то Бог!
И мы все надолго замолчали. Наконец я прервал молчание:
– Виктория Георгиевна, милая Вы моя. Решение, безусловно, Ваше, но я полагаю, что эти священные реликвии нельзя держать в квартире, тут Вы – совершенно правы. Положитесь на меня и под моё слово чести, доверьте мне – всё это определить в музей Российской армии.
Я поднялся из-за стола и, ожидая её решения, договорил:
– Там они будут храниться вечно. И, быть может, ещё кто-нибудь из родства найдётся. Узнает о своих близких правду. Найдёт их…
Она сразу же, без единого слова, согласилась с таким решением.
– А Вам, милая Виктория Георгиевна, я сделаю цветные фотографии всех документов, всех наград и самого места… упокоения дорогих для Вас людей. И… для нас…
На том мы и порешили.
Волнение не давало мне покоя и мы, договорившись о времени утренней встречи завтра, уехали в гостиницу.
Утром, к десяти часам, мы были у дома Виктории Георгиевны.
Нас уже дожидались немногочисленные её знакомые, среди которых мы заметили и священника.
Конечно, все они не ожидали увидеть меня в мундире генерал-лейтенанта, со Звездой Героя Советского Союза. И только Виктория Георгиевна, даже засветившись особым внутренним светом от удовлетворения, сказала мне:
– А я так хотела Вас увидеть в форме. Спасибо, и им это будет очень приятно.
Поздоровавшись со всеми, расселись по машинам и поехали.
Сын и внуки уже были там, на месте, наводили последние штрихи, чтобы всё на этом священном месте захоронения безвинных жертв страшного времени, было пристойно и, в соответствии с событием, торжественно,
И я с благодарностью к судьбе подумал:
«Хорошие у меня ребята, молодцы, чужую боль восприняли, как свою собственную. Есть ли высшее счастье для родителей?».
Я даже удивился сам, когда увидел, что рядом с годом – 1920-м, рельефно проявившимся из кустов подстриженного барбариса, появилась и дата, образованная посаженными крымскими багровыми розами – 26 декабря.
Именно эту дату и сообщила, только вчера, во время нашей долгой вечерней беседы Виктория Георгиевна.
Все гости были ошеломлены. Видать, некоторые из них, и священник – в первую очередь, бывали на этом месте и у них была возможность сравнить состояние Пантеона до и после наших стараний и трудов. Он действительно стал величественным.
Священник свершил обряд освящения захоронения, прочёл молитвы, обошёл весь пантеон и окропил его святой водой.
Я сделал очень много фотографий и всё норовил, чтобы на каждой из них в кадр попадала Виктория Георгиевна.
Не обошлось и без поминальной чары, и слёз, и благодарностей в наш адрес, на что мой старший внук, как совершенно взрослый мужчина, ответил:
– Не надо нас благодарить за это. Мы просто выполнили свой долг. И нам самим это всё необходимо даже в большей мере, нежели всем остальным. К несчастию, времена такие грядут, что мы всё в меньшей мере оглядываемся назад и обращаемся к нашим предшественникам с благодарностью и доброй памятью. Вам спасибо, родные наши, что об этом напоминаете… Жизнью своей, подвигами своими.
Священник осенил его, всех присутствующих крестным знаменем и тихо произнёс:
– Слава Богу, знать, жива ещё Россия, если есть такие светлые души.
А напоследок – сын сфотографировал меня с Викторией Георгиевной.
Эту фотографию я храню дома, она висит у меня над столом в кабинете.
Её очень любит жена и сразу же мне сказала, как только увидела:
– У неё такой взгляд, как у матери, смотрящей на своё дитя. Молодец ты, святое дело совершил. Вы все у меня молодцы, – тут же поправилась она, и крепко обняла младшего внука, который был в это время дома в увольнении.
И крепко прижалась к моему плечу.
***
Через несколько дней после нашего приезда из Крыма домой, мне позвонили поздно ночью. Я сразу понял, что это был за звонок.
Приятельница Виктории Георгиевны сообщила, что её час назад не стало. И если бы я смог прилететь на похороны Виктории Георгиевны – это было бы достойным завершением всей истории, которая началась со встречи с этой удивительной женщиной.
Утром, облачившись в форму, я вылетел в Крым. Из Симферополя – машиной до Феодосии. И вот я у порога знакомого мне дома.
Во дворе, на скамейках, сидели знакомые мне уже друзья усопшей, заметил я и несколько новых лиц, которых не видел прежде. Среди них особо выделялся совсем старенький уже капитан I ранга, который бодро и красиво встал, при появлении генерал-лейтенанта, и приложил руку к козырьку своей фуражки, с позеленевшей от времени и соли кокардой.
Я поклонился ему, догадался – фронтовой друг, командир Виктории Георгиевны, когда она была милосердной сестрой в годы войны в бригаде морской пехоты.
Все живо обсуждали один вопрос – где хоронить Викторию Георгиевну?
– Мои дорогие, – обратился я к ним. При этом все прибывшие на похороны, затихли.
– Я полагаю, что у нас с Вами нет другого выбора и он будет неправильным, и даже… неправедным, если мы презреем её волю. Мы должны её упокоить там, у Пантеона, рядом с её близкими и родными людьми, которым она отдала всю свою столь яркую, красивую и благородную жизнь.
– Верно, – раздались возгласы, – и я такого же мнения…
– Правильно говорит, генерал…
– Другого решения нет…
Капитан I ранга, который мне так сразу понравился, чётко и внятно сказал:
– Решение очень верное, но на него надо ведь какое-то разрешение властей.
– Я это решу, не тревожьтесь, – произнёс я в ответ – и тут же уехал к городским властям.
Слава Богу, есть ещё понятливые и совестливые чиновники, несмотря на то, что мы разделены надуманными границами, таможнями и какими-то, рождёнными лишь властителями противоречиями, которые по живому раздирают наш, некогда единый и единоверный народ.