Страница 68 из 69
– Чтоб язык твой отсох, – бормотнул мой старик и, наклонившись, открыл калитку, и мы вышли со двора.
Перед крутым склоном, выходящим к реке Кодор, мой старик остановил меня у дома своего дружка. Тот мотыжил кукурузу на своем приусадебном участке. Звали его Даур. Этот Даур оказался еще упрямей моего старика.
На весь Чегем он единственный, кто еще не вступил в колхоз. Мой старик ревниво к нему приглядывается, все не может понять, правильно ли он сделал, что вступил в колхоз или лучше бы держался, как этот Даур.
– Хороших тебе трудов! – крикнул мой старик.
– Добро тебе, Хабуг, – ответил Даур и, бросив мотыгу, пошел в нашу сторону. Он перелез через плетень и, подойдя к нам, поздоровался с моим стариком за руку.
– Спешься, выпьем по рюмке, – сказал Даур.
– Нет, нет, – ответил мой старик, – я так, мимоездом.
– Куда путь держишь? – спросил Даур.
– К сыну в город еду, – ответил мой старик.
– Все на своем муле, – вдруг сказал Даур, – я уж думал, тебя на лошадь пересадят, раз уж ты кумхозником стал.
И далась им эта лошадь. Вот люди, кто ни встретит, удивляются, почему мой старик ездит на мне, а не на лошади. Никак, болваны, не поймут, что потому–то он на мне и ездит, что я удобней и приятней лошади во всех отношениях.
– Я уж так на своем муле до смерти проезжу, – сказал мой старик и, вздохнув, добавил: – А кумхоз, что поделаешь, время заставило.
– Да, время, – вздохнул Даур в ответ.
– Ну, а что тебя, не теребят? – спросил мой старик.
– Опять вызывали в сельсовет, – сказал Даур, – сдается – новый налог придумали.
– Нет уж, от тебя не отстанут, – сказал мой старик.
– Эй, ты! – крикнул Даур в сторону дома. – Вынеси нам чего–нибудь горло промочить!
Я понял, что теперь они будут долго разговаривать, и стал потихоньку пощипывать траву возле приусадебного плетня.
– Ну, а что у вас в кумхозе? – спросил Даур.
– Эти болваны, – сказал мой старик, – придумали дурость под названием план. Табак еще не дошел, а по плану они его приказывают ломать. Сколько я им ни говорил – не слушаются. Попомни мое слово – гиблая это затея. Весной я им говорил: не надо спешить засевать низинку, надо дать земле просохнуть. Опять не послушались. Теперь там кукуруза не больше моей ладони.
– Я–то пока, слава богу, хозяин на своей земле, – угрюмо сказал Даур.
Тут его старуха принесла графинчик чачи, две рюмки и очищенных орехов в тарелке. Они выпили и закусили. Старик мои, выпив рюмку и наглядно запрокинув ее, сказал свою обычную присказку:
– Чтобы этот кумхоз опрокинулся, как эта рюмка.
– Да прислушается аллах к словам твоим, – поддержал его Даур.
Они выпили по три рюмки, и хозяин упрашивал моего старика выпить еще, но мои старик наотрез отказался, говоря, что он и так задерживается в дороге.
В самом деле, солнце уже поднялось на высоту дерева, а мы только до конца своего села дошли. Мне самому не терпелось идти, потому что траву возле забора я всю общипал, а когда попробовал прихватить кукурузный листик, высунувшийся между прутьями плетня, так этот единоличник стукнул меня рукой по голове. Не очень больно, но обидно. Что ему этот листик кукурузы? Жадные они все–таки, единоличники.
Честно скажу, в этом отношении колхоз мне больше нравится. Возьмем такой пример. Однажды соседский буйвол прорвал изгородь одного крестьянина, и мы за этим буйволом вошли в поле. Нас было три коровы, два осла и я. Мы совсем недолго лакомились кукурузными стеблями. Мы объели участок поля совсем небольшой, ну не больший, чем занимает обычный крестьянский дом. И вдруг нас обнаружил хозяин. Что тут было! Он чуть не убил нас! Он такой дубиной колошматил нас, что я чуть разум не потерял. Главное, всех бил, кого попало, хотя легко было догадаться, что только буйвол мог прорвать эту изгородь.
А в другой раз мы славно потравили колхозное поле. Между прочим, тот же буйвол прорвал забор. У него была такая привычка, если уж он подымает голову и в глаза ему попадаются сочные кукурузные стебли, он так и прет на них, и уже его никакая ограда не удержит. Ну, так вот, мы там славно попировали, может быть час, может быть больше. И только тогда нас заметил один колхозник. Правда, прогнать прогнал, а бить не бил. Так, только комья земли бросал в нашу сторону, чтобы мы ушли. Так, где же после этого, я спрашиваю, более доброе, более сердечное отношение к животному? Конечно, в колхозном поле, а не на приусадебном участке. Вообще–то, честно говоря, в колхозе много глупостей делается, и мой старик прав. Но у них есть и хорошие стороны, и надо быть к ним справедливым.
Мой старик распрощался с Дауром, и мы стали спускаться по крутому склону вниз к Кодеру. Я очень осторожно переступал ногами, чтобы не споткнуться самому или, не дай бог, не сбросить вниз моего старика. Мелкие камушки так и сыпались из–под ног, и надо было следить в оба, чтобы каждый раз ставить ногу в надежное место.
Справа и слева от этого очень крутого спуска шли крестьянские дома, и оттуда беспрерывно нас облаивали большие и маленькие собаки. Хотя я на них совсем не обращал внимания, все–таки меня раздражал этот почти беспрерывный злобный лай. Хоть бы он имел какой–нибудь смысл! Мы ведь к вам во двор не заворачиваем, безмозглые твари, мы ведь только мимо, мимо проезжаем! Ведь можно же было понять, живя возле такой дороги, что здесь много народу проходит и всадников проезжает! Так нет, они каждый раз делают вид перед своими хозяевами, что им с большим трудом удалось отогнать грабителей от своего дома.
Несмотря на трудную дорогу и этот раздражающий лай, я все–таки успевал оглядеть дворы, надеясь увидеть, не мелькнет ли где–нибудь жеребенок. Но так и не заметил ни одного жеребенка. Такое пренебрежение жеребятами, я думаю, не только преступно, но и глупо. Скажем, вы не любите жеребят, но ведь из них вырастают лошади, об этом вы подумали? На чем вы будете ездить через несколько лет, если такое отношение к жеребятам продлится?
На середине спуска к реке Кодор нам повстречался странствующий еврей по имени Самуил. Он ехал на ослике сам и впереди погонял ослика с поклажей. Этот странствующий еврей из Мухуса привозит в Чегем разные городские товары и меняет их на деньги или деревенские продукты.
Поравнявшись с Самуилом, мой старик остановился. Тот тоже остановил своего ослика.
– Добром тебе, – сказал мой старик.
– Добром тебе тоже, Хабуг, – приветливо ответил Самуил.
– Что везешь к нам? – спросил мой старик.
– Ткани для женских платьев и мужских рубашек, – сказал Самуил, – галоши с загнутыми носками, какие обожают абхазцы, стекла для ламп, иголки для швейных машин, нитки, пуговицы, чуму, холеру и другую всякую всячину.
– Зайди к нашим, может, что–нибудь возьмут, – сказал мой старик, подумав.
– Обязательно зайду, – сказал Самуил.
– А что слышно в городе, куда я еду? – спросил мои старик.
– Лучше не спрашивай, Хабуг, – всплеснул руками Самуил, – в городе, куда ты едешь, людей берут каждую ночь, а иногда даже днем.
– Какую нацию сейчас больше всех берут, Самуил? – спросил мой старик.
– Что ты говоришь, Хабуг, – снова всплеснул руками Самуил, – разве сейчас есть такая нация, какую меньше берут?! Если была бы такая нация, я бы купил документ и вступил в эту нацию. А сейчас я хотел бы со своей семьей скрыться в Чегеме.
– Плохи дела, – сказал мой старик, – если ты, Самуил, торгующий человек, хочешь скрыться в Чегеме.
– Дела даже хуже, чем мы с тобой думаем, Хабуг, – сказал Самуил.
– Как ты думаешь, – спросил мой старик, – чего добивается Большеусый?
– Ни один человек в мире не знает, – ответил Самуил, – чего он этим добивается. Ученые люди голову ломают, чтобы понять это, но никто понять не может.
– Ученые люди не знают, – сказал мои старик, – зато я знаю, чего он добивается.
– Я знаю, что ты скажешь, – воскликнул Самуил, – есть люди, которые говорят, что он сошел с ума. Это не я так говорю, это люди так говорят.