Страница 11 из 325
Перераспределение жанровых функций происходит не потому, что то или иное сословие, с которым связаны направление или жанр, приходит в упадок. Просто другое сословие становится более активным; более активными делаются тогда и его жанры. Они как бы принимают на себя функции жанров других направлений. Это связано с одной важной чертой средневековой литературы. Человек Средневековья искал в литературных произведениях не только занимательное чтение, но и назидательный пример, поучение и наставление. Литературные памятники были как бы в последнюю очередь беллетристикой; они сообщали сведения по истории и географии, в известной мере подменяли собой науку, вообще учили жизни. Если какой-либо жанр оказывался неразвитым, его функции ложились на плечи другого жанра. Так, можно предположить, что отсутствие в древнерусской литературе светской лирики компенсировалось широким распространением песенного фольклора, а несколько позднее — и так называемых «духовных стихов». Также, видимо, фольклор компенсировал отсутствие в китайской средневековой поэзии любовной темы (за исключением стихов в жанре цы, генетически восходящих к народной песне). Обилие у некоторых народов, например, на Руси, всевозможных праздничных обрядов (новогодних, весенних, свадебных и т. п.) и соответствующего фольклора компенсировало здесь отсутствие театра.
Развитие средневековой литературы Востока и Запада шло, таким образом, путем умножения числа видов и форм, их все большей специализации. При этом чисто функциональные жанры к исходу Средневековья отходили на периферию литературы с тем, чтобы вскоре вообще выйти за ее пределы. С этим связано постепенное, но неуклонное «наступление» прозы. Обычно литература в процессе своего становления начинает со стихотворной формы. Впрочем, в некоторых литературах, например японской или ирландской, мифологические предания оказались записанными прозой с большим числом стихотворных вставок. Но в других литературах бывало иначе; там не только народно-эпическая литература при ее записи сохранила стихотворную форму, но и последняя долго обслуживала и основные повествовательные жанры, и даже жанры функциональные. Это особенно отчетливо проявилось во французской литературе, где стихотворными были и героический эпос (жесты), и агиография (например, один из первых памятников французской письменности «Житие св. Алексея»), и рыцарский роман, и естественнонаучные сочинения (бестиарии и др.), и городская сатирическая новелла (фаблио). Это, как полагают, объяснялось во многом тем, что литературные памятники если уже не пелись, то читались публично. Распространение индивидуального чтения во многом способствовало успеху прозы, которая постепенно подчинила себе большинство повествовательных жанров (в том числе и прежде всего функциональных, но не связанных, конечно, с молитвословиями и церковным пением). По мере продвижения прозы в беллетристику и снижения удельного веса произведений в стихах менялась иерархия жанров в системе литературы.
Усложнение системы жанров и их дальнейшая специализация повлекли за собой и изменение места фольклора в структуре средневековой культуры. Многие молодые литературы, появившиеся в эпоху Средних веков, непременно проходят стадию нерасчлененного, синкретического устного словесного творчества. Так было с молодыми тюркскими литературами, литературами народов Кавказа, Юго-Восточной Азии и др. Возможно, такая стадия была у всех литератур, лишь следы этой стадии были далеко не везде зафиксированы.
В процессе развития литератур Средневековья фольклор все более отходил на периферию словесности. Свою роль предшественника письменной литературы он уже сыграл и уступил место литературным жанрам. Но это не значит, что в дальнейшем он уже не участвовал в литературном процессе. Письменная литература продолжала опираться на его опыт, находя в фольклоре образы и темы, некоторые художественные приемы, лирическое настроение и т. д. Недаром даже в поздней японской антологии «Кокинсю» рядом со стихотворениями известных поэтов помещены записи народных песен. Интересно, что в период Средневековья широко использовался не только свой, но и чужой фольклор. Фольклор чужой был для данной литературы тем культурным субстратом, воздействие которого литература постоянно испытывала. Из этого субстрата часто черпались мотивы фантастические, чудесные. Чужой фольклор был непонятен и загадочен, поэтому он был одновременно чрезвычайно привлекателен и пугающ. Не случайно мотивы феерии и в западноевропейской литературе, и в западноевропейском искусстве были заимствованы из валлийского фольклора: кельтская основа была, как известно, у артуровских сюжетов, получивших столь большое хождение в средневековых литературах Франции, Германии, Англии и некоторых других стран.
К фольклору восходят не только многие сюжеты средневековых литератур, но и многие приемы повествования (повторы, постоянные эпитеты, так называемый «формульный стиль», который обнаруживается не только в героическом эпосе, но и в лирике, романе, в некоторых видах драмы).
Устойчивость художественного приема, традиционность в разработке темы, преимущественное обращение к небольшому набору сюжетов — все эти черты средневековой литературы соответствовали традиционности мышления, типичного для человека той эпохи. Так сложился строгий этикет как система правил, ограничений и запретов, которыми регулировалась и разработка сюжета, и трактовка персонажа. Этот литературный этикет исходил из всей суммы религиозно-сословных идей, лежащих в основе мировоззрения Средневековья. Поведение героя произведения определялось в конечном счете не его личным характером, не его пристрастиями и влечениями, а тем местом, которое ему полагалось занимать в обществе. Замечено, например, что такие популярные персонажи литературы и фольклора того времени, как Александр Македонский, Карл Великий, король Артур, Владимир Красное Солнышко, изображаются малоподвижными, статичными; такая трактовка их образов понятна: с точки зрения средневекового литературного этикета убеленный сединами монарх и должен застыть в своем мудром величии. (Впрочем, такое решение этих образов диктовалось и устойчивой фольклорной традицией.)
Однако это тяготение средневековой литературы к канону, традиционность и повторяемость сюжетов и сюжетных моделей, система правил и запретов не приводили ее к однообразию. Более того, «эстетика тождества» будила творческую фантазию поэта, заставляла его сказать об уже много раз сказанном традиционно, т. е. с использованием определенного набора средств, но глубоко по-своему. Это, между прочим, было одной из причин пробуждения авторского сознания (неизвестного на ранних стадиях развития словесного искусства Средневековья), хотя и привнесение в произведение «авторского начала» часто оказывалось нормативным и фиктивным.
В своих поисках нетрадиционного в традиционном, оригинального в шаблонном средневековые поэты углубили и усилили многозначность художественного слова и образа. Вся литература эпохи насквозь аллегорична. Она полна иносказаний, реминисценций, многозначительных символов, потаённого смысла. Когда японские поэты описывали в пяти строках танки цветущую ветку сакуры или бамбук, клонящийся на ветру, они раскрывали не только чувство близости к природе, но и богатую гамму человеческих переживаний — радость, надежду, печаль. Аллегория и иносказание были обязательным компонентом целого ряда жанров и лирических форм. Например, как цепь аллегорий строятся западноевропейские бестиарии, где каждое из описанных животных символизирует те или иные пороки, добродетели или даже членов божественной Троицы. Немало было аллегоризма в любовной поэзии; так, у тамильских бхактов, у персидских суфиев, у ряда поздних провансальских трубадуров в очень зримых, чувственных описаниях всех радостей любовного переживания и восторгов обладания скрывался иной, основной смысл — приобщение к божественной мудрости и благодати.
В многосмысленности памятников средневековой литературы неизменно оставалось место для морали. Назидательность всегда была отличительной чертой словесности Средних веков и на исходе эпохи стала во многом тормозом в поступательном движении литературы. Она порой сводила на нет те несомненные достижения в изображении мира и человека, которые эта литература накопила за тысячу лет своего существования.