Страница 20 из 42
Чтение в этот день давалось ей плохо. В голову лезли мысли о Доменике, о Лоуренсе и Жоржетте, о Фуллере. Американец уже несколько дней не подходил к ней в конце занятий, не мешал ей читать в свое удовольствие. А ведь с ним было так интересно беседовать! Видимо, общество Жоржетты оказалось для него интереснее, чем ее.
Наконец часы показали, что ей пора отправляться на обед. Женевьева огляделась — не видит ли кто — и повязала свой лоскут вокруг ножки скамьи.
Войдя в кухню и сев на свое место (теперь у нее было свое постоянное место, между Домеником и Марселем), она сообразила, что можно было избежать всех этих сложностей с условным знаком: ведь Доменик сейчас придет, и она могла подать ему знак здесь, за обедом. Однако Доменик на этот раз не пришел, чего уже давно не делал, и обед прошел без него. Это обстоятельство озадачило и взволновало Женевьеву. Почему он не пришел? Не хочет выдать своего волнения? Или боится получить отказ? Она терялась в догадках.
Между тем подошло время обеда для гостей. Подавая блюда, Женевьева услышала за столом обрывки разговоров. Гости рассказывали о своих планах. Оказывается, Роберт Хаген намеревался сходить в горы, расположенные поблизости от поместья. Для этого он привез с собой все необходимое альпинистское снаряжение (Женевьева вспомнила рассказ Катрин о тяжелых рюкзаках, которые ей пришлось нести в комнату гостей). Встал вопрос, кто примет участие в экспедиции. Первым вызвался Фуллер — ведь он покорил немало вершин в Кордильерах. Лоуренс заявил, что он, к сожалению, весьма занят и вряд ли сможет принять участие в походе, хотя хотел бы.
Неожиданно заговорила Шарлотта:
— Я очень хотела бы принять участие в вашей экспедиции, Роберт. Но двое мужчин на одну неопытную женщину — это, я думаю, мало. Если бы мистер Брэндшоу все же выкроил время и включился в эту группу, я бы, пожалуй, попросилась на роль новичка.
— По отношению к вам, Шарлотта, я чувствую себя должником, — сказал Лоуренс. — Вы ведь хотите запечатлеть меня в каком-то прочном материале (“И уже запечатлела, да как здорово”, — прибавила про себя Женевьева, убиравшая в этот момент со стола). Что ж, после такой просьбы отказать трудно.
Хаген выразил искреннюю радость по поводу такого решения. Камилла добавила, что она уже дважды лазила с мужем на скалы в Альпах и ей очень понравилось, но теперь (она выразительно посмотрела на свой живот) это, к сожалению, исключено. Было решено отправиться, как только Лоуренс возвратится из своей поездки в Антиб.
— Я должен был выехать сегодня, меня ждут, — пояснил англичанин, — но, к сожалению, я не успел закончить кое-какие расчеты.
Жоржетта при этих словах ничего не сказала, лишь, как заметила Женевьева, криво усмехнулась.
Как только обед закончился, она быстро сняла с себя платье, вынула и разложила на кресле свой темно-зеленый костюм и уже собралась одевать юбку, когда заметила, что на колготках спустилась петля. Надо одеть новые. Она сняла колготки, когда в дверь постучали. Уверенная, что это Шарлотта, Женевьева накинула короткий халатик, распахнула дверь — и увидела Ричарда Фуллера. Оба остолбенели, однако американец первым вышел из замешательства.
— Видит Бог, на это я не рассчитывал! — воскликнул он. — Наверное, мне лучше подождать за дверью.
— Нет уж, — возразила рассерженная Женевьева. — Незачем вам торчать возле моей двери, привлекая общее внимание. Раз уж пришли, входите. Садитесь вот сюда, к окну, и не оборачивайтесь.
Американец послушно уселся на указанный стул и заметил:
— В конце концов, все это чистейшие условности. Ведь возле бассейна вы обнажены гораздо больше.
— Вся наша жизнь состоит из таких условностей, — возразила Женевьева, поспешно роясь в шкафу в поисках колготок. — Вы не хуже меня знаете, что если исключить из нашего существования все условности, то с ними исчезнет и культура, и общение станет попросту невозможным.
— Вот этим-то вы мне и нравитесь, — произнес Фуллер, непроизвольно порываясь оглянуться на собеседницу. — Что, еще нельзя? Хорошо, хорошо, сижу. С вами можно разговаривать на равных — а это так редко случается с женщинами.
— Видимо, я чего-то не понимаю, мистер... хорошо, Ричард, — сказала Женевьева, натягивая колготки. — Мне показалось, вы недавно нашли того, с кем вам нравится общаться.
— Что ж, в наблюдательности вам не откажешь, — сознался американец. — Да, я несколько увлекся. Если бы вы знали, как она хороша! Почему Шарлотта не изваяет ее? Это была бы прекрасная скульптура, поверьте! Нет, я ничуть не стыжусь этого своего увлечения и не сожалею о нем, но... Беда в том... Можно мне, наконец, повернуться? Ага, так гораздо лучше. Терпеть не могу говорить, не видя собеседника! И знаете, это платье вам очень идет. Почему я вас раньше в нем не видел?
— Это не платье, а костюм, — поправила писателя Женевьева. Стоя перед зеркалом, она подкрашивала ресницы. — Так в чем ваша беда?
— Да беда в том, что с прекрасной Жоржеттой абсолютно не о чем говорить, кроме жизни морей и океанов. Нет, она еще напичкана массой всяких сведений — ведь она, оказывается, любительница шарад и кроссвордов — но к чему мне весь этот хлам? Человек интересен не тем, чем набита его голова, а тем, как он этими сведениями распоряжается. Интересна игра мысли, фантазии, а не знание о том, насколько Средиземное море глубже Северного или какая змея укусила Клеопатру. Слушайте, милая Женевьева, я никогда не видел, чтобы вы делали макияж. Что случилось?
— Случилось то, Ричард, что вы вломились ко мне — кстати, так и не объяснив причины вашего внезапного визита — в самый неподходящий момент. Мне надо идти, так что наш, безусловно, интересный разговор придется отложить.
— Ах, как же я не догадался! — хлопнул себя по лбу американец. — Вы идете на свидание! Ну конечно! Позвольте, но кто же этот счастливчик? Ну-ка, ну-ка, дайте подумать... Это не Лоуренс... Наш мэтр? Нет, маловероятно, хотя... Кажется, догадался. Наш герой — этот мрачный цветовод, презирающий богатых бездельников. Я угадал?
— Ну, в общем... да, — выдавила из себя Женевьева, обескураженная даже не тем, что Фуллер так легко открыл ее секрет, а тем, что он почти дословно повторил слова Доменика. — А откуда... откуда вам известно, как он думает?
— Ну, дорогая Женевьева, вы меня обижаете, — развел руками Фуллер. — Можно сказать, что любопытство — это моя профессия. Я, конечно, не бытописатель и не такой уж психолог; в своей работе я больше полагаюсь на собственную фантазию, чем на психологическую достоверность. Однако мне всегда интересно разгадывать окружающих меня людей. А это довольно легко — ведь люди охотно говорят о себе и еще охотнее — о других. Ну-ну, значит, мой счастливый соперник — наш анархист-лесовод. Что ж, желаю приятно провести время. Впрочем, боюсь, свидание не будет слишком интересным. Не буду вас задерживать, — с этими словами американец поднялся. — Вероятно, лучше мне уйти первым. Если мы выйдем вместе или, упаси Боже, я останусь в комнате после вас, это быстро станет известно нашему герою и породит у него совершенно ненужные подозрения.
— Пусть каждый подозревает все, что ему угодно, — вспыхнула Женевьева. — Мне не нужна конспирация. Идемте.
Они вышли в пустой коридор и последовали к выходу. Хотя Женевьева и говорила только что о своем равнодушии к людской молве, все же она обрадовалась, обнаружив, что и коридор, и площадка перед флигелем пусты. Правда, когда они уже выходили, ей послышалось, что сзади них быстро закрылась дверь; но обернувшись, она ничего не заметила.
Во дворе Фуллер, помахав на прощание рукой, повернул к замку. Он уже входил в него, когда Женевьева вспомнила, что так и не получила ответа на один вопрос.
— Ричард, — окликнула она американца, — вы так и не сказали, зачем заходили?
— За тем, что уже получил, — обернувшись, любезно ответил писатель. — Побеседовать с вами, посмотреть, как вы живете, узнать что-то новое... Могу сказать, что визит оправдал мои ожидания — и даже с лихвой.