Страница 9 из 13
О людях в той, другой машине, не говорили тоже.
Мать все время была рядом с ним. Он принимал ее помощь вежливо и безучастно. И у него все время было такое лицо… Такое, будто он давно уже понял, что спит, и вполне успокоился – вот только совершенно не представлял, как ему теперь просыпаться.
Через полгода его ноги, бледные беспомощные ноги в синих тренировочных штанах, стали тонкими, как у ребенка. Еще через пару месяцев ему сделали очередную операцию.
Через год его колени, разукрашенные сеточкой мелких красноватых шрамов, снова стали сгибаться и разгибаться. Он радостно объяснил Маше, что это потому, что ему в коленные чашечки вставили какие-то специальные, очень тонкие металлические штырьки.
– Но их ведь потом вытащат? – испуганно спросила она.
– Нет, – ответил отец и улыбнулся. – Зато я смогу ходить.
– И… что, у тебя коленки будут скрипеть и лязгать при ходьбе? – Маша представила себе Железного Дровосека с лицом и улыбкой отца.
– Конечно, нет. Просто я теперь снова буду ходить. Может быть, не так быстро, как раньше, но буду…
Отец шел медленно. Как всегда – медленно и осторожно. Он миновал маленький, безлюдный бюргерский дворик и зашел в подворотню. Дальше – насколько помнил Кудэр, после этой подворотни направо – был магазин.
Кудэр лениво взглянул на удаляющуюся сутулую спину отца и замедлил шаг, позволяя ему уйти.
Здесь. Это место.
Выждав немного, он добрел до подворотни и устало прислонился к холодной каменной стене с неопрятным граффити. Толстолапые сине-зеленые буквы, извиваясь, слиплись в клубок: Transformation. Он в последний раз затянулся, выбросил докуренный до фильтра бычок и сплюнул себе под ноги вязкую горьковатую слюну – вместе с размякшими крошками недавно съеденной булки, вместе с ошметками бесхозных, прогоркших воспоминаний. Потом прикинул, сколько ему здесь торчать. Четверть часа, не больше.
Отец вошел в подворотню через десять минут. В руке он держал пакет с надписью Mueller. Тихо и озабоченно бормотал себе что-то под нос. Лицо у него было бессмысленное и немного радостное, как у слабоумного.
Кудэр медленно, с усилием отлепился от стены и преградил ему путь. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
– Я позову полицию, – не то испуганно, не то раздраженно сказал отец и поправил на переносице очки.
– Нет. Не позовешь.
– Я…
– Заткнись. Тут никого нет. Посмотри лучше сюда, папа. Жалко зайчика?
Кудэр сунул отцу под нос свою опухшую ошпаренную руку, и тот покорно уставился на нее. Другой, здоровой рукой Кудэр ударил его по лицу. Несильно.
Пластмассовая дужка очков с тихим треском отломилась от толстой роговой оправы и повисла на клейком лоскутке изоленты. Старик изумленно ойкнул, снял очки и отступил на шаг. Кудэр тоже немного отошел, наклонил голову набок и стал внимательно рассматривать чистые кремовые отцовские брюки, купленные на распродаже за семь евро. Затем снова приблизился и точным, резким движением лягнул его в правое колено, оставив смазанный бурый отпечаток подошвы на светлой ткани. Отец тонко, по-детски вскрикнул и упал на асфальт. Кудэр подошел к нему вплотную и ударил в левое колено. И потом снова в правое. Туда, где, как он знал, было с десяток красноватых шрамов. Туда, где маленькая удобная железка скрепляла какие-то важные косточки и сухожилия. Туда.
Прозрачная пластиковая упаковка с замурованной внутри гроздью неспелых бананов вывалилась из пакета на землю. Кудэр подобрал ее, аккуратно засунул обратно. Потом нагнулся, вытащил бумажник из заднего кармана скулившего у него под ногами старика, пересчитал деньги. Положил бумажник туда же, к бананам, – и ушел, весело помахивая пакетом с надписью Mueller, точно школьным портфелем.
V. Детеныш
Жарко. Очень жарко. Это было первое, что Мальчик почувствовал. А потом он почувствовал, что лежит на спине, совершенно голый, на чем-то твердом, горячем и неприятно скользком.
Мальчик инстинктивно прикрылся рукой. Повернулся на бок, поджал под себя ноги, а потом уже открыл глаза. В комнате было довольно темно – он даже не мог понять, какого она размера. Однако тот участок помещения, где лежал Мальчик, был освещен. Вкрадчиво потрескивало горящее дерево – где-то совсем близко. И в отблесках огня что-то… или, вернее, кто-то… Мальчик зажмурился.
Потом снова открыл глаза. Какое-то уродливое волосатое существо стояло рядом с ним и шумно его обнюхивало.
– Фу, что за вонь! – существо пару раз чихнуло и отступило в темноту.
Мальчик осторожно втянул носом воздух. В помещении, где он находился, стоял резкий запах хвои, костра и подгоревшего жира. И еще каких-то трав… Но все-таки вонью это было сложно назвать; запах казался скорее приятным…
Мальчик попытался встать, но ноги беспомощно заскользили в какой-то жидкости – ему показалось, что это подсолнечное масло, – а пол словно заходил ходуном. Приглядевшись, он понял, что под ним не пол, а что-то вроде огромного чугунного подноса. Поднос был подвешен к массивному крюку на потолке на четырех железных цепях. При каждом движении Мальчика цепи слегка качались, поскрипывая.
Он осторожно уселся на корточки. Ступням было очень горячо.
В следующую секунду Мальчик понял, где находился костер. Прямо под ним.
«Закричать, – подумал Мальчик, – закричать, закричать, кричать». И продолжал тихо сидеть на корточках.
– Меня тошнит, – сказал высокий, капризный голос из темноты, – от этого запаха.
– Меня тоже, – поддакнул второй, еще более писклявый.
– Потерпите, – пробасил в ответ голос, который принадлежал, как показалось Мальчику, чихавшему существу.
– Зачем я должен терпеть? – не унимался писклявый. – Что это вообще?
– Мясо, – раздраженно сказало существо.
– Какое мясо?
– Живое.
– Как это – живое?
– Настоящее.
На некоторое время разговор затих. Кто-то сосредоточенно сопел в углу.
– А что все-таки значит: настоящее?
– Это значит – человеческое. Живого человека.
Мальчик почувствовал, что к хвойному аромату примешивается теперь явственный запах паленой кожи. Его кожи. Он закрыл глаза и тихо заплакал.
Что-то скрипнуло – кажется, входная дверь, – и в помещение вошел еще кто-то.
– Человечьим ду-у-ухом пахнет, – неприятно подвывая, пропел старческий надтреснутый голос.
Мальчик услышал, как чьи-то шаркающие шаги приближаются к нему. Мелко-мелко трясущиеся, холодные пальцы провели по его лицу.
Мальчик открыл глаза.
Перед ним, навсегда согнувшись в пояснице, стояла отвратительная горбатая старуха, щурила и без того малюсенькие слезящиеся глаза и улыбалась влажно-мерцающими в свете костра лиловыми деснами. Из верхней, впрочем, кокетливо высовывался единственный зуб, длинный и желтый. Нос старухи, своей формой и пористостью напоминавший чудовищных размеров гриб-мутант, с шумом и свистом втягивал в себя и выталкивал наружу горячий, продымленный воздух. Она была одета в старомодное платье с вышивкой, длиной чуть ниже колен. На ногах – трухлявые башмаки с острыми загнутыми носами. Ноги у старухи были разные. Одна обтянута сухой пожелтевшей волосатой кожей. Другая – без кожи вовсе. Просто белая матовая кость. В башмаке.
Мальчик громко, пронзительно завизжал.
– Человеческий детеныш, – констатировала старуха. – Где вы его взяли?
– Мертвец принес из Чудо-Града, – откликнулось из темноты у нее за спиной чихавшее существо. – Мы его сейчас съедим.
Старуха протерла слезящиеся глаза неожиданно белоснежным шелковым платочком, шамкнула несколько раз беззвучно, словно пробуя какое-то не высказанное пока слово на вкус, и захихикала – неприятно, с присвистом.
– Нет, – все еще хихикая, сказала она.
– Как это – нет? – изумилось существо и, шагнув из темноты, приблизилось к мальчику. Следом за ним, громко топоча босыми ступнями по дощатому полу, на свет выбежала целая стайка малюсеньких суетливых карликов, с кривыми ногами и непропорционально большими головами.