Страница 30 из 31
Добирался долго на общественном транспорте, мучительно искал адрес той школы, где должны были собраться бывшие фронтовики. Наконец нашел. Из упрямства не надел ордена и медали, хотя вокруг него пожилые люди сверкали и звенели наградами. Он рассказывал:
— Я продираюсь сквозь толпу, пытаюсь высмотреть мало-мальски знакомое лицо. Никого! Со мной здороваются, но я понимаю, что здороваются как с артистом Гердтом, а не как с ветераном. И я уже отчаялся кого-нибудь встретить, как вдруг, в глубине толпы вижу до боли знакомое лицо. Мы встретились глазами. Он тоже узнал меня. И мы бросились навстречу друг другу, расталкивая стоящих ветеранов. Мы обнялись! Еще бы! Столько лет не виделись! У меня слезы на глазах, у него тоже. Я его спрашиваю, после столь долгой разлуки:
— Ну как ты? Где ты?
А он:
— Да там же, где и Вы, Зиновий Ефимович!
Я отпрянул и узнал его. Это был наш вахтер из театра С. Образцова.
Когда я вспоминаю З. Гердта, то поневоле всплывает его последний юбилейный вечер, когда он царил на сцене, будучи уже смертельно болен. Этот вечер не забывается, потому что для меня это был урок достоинства и мужества, с которым может уходить человек. Не было жалости, чего он категорически не хотел, а было восхищение от масштаба личности.
С голосом З. Гердта я познакомился в детстве, когда смотрел итальянские и французские фильмы с закадровым текстом. Как это было умно, иронично! Как талантливо! Судьба сделала мне подарок: мы потом были на «ты». Когда я иногда встречаю очаровательную Таню — вдову Зямы, — то радуюсь так, как будто это Зяма оттуда посылает мне свой привет.
Иллюзии и разочарования
У меня неплохой музыкальный слух. Спиваков утверждает, что он хороший. Но однажды он меня подвел. Вечером дома раздался телефонный звонок. Я взял трубку.
— Добрый вечер! С Вами говорят из Даугавпилса — с небольшим акцентом сказал мужчина не том конце провода.
— Лаб вакар! — ответил я ему по-латышски.
Латыш никак не прореагировал на мое латышское приветствие и продолжил.
— Это Гарри Бардин?
— Да, это я.
— Очень приятно. Дело в том, что мы хотим провести в Даугавпилсе международный анимационный кинофестиваль. Вы — первый в России, к кому мы решили обратиться.
— Спасибо, — растаял я, — что Вас интересует?
— Нам нужен номер телефона Андрея Хржановского.
— А я?
— Да на фиг нам нужны Ваши фильмы? Нас интересует хорошее кино!
Я оторопел от хамства, но придя в себя, узнал говорящего из якобы Даугавпилса:
— Юлька! Гусман! Сволочь! Это ты?
Раздался злорадный хохот по телефону. Гусман меня разыграл.
На следующий день по электронной почте я получил письмо, где говорилось, что каждый год в городе Турине проходит международный кинофестиваль. У фестиваля есть своя традиция: один день фестиваля посвящается одному режиссеру из международного сообщества. За прошедшие годы почетными гостями фестиваля были: Ф. Феллини, И. Бергман, Б. Бертолуччи, М. Форман, М. Антониони, А. Куросава и др. Ассоциация критиков Италии, киноакадемия Италии, оргкомитет фестиваля и Союз кинематографистов Италии в этом году решили сделать один день фестиваля «Днем Гарри Бардина».
На этом месте я перестал читать письмо, решив, что это — очередная проделка Ю. Гусмана. Я решил не поддаваться. И не поддался. Но через неделю пришло точно такое же письмо, только вначале было написано: «Получили ли Вы наше предыдущее письмо?» Оказалось, что это был не розыгрыш, а правда.
И был Турин, и был фестиваль, и был мой день, когда с утра до вечера шли мои фильмы. Принимали фильмы очень хорошо. Я был счастлив. Но вообще, у Э. М. Ремарка сказано: «У кого нет иллюзий, у того нет и разочарований».
Были ли у меня иллюзии? Конечно, были. Но это — не вера в построенный к 1980 году коммунизм, обещанный Н. С. Хрущевым. Была надежда «на оттепель», но она закончилась «застоем» и маразмом власти. Была надежда на обновление кинематографа, на демократические преобразования, заявленные на историческом 5-м съезде Союза кинематографистов, но все закончилось выстроенной вертикалью Н. С. Михалкова. Была надежда на перестройку, на наше вхождение в цивилизованную Европу, но мы с годами откатились в Азию, в Северную Корею. Разочарования порождают тот сакраментальный вопрос, который задавал сосед-пьяница прохожим: «Товарищи! Как жить дальше?»
Рецепт один: уйти в работу, закрыть дверь моей студии и жить только этим. Но это, к сожалению, не всегда получается.
Я вспомнил одну историю, связанную с иллюзиями. Когда я ушел из театра, то, естественно, лишился комнаты в театральном общежитии. Снял комнату неподалеку от станции метро «Красносельская». У меня было два соседа: директор кафе, который принципиально снимал комнату, а не строил себе отдельную квартиру. Причина была очень проста: если он будет иметь свою квартиру, то на нее тут же позарится какая-то очередная жена. А так нет квартиры — нет проблемы. Второй сосед была Галя — горничная из гостиницы «Россия». Галя вела очень здоровый образ жизни: иногда по утрам она, уходя, говорила:
— Если будут звонить, я ушла моржеваться.
То есть, плавать в проруби. Ей было сорок восемь лет. Она и выглядела на сорок восемь лет.
Однажды я пришел домой, заглянул в ванную и оторопел. Абсолютно лысый мужик в юбке стирал белье на стиральной доске. «Мужик» увидел меня и быстрым движением нахлобучил на голову парик и оказался Галей. Парик я потом рассмотрел повнимательней. При Галиной бедности он был из ниток. Оказывается, она облысела в 18 лет. Из-за какого-то трагического события. Человек она была простой и добрый. Это, наверное, и привлекло столяра Лешу, который стал захаживать к нам. Вернее, к ней.
Выпивали они скромно, судя по пустым бутылкам после свиданий. Потом запирались в ее комнате, ставили пластинки со старыми песнями и предавались любви.
Леша мне сразу понравился. Улыбчивый, открытый. На левой руке не хватало двух пальцев. Отхватил по столярному делу. Однажды, когда у меня в гостях был Володя Меньшов, зашла Галя. Смущаясь, повела разговор о том, что вот Леша предложил ей выйти за него замуж, а она в сомнении. Это при том, что Леша был на четыре года моложе ее. Я спросил о причине сомнений.
— Ну как же? Он же урод, — ответила лысая невеста.
— У него двух пальцев нет.
— Но все остальное есть? — закричали хором мы с Володей.
— Есть, — потупилась Галя. И добавила: — Я ему сказала, что пойду за него при условии, если вы с Володей будете свидетелями…
— Да ради Бога! — заорали мы, поддерживая мужской профсоюз.
— Но это еще не все, — продолжала капризная невеста.
— Чего еще?
— Я хочу, чтобы на свадьбе были мои любимые актеры: Нонна Мордюкова и Леонид Куравлев.
Володя Меньшов взял это на себя.
И вот наступил день свадьбы. Из Галиной комнаты торчал длинный стол и скамейки, которые принесли со двора. Из подмосковного села прибыли родственники с трехлитровыми банками мутного самогона. Мы с Володей были свидетелями на регистрации в ЗАГСе. Подъехали Н. Мордюкова и Л. Куравлев, откликнувшиеся на просьбу простых советских зрителей. И свадьба понеслась. Галя была в том же нитяном парике, но зато на нем громоздилась фата. А беспалый Леша была просто счастлив. Он первый раз в жизни женился — и так удачно! К кому бы на свадьбу приехали артисты?! Да какие!
Угомонились под утро.
Прошло несколько дней. Я пришел домой. И мне показалось, что кто-то на кухне поет. Я заглянул на кухню. Леша на кухонном столе гладил и пел. Пел популярную песню М. Фрадкина «Березы». Мелодию Леша врал безбожно, но текст доносил. Опустив голову, он пропел:
— Я трогаю…
Потом остановил движение утюга, мечтательно завел глаза к потолку и тоненько продолжил:
— …русые косы…
Остановился, глубоко вздохнул и продолжил глажку.
— Ловлю твой задумчивый взгляд…
Не знаю, что было дальше в их семейной жизни, но иллюзии относительно русых кос в то утро у Леши кончились разочарованием.