Страница 39 из 80
— Старые времена ушли, — говорит он, и передо мной, словно воочию, встает его массивная, закутанная в овчинный тулуп фигура, вырисовывающаяся в седле на фоне заходящего кроваво-красного зимнего солнца; глаза затуманенным, невидящим взором созерцали безбрежную белую пустыню. — Времена великих казаков, которые не боялись ни царя, ни султана и отстаивали нашу жизнь и свободу остриями собственных пик. Нас не связывали никакие узы, кроме товарищества и уважения к гетману, избранному, чтобы вести нас. Я тоже был гетманом. Теперь Россия стала иной, и вместо гетмана нам присылают управителей из Москвы. Что ж. Я живу здесь, на отчей земле, у меня есть доброе имение, мужики, земли — есть, что передать в наследство сыну, которого мне не дано было произвести на свет.
Пенчерьевский посмотрел на меня.
— А я хотел бы сына. Такого, как ты, высокого копейщика, способного скакать во главе собственной sotnia. [70]У тебя есть сын? Крепкий мальчишка? Отлично. Но как бы мне хотелось, будь все наоборот: чтоб у тебя не было в Англии жены, сына, ничего, тянущего тебя домой. Я сказал бы тебе тогда: «Оставайся у нас. Стань мне как сын. Стань мужем моей дочери, подари ей сына, а мне внука, которые унаследуют все после нас и будут владеть землей здесь, в Новороссии, краю сильных, где только настоящий мужчина может устроить жизнь свою и своего потомства. Вот что я сказал бы».
Что ж, лестно слышать, кто спорит, хотя мне не стоило труда указать ему, что у Вали уже есть муж, и даже будь я готов и свободен… Тут мне пришло в голову, что полковник вовсе не из тех людей, которых могут смутиться перед подобными пустяками. Возможно, Моррисон был не самым лучшим тестем, но по сравнению с этим парнем показался бы агнцем.
— А так, — продолжает он, — у меня есть зять — ты сам видел, что это за тип. Одному Богу известно, как моя дочь могла… Ну да ладно. Я обожаю ее, балую в память о ее бедной матери и потому что люблю. И хотя он был последним из людей, которых я желал бы ей в мужья, ладно, она без ума от него, и мне казалось, что в жилах их детей будет течь моя кровь, они станут казаками, наездниками, копейщиками, которыми можно гордиться. Но у меня нет внуков — и он не хочет дать их мне!
Полковник зарычал и сплюнул, потом повернулся ко мне. Некоторое время язык будто отказывался подчиняться ему, а затем графа прорвало.
— Нужен мужчина,который наследует мне! Я слишком стар, чтобы заводить детей или жениться снова. Валя — мое любимое дитя, единственная моя надежда — но она связана с этим… этим пустопорожним… Так ей и придется вековать бездетной, если только… — Он закусил губу, и выражение его лица сделалось страшным. — Если она не родит мне внука. Это все, ради чего стоит жить! Увидеть Пенчерьевского, которому можно передать все, что имею… Кто бы ни был его отец, лишь бы это был настоящий мужчина! Раз им не может стать ее муж, то… Пусть это грех пред Богом, перед церковью, перед законом — но я казак, и что нам до Бога, церкви и закона! Мне плевать! Все, что я хочу, — увидеть внука, который продолжит мой род, мое имя — и если придется за это гореть в аду, оно того стоит! По крайней мере, здесь будет править Пенчерьевский, и все нажитое мной не растащат по кускам жалкие родственнички этого малого! Мужчина должен сделать моей Вале сына!
Мне не требуется долго объяснять что к чему, тем более когда заросший бородой бабуин семи футов ростом ревет мне прямо в лицо. То, что я уяснил из этого бурного словоизлияния, буквально лишило меня дара речи. Я всей душой за семью, знаете ли, но сомневаюсь, что инстинкт продолжения рода во мне настолько силен.
— Ты — тот мужчина, — продолжает он и вдруг подводит лошадь еще ближе и хватает меня за руку своей лапищей. — Ты можешь родить сына — у тебя уже есть один в Англии, — прохрипел он мне прямо в лицо. — И Сара одобрила тебя. Когда война кончится, ты уедешь отсюда и отправишься в Англию, далеко-далеко. Никто не будет знать — только ты и я!
Снова обретя язык, я пролепетал что-то насчет мнения самой Вали.
— Это моя дочь, — ответил граф, и голос его прозвучал резко, как звук напильника. — Ей известно, что значит род Пенчерьевских. Она подчинится. — И он в первый раз улыбнулся: кривая, жутковатая ухмылка исказила заросшее бородой лицо. — И судя по рассказу Сары, подчинится не без удовольствия. Для тебя же это будет нетрудно. Кроме того, — и полковник хлопнул меня по плечу, едва не выбив из седла, — это тебе зачтется, и если в аду тебе потребуется помощь, позови Пенчерьевского, и он придет!
Хотя предложение было весьма необычным, не стану делать вид, что оно пришлось мне не по душе. Немного жутковато, но очень уж заманчиво. А еще представьте себе хоть на миг реакцию Пенчерьевского на вежливый отказ. Думаю, продолжать и не стоит.
— Будет мальчик, — говорит он. — Я знаю. А если вдруг девочка — я найду ей в супруги настоящего мужчину,даже коли ради этого целый свет придется перерыть!
Экий импульсивный тип, этот граф — ему даже в голову не пришло, что именно его крошка Валя может быть бесплодна, а не ее муж. Ну, мне-то какой прок был подавать голос? Так что я молчал, предоставив папаше самому все устроить.
И он справился великолепно — ну еще бы! — при поддержки-то такой похотливой шлюхи, как Сара (леди явно получала удовольствие от проведения экспериментальных работ, это уж как пить дать). Мой черед пришел в полночь. Крадясь на носочках по коридору, ведущему от наших с Истом комнат в другое крыло, я ощущал себя в роли племенного быка на сельскохозяйственной выставке: «Леди и джентльмены! Обратите внимание: Флэшмен-Черныш Двадцать Первый с фермы „Рогозад“!»
В полном странных звуков старом доме было жутковато и одиноко, но меня вдохновляла истинная любовь, тем более что дверь Вали была приоткрыта и узкая полоска серебристого света падала из нее на пол коридора.
Я вошел; она стояла на коленях перед кроватью и молилась! Не могу сказать, стремилась ли она вымолить прощение за грех прелюбодеяния или взывала о помощи в успешном свершении этого греха, мне недосуг было спрашивать. В таких случаях нет смысла разглагольствовать, сетовать на обстоятельства и говорить: «Ну как? Будем мы… ну…?» С другой стороны, не к лицу с криками «ура» набрасываться на солидную замужнюю даму. Так что я наклонился и нежно-нежно поцеловал ее, потом снял с нее ночную рубашку и бережно уложил Валю на кровать. Я чувствовал, как дрожит ее тельце в моих объятьях, и принялся деликатно целовать, ласкать ее, шепча на ушко всякие глупости. И тут нежные ручки обвились вокруг моей шеи.
Между нами говоря, граф, видимо, недооценивал конную артиллерию, ибо у кого, кроме мужа, она могла всему этому научиться? Я настраивался на сопротивление, на необходимость подбадривать ее, но Валя вошла во вкус сразу, словно изголодавшаяся вдовушка, и вовсе не из чувства долга или из благодарности к дому Пенчерьевских я задержался в ее комнате до четырех утра. Мне по душе гибкие блондинки со здоровым аппетитом, и когда я наконец скользнул в свою остывшую за ночь кровать, меня грело ощущение честно выполненной работы.
Но ответственное дело требует ответственного подхода, и поскольку существовала, насколько можно было понять, молчаливая договоренность, что наша сделка действует до успешного ее завершения, в последующие ночи я наносил частые визиты в спальню Вали. Судя по всему, маленькая плутовка была очень послушной дочерью — до чего же похотливый народ эти русские! Осмелюсь предположить, это у них от холодного климата. Странное дело, но во мне постепенно начало возникать ощущение, что мы на самом деле муж и жена, и без сомнения, не последнюю роль здесь играла конечная цель наших ночных забав. Днем же мы вели себя точно так, как прежде, и если Сара ревновала племянницу к получаемой той удовольствиям, то никак этого не выказывала. Пенчерьевский не говорил ни слова, но время от времени я замечал, как он, теребя пальцами бороду, бросал на нас из-за стола удовлетворенные взгляды.
Ист, уверен, что-то подозревал. Его обращение со мной сделалось нервным, он еще более, чем прежде, избегал общества семьи. Но молчал. Боялся, надо думать, что его догадки могут получить подтверждение.