Страница 2 из 7
Ведь даже и в наши дни у многих народов собака считается нечистым животным из-за своих предков — мусорщиков. Тем не менее шакалы приносили первобытным людям несомненную пользу: следуя за ними, они в какой-то мере избавляли их от необходимости выставлять часовых, так как начинали тявкать и завывать, едва неподалёку появлялся опасный хищник. Люди, ещё не умевшие мыслить абстрактно и живущие только настоящей минутой, не замечали помощи своей четвероногой свиты. Но сейчас они лишились этой помощи, и по ночам вокруг их стоянки воцарялась такая жуткая и зловещая тишина, что даже те, кто не должен был сторожить сон остальных, не решались сомкнуть глаз. Вот почему все они были истомлены, и особенно пятеро мужчин, которым теперь, когда их осталось так мало, постоянно приходилось перенапрягать внимание. Так члены этой маленькой орды, усталые, измученные и телом и духом, продолжали плестись по степи, вздрагивая при каждом неожиданном шорохе и хватаясь за копья и луки, — но теперь они все реже разражались хохотом, когда тревога оказывалась ложной. Начинало смеркаться, и в них пробуждался ужас перед наступающей ночью; ими владел тот страх перед неведомым, который давно прошедшие эпохи так сильно запечатлелся в мозгу человека, что даже в наши дни ночная темнота пугает ребёнка, а для взрослых служит символом зла. Это древние воспоминания о тех временах, когда силы мрака, воплощённые в хищниках-людоедах, кидались из непроницаемой тьмы на свою двуногую добычу. Для наших первобытных предков ночь, несомненно, таила в себе неисчислимые ужасы.
Люди сбиваются в тесную кучу, начинают оглядываться в поисках удобного места для ночлега подальше от густого кустарника, грозящего внезапным нападением. Когда такое место будет найдено, они после длительной и сложной процедуры добывания огня разожгут наконец костёр, поджарят и разделят скудную еду. Сегодня им удалось раздобыть уже сильно «тронутые» останки вепря, не доеденные саблезубым тигром, от которых мужчины не без труда отогнали гиеновых собак. Нам эти кости с лохмотьями гниющего мяса вряд ли показались бы аппетитными, но члены орды поглядывают на них с голодной жадностью. Несёт добычу сам предводитель, чтобы не подвергать соблазну более безответственных своих собратьев. Внезапно группа останавливается, точно по команде. Все головы поворачиваются, и, подобно встревоженным оленям, люди сосредоточивают зрение, слух и обоняние на одном — на том, что настигает их сзади, оттуда, откуда они пришли. Они услышали звук, сигнал, поданный животными. Но он в отличие от большинства подобных звуков, как ни странно, не означает опасности, хотя подают такие сигналы только преследователи, а жертвы давно уже научились хранить полное безмолвие. И этот звук напоминает скитальцам об их родных местах, о днях, когда их подстерегало меньше опасностей, когда они были счастливы. Где-то далеко позади завыл шакал! И орда с детской, почти обезьяньей импульсивностью уже готова кинуться обратно — туда, откуда доносится вой. И тут молодой предводитель с высоким лбом совершает замечательный, хотя и не понятный для остальных поступок: он бросает останки вепря на землю и принимается отдирать большой лоскут кожи с бахромкой мяса. Дети, решив, что сейчас будут распределять ужин, подходят к нему поближе, но он отгоняет их сердитым бурчанием, кладёт оторванный кусок на землю, взваливает вепря на плечи и делает знак орде продолжать путь. Едва они проходят несколько шагов, как мужчина, стоящий на следующей иерархической ступени — он даже сильнее предводителя, но далеко не так сообразителен, — оборачивается и с вызывающим видом указывает глазами и движением головы (не руками, как сделали бы это мы) на брошенный лоскут кожи. Предводитель хмурится и идёт дальше. Вскоре второй мужчина поворачивается к оставленному мясу. Предводитель кладёт свою ношу, бежит за ним и в ту секунду, когда тот подносит тухлое лакомство ко рту, толкает его плечом так, что он чуть не падает. Они стоят друг против друга с угрожающим видом, наморщив лбы и оскалив зубы, но потом второй мужчина опускает глаза и, что-то бормоча, догоняет орду.
И никто из них не сознаёт, что они только что были свидетелями события, кладущего начало новой эпохе, свидетелями гениального прозрения, историческая роль которого неизмеримо превосходит разрушение Трои или изобретение пороха. Это не понимает даже сам высоколобый предводитель. Он поступил так импульсивно, не отдавая себе отчёта в том, что им руководит желание подманить шакалов, заставить их преследовать за ордой. Он инстинктивно и верно рассчитал, что ветер, который дует им навстречу, донесёт запах мяса до ноздрей воющих шакалов. Орда продолжает идти, но по-прежнему нигде не видно достаточно открытого места для безопасного ночлега, и несколько минут спустя предводитель повторяет свой странный поступок, а остальные мужчины сердито ворчат, протестуя. Когда же он отрывает третий лоскут кожи, они почти выходят из повиновения, и предводителю удаётся настоять на своём только после бешенной вспышки первобытной ярости. Но вскоре заросли редеют и начинается открытая степь. Предводитель сбрасывает останки вепря на землю, к ним подходят остальные мужчины и начинают, ворча и угрожая друг другу, делить ароматный деликатес на кучки, а женщины и дети тем временем собирают топливо для костра, который должен гореть всю ночь.
Ветер стихает, и в наступившем безмолвии чутких слух первобытных людей улавливает очень далёкие звуки. Внезапно предводитель подаёт негромкий сигнал — все замолкают, настораживаются и застывают в неподвижности. До них вновь доносится вой, но более громкий, чем раньше, — шакалы нашли первый лоскут кожи, и, судя по рычанию и визгу, между ними завязывается драка. Предводитель улыбается и делает знак остальным продолжать работу. Некоторое время спустя рычание и щёлканье зубов раздаются ещё ближе. И вновь люди внимательно прислушиваются. Внезапно мужчина, который первым хотел вернуться к оставленному мясу, оборачивается и напряжённо вглядывается в лицо предводителя. Тот с удовлетворённой ухмылкой слушает рычание дерущихся шакалов.
Теперь, наконец, второй мужчина понимает его намерение.
Схватив пару почти дочиста обглоданных рёбер, он с улыбкой подходит к вожаку, толкает его локтем, издаёт лающие звуки, подражая шакалам, а затем идёт с костями в том направлении, откуда они только что пришли. В шагах тридцати от стоянки он нагибается, кладёт кости на землю, потом выпрямляется и вопросительно смотрит на предводителя, который с интересом следит за его действиями. Они ухмыляются друг другу и неожиданно разражаются громким беззаботным хохотом, точно двое современных мальчишек после удачной шалости.
Уже наступила темнота, на стоянке пылает костёр.
Предводитель снова делает остальным знак замолчать. Из мрака доносится хруст разгрызаемых костей, и внезапно отблеск костра освещает шакала, упоённо пожирающего свою долю ужина. Шакал поднимает голову и опасливо поглядывает на них, но все сидят неподвижно, и он вновь принимается грызть, а они продолжают тихонько наблюдать за ним.
Поистине эпохальное событие — впервые человек покормил полезное животное! И когда люди укладываются спать, их всех охватывает такое ощущение безопасности, какого они давно уже не испытывали.
Проходят века. Сменяется много поколений. Шакалы становятся все более ручными и смелыми. Они собираются вокруг стойбищ большими стаями. Люди тем временем научились охотиться на диких лошадей и оленей, а шакалы изменили некоторые свои привычки. Если прежде они днём прятались и только с темнотой рисковали выходить из густого кустарника, то теперь самые умные и смелые из них превращаются в дневных животных и следуют за людьми, когда те отправляются на охоту. И вполне возможно, что однажды, когда охотники гнались за жерёбой кобылой, которую они ранили копьём, произошло что-нибудь вроде нижеследующего.
Люди радостно возбуждены, так как уже довольно долго голодали, и шакалы, которым все это время от них ничего — или почти ничего — не перепадало, сопровождают их с особым усердием. Ослабевшая от потери крови кобыла прибегает к обычной хитрости затравленной дичи и скрадывает след, то есть возвращается на какое-то расстояние назад, а затем скрывается в кустарнике, расположенном в стороне от её прежнего следа. Этот приём часто спасал почти обречённую жертву, да и теперь охотники в недоумение останавливаются там, где следы внезапно обрываются.