Страница 48 из 107
— Я… сам… — говорит Юрий Петрович. Он хочет позвонить в дверь, но она… открыта.
…Сон, сон, сон… Болезненный кошмар, что я скажу Зине, что объясню…
Снимаю дурацкий черный пиджак с фирменным значком, медленно (удерживаю шаг — подольше, подольше…) иду к дверям столовой, я знаю, Зина — там…
Увы, не одна… Она разговаривает с кем-то, слышен мужской голос, и совершенно невозможный по красоте — ее. Низкий, обворожительный… радостный — она сошла с ума… Господи, кто мог прийти к ней в такую минуту?
Ударяю дверь ногой и… застываю на пороге. Она сидит на диване, прижавшись к молодому человеку в форме — офицер милиции лет 22-х на вид, и… мне кажется, что я падаю в пропасть…
Это Игорь. Он удивленно смотрит на меня, потом на часы:
— 18.00. … — улыбается, — мама, мне пора, служба…
И Зина улыбается… мне — улыбается так, словно ничего и не было.
Откуда ты взялась в моей сломанной жизни, Зина…
…и, словно ядро, вышибленное из ствола могучим напором порохового взрыва, — вылетаю на лестницу и срываюсь вниз. Джон и Модест несутся за мной. Скорее, я знаю, что там…
Выскакиваем на улицу, погребального катафалка нет, он исчез. Я вижу ошеломленные лица своих товарищей.
Джон подходит к кромке тротуара и жестом подзывает нас. Видны отчетливые следы протектора, они высыхают на глазах.
А мимо проходит молодой офицер милиции, и мы провожаем его долгими-долгими взглядами.
И понимаем: есть многое на свете, что не снилось — это самое лучшее объяснение. А мой Игорь? Может быть, он тоже… ищет меня?
…Этот вечер был трудным, квартирные драки и склоки, потом привели двух карманников, один нагло все отрицал, хотя оперативник из спецгруппы намертво зажал его руку с чужим бумажником…
Болит голова, словно долго не спал, и мама была какая-то странная…
И этот мужчина в белой рубашке…
…А потом раздался резкий телефонный звонок, и Темушкин нетерпеливо махнул рукой — не слышишь, что ли?
Старушечий шамкающий голос; бабушка утверждала, что днем на Ваганьковском похоронили какую-то девочку и что похороны эти связаны с тяжким преступлением. Она не назвала себя и повесила трубку.
Доложил Темушкину. Он долго морщил лоб, потом улыбнулся:
— Тебе, Зотов, больше всех надо? Это же мистификация или сумасшествие. Плюнь…
И я понял, что мой старший, умудренный жизненным и служебным опытом товарищ — прав.
Неправедный пусть еще делает неправду…
11.01.91.
P. S.
Стихотворение, написанное рукой Игоря, которое Зинаида Сергеевна нашла во внутреннем кармане его плаща:
Эдуард Хруцкий
ПРОГУЛКА НА РЕЧНОМ ТРАМВАЕ
ПРОЛОГ
Окно камеры, забранное решетками и закрытое козырьком, выходило на глухую стену, поэтому казалось, что утро не приходило сюда, а был бесконечный вечер.
Игорь Корнеев сидел на нарах голый по пояс. В камеру, рассчитанную на восемь человек, набили пятнадцать. Поэтому тесно было и душно.
За столом играли в домино разрисованные татуировками парни. Уголовники. Хозяева камеры.
— Рыба, — стукнул костяшкой по столу один. — Следующие.
Он встал, подошел к соседним нарам и почтительно спросил лежащего человека:
— Играть будете?
— Буду.
С нар встал Филин. Он потянулся и подмигнул Корнееву:
— Пошли, Игорь Дмитриевич, высадим чемпионов.
— Пошли, — усмехнулся Корнеев.
Но им так и не удалось даже сесть к столу.
Лязгнул засов, распахнулась дверь.
— Корнеев, к следователю, — скомандовал надзиратель.
В камере на секунду повисла тишина.
Филин сжал плечи Игоря и сказал тихо:
— Держись.
Корнеев кивнул.
Даже мрачный тюремный коридор показался после затхлости и мрака камеры прохладным и светлым. Игорь шел, заложив руки за спину. Гремели замки, мелькали двери, кормушки, глазки́.
— Стой, — скомандовал надзиратель.
Он скрылся за дверью и вышел через минуту:
— Заходи.
В следственной камере за столом сидел человек в мундире прокуратуры.
— Ваше дело прекращено за недоказанностью. Распишитесь.
— Значит, я не брал взятку? — с ненавистью спросил Корнеев.
— Нет, мы этого не доказали — пока. Из-под стражи вы освобождаетесь. Распишитесь, — дежурный офицер положил перед Корнеевым ведомость. — Удостоверение ваше сдано в кадры, часы, семь шестьдесят денег, авторучка, записная книжка, бумажник, брючный ремень, справка о прекращении дела.
Корнеев расписался.
— Все.
Дежурный сочувственно посмотрел вслед человеку в серой милицейской форме с обрезанными погонами и петлицами.
Вот они: улицы, солнце, машины, люди. Свободен. Игорь посмотрел на солнце и сказал зло:
— Разберемся.
Сказать-то легко, а как сделать это?
У нас проще сесть, чем оправдаться. Почти два года его гоняли по инстанциям. Инспекция по личному составу, прокуратура, горком, ЦК. Везде внимательные чиновники говорили, что дело простое, такое простое, что и говорить не о чем. Предлагали подождать совсем немного.
И вроде все уже шло как положено, но в последнюю минуту кто-то вмешивался и опять все начиналось снова.
— Держись, — говорил ему Кафтанов.
Он стал генералом, хотя даже широкие погоны со звездами не могли помочь в его запутанном деле. А дела-то не было.
Пришел на дежурство в отделение, только сел за стол, как появились работники особой инспекции и вынули у него из стола пачку денег. Две тысячи. И человек нашелся, который показал, что дал ему деньги эти, чтобы Корнеев не сообщал ему на работу о задержании.
А потом камера в Бутырке. Блатные. Повезло ему, что Филин был там. Иначе задавили бы или петухом сделали.
И допросы, допросы…
Наконец его дело решили положительно и направили дежурным в восемьдесят восьмое.
Но к этому времени в ГУВД все начальство сменилось, и Кафтанов перетащил его обратно в МУР. Здесь уже чиновничья машина раскрутилась в другую сторону. И получил Игорь Корнеев звание подполковника и должность старшего опера по особо важным делам.
Когда он уходил из камеры, Филин, прощаясь, сказал:
— Если опять, Игорь Дмитриевич, пойдешь в менты, помни, кто тебя спас.
Ничего тогда не ответил Корнеев. И на воле, думая об этом разговоре, чувствовал за собой должок, который платить придется. Но как?
Глава первая
До чего же долго не засыпает ночной Сочи. Есть у курортного города особый, праздничный статус. Здесь день переплетается с ночью — и переход этот незаметен и радостен.
Помощник дежурного по горотделу вышел на улицу. После духоты дежурной части воздух, наполненный запахом умирающих цветов, был дурманяще пряным.
Старшина курил, облокотясь плечом о киоск, в котором днем продавали «фанту» и коньяк, для своих, конечно. Он пожалел даже, что киоск закрыт, по такой погоде граммов двести коньяка не помешало бы.