Страница 2 из 40
Лаптеву стало неловко.
— Простите, — пробормотал он.
— Ничего, я больше виновата, — просто улыбнулась девушка, кивнув на книгу. — Трудный раздел. Только сосредоточилась, а тут вы, — и снова насмешливо улыбнулась.
Это задело Лаптева: раздражение от разговора с металлургом не прошло еще, но он взглянул на подходившую девушку и смутился.
Девушка была маленькая, стройная. Стираный синий халатик отчетливо оттенял стройность ее загорелых ног, высокую грудь, чуть начавший полнеть стан, туго перетянутый синим пояском.
В живом ясном лице ее, в карих глазах была наивная простота и открытое, непосредственное сочувствие к смутившемуся посетителю.
— Вы хотите книгу? — спросила она.
— Книгу!.. — проворчал Лаптев, снова вспоминая предстоящую перемену профессии. — Тут не книгу, тут, видно, снова полный курс металловедения проходить надо!
И неожиданно для себя, обезоруженный ее подкупающей простотой и нескрываемым сочувствием, он вдруг рассказал этой незнакомой девушке с ясными, смешливыми глазами об обиде, учиненной ему на заводе.
Работал на одном месте, освоился, привык, ввел много нового в литье крупных деталей, а теперь вот все бросай, начинай сызнова. И, правду сказать, начинать ему там работать, в этом бюро, совсем неохота. Девушка слушала его внимательно.
Лаптев, рассказывая о своей обиде, снова был захвачен простой и трогательной выразительностью ее открытого лица, казалось, отражавшего все его огорчения во время рассказа. Там, где он говорил зло, ее черные, дужками брови тоже сердито сдвигались; где с насмешкой — она, не замечая того, сама кривила в усмешке полные губы; там, где в голосе Лаптева звучала обида, брови и губы ее скорбно вздрагивали. Под конец рассказа Лаптев глянул на нее и убедился, что эта маленькая девушка по-настоящему жалеет его — сильного, прошедшего огонь и воду солдата, и ему стало стыдно за себя, за то, что вот расчувствовался перед этой незнакомой девчонкой.
Он быстро взял книгу и вышел из библиотеки.
В термическом бюро ждали нового сотрудника. В длинной комнате за письменными столами, приставленными к стенам и заваленными папками с технологиями, чертежами и маршрутными картами, сидело пятеро термистов.
Начальница бюро Капитолина Кондратьевна Волоокова, полная, лет сорока пяти женщина, со спокойным и обычно приветливым лицом, сегодня с утра была расстроена и взволнована.
Новый главный металлург утром вызвал Волоокову и в присутствии других сотрудников сообщил, что сегодня в ее бюро придет из литейного цеха новый инженер. Ему следует заняться термообработкой деталей в первом термическом цехе, поскольку, кажется, одна товарищ Лялина с этим не справляется, допуская большой брак, особенно по коническим шестерням. Волооковой все в этом сообщении казалось странным и неясным. Прежде всего возмущал сам факт перевода в ее бюро нового человека.
— Ведь испокон веков существует у нас порядок, — делилась она своим огорчением с сотрудниками, — раз человека переводят ко мне в бюро, то прежде всего я сама должна познакомиться с ним и решить — нужен он мне или не нужен. И потом все-таки Шитов великолепно знает, что, кроме Елены Осиповны, я сама веду первый термический. Можно было бы подумать о работнике, который руководит бюро пятнадцать лет, а не подрывать его авторитет.
— Может быть, этот товарищ из литейного — очень опытный термист? — спросил кто-то из сотрудников.
— Какой там термист! — с искренним огорчением склонила голову Волоокова. — Полгода проработал в термическом на каком-то заводе, а остальное время у Погремушко. А Погремушко, вы сами знаете…
— Так вы бы убедили Шитова, Капитолина Кондратьевна, — посоветовали ей.
— Да разве его убедишь? Это не Поплавский, который считался со старыми работниками. Этот сам без году неделя у нас, и уже никого, кроме Берсенева, слушать не хочет.
Сотрудники сочувствовали своей начальнице и разделяли ее возмущение. Только Елена Осиповна Лялина, высокая черноволосая женщина с серыми глазами на смуглом, чуть широкоскулом лице, молчала. Правда, Лялину тоже обидело замечание металлурга по ее поводу, но все-таки она с неясной и смутной надеждой ждала прихода этого неизвестного инженера. Ее так измучил этот первый термический, что она втайне была рада отдать долю своего нелегкого бремени, кому угодно, пусть даже этому литейщику, лишь бы не ходить туда, не смотреть на кучи забракованных, изгоревших деталей, не списывать этот брак на ни в чем не повинных калильщиков.
— Брак по коничкам, — продолжала Волоокова, — не первый год идет. Правда, сейчас, когда программа увеличена, он стал больше и опаснее для завода. И, конечно, не литейщику его устранить. Помните, мы прошлый год делали опыт по ускоренному нагреву этих коничек? Что же получилось? Все детали покоробило, повело, как жестянки! Один грех был, а не закалка. Над этим делом институты работают и то ничего вразумительного сказать не могут, а Шитов решил поручить это дело непроверенному, неизвестному человеку и думает — нашел выход.
Стеклянная дверь бюро тихо открылась, и в нее осторожно просунулась белобрысая, курчавая голова Коли Минуты.
— А, Коля! — весело закричали сразу несколько голосов. — Король изобретателей, заходи к нам.
Коля Минута — молодой инженер соседней электротехнической лаборатории — добровольно и с энтузиазмом работал в заводском БРИЗЕ[1]. Одет Коля был в неизменные лыжные брюки, майку-футболку, завязанную голубым шнурочком с кисточкой, в руках держал объемистую папку.
Застенчиво улыбаясь, он подошел к столу Волооковой.
— Ну, Коленька, что ты нам сегодня принес? — ласково протянула Капитолина Кондратьевна.
Лицо Коли приняло разом официально-торжественное выражение. Развернув свою папку, он проговорил:
— Я принес вам, Капитолина Кондратьевна, такое, за что вы, конечно, будете мне благодарны. Это касается именно тех коничек, с которыми вы никак не можете справиться.
Лицо Волооковой, только что насмешливо-приветливое, чуть заметна дрогнуло. Стараясь не подать вида, что слова Коли задели ее, она с иронией попросила:
— Давайте уж ваше спасение.
Коля положил перед Волооковой пачку бумаг.
— Что это такое? — округлила та глаза.
— Вы помните, Капитолина Кондратьевна, инженера, который зимой приезжал к нам с бригадой из Научного института. Так вот здесь он советует нам, по примеру Ленинградского завода, калить эти конички в защитной газовой среде.
— Ах, подумайте, какой он умный, этот инженер! А мы без него и не знали! — вспылила Волоокова. — Да где ее взять-то, защитную среду? В Ленинграде они создают ее светильным газом от газового завода, а у нас его нет и не будет! Где взять? Он не говорит об этом?
— Говорит, — робея, сказал Коля. — Вот здесь он прилагает схему и чертежи новой советской установки для создания защитной атмосферы, действующей на керосине. Эта установка разработана у них в институте и дает хорошие результаты.
— Это, Коля, она у них дает, — ехидно улыбнулась Волоокова, — в институте. У нас вон в цехе тоже стоит установка. Построили когда-то! Прекрасные результаты сулили, а стали пускать, пробовать, — она и не работает. Ей и название рабочие дали «Чортова батарея».
— Нет, уж это вы, пожалуйста, не говорите, Капитолина Кондратьевна, — возразил Коля. — Техника движется вперед. То, что нельзя было сделать десять лет назад, сегодня…
— Ну, ладно, ладно, Коля! — замахала Волоокова рукой. — Знаем. Ты скажи лучше, где нам установку взять, раз она такая хорошая? Самим можно сделать?
— М-м, нет, — замялся Коля, — инженер пишет, что скоро они, такие установки, будут выпускаться одним из московских заводов.
— А-а, — разочарованно протянула Волоокова. — Ско-оро. Скоро — это значит, через год, через два. А нам нужно немедленно что-то делать. Вот прямо сейчас, сегодня, завтра. Чем он нам в беде нашей поможет, твой инженер? Ему хорошо из института советы давать. А вот пусть он на наше место сядет, тогда посмотрим, что у него выйдет. Вот так-то… — уже смягчаясь, проговорила она, видя замешательство Коли. — А ты говоришь — помощь!
1
БРИЗ — бюро изобретательства и рационализации на заводе.