Страница 71 из 73
— Вот у вас профессия завидная, Митрофан Григорьевич! — обрадовался жених. — Бури, штормы, смелые люди!.. Все-таки отчаянность нужно иметь, когда, к примеру, непогода разразится!..
— Непогодь — что… — махнул рукой Кульков. — К штормам, к примеру, привыкаешь, любой салага освоится за полгода… Никакой отчаянности тут не требуется… Отчаянный, по-моему, народ — вашей братии! Ведь всю жизнь под угрозой решетки — нервы, как трос!.. Хотя, конечно, тоже постепенно привычка вырабатывается…
Жених с надеждой оглянулся на двери спальни, откуда послышались Юлечкины шаги.
— Доведись до меня, я бы не вытерпел такого постоянного страху!.. Вот был у меня некто Тимошечкин — каптер… вроде тебя — на вид честный малый, и вдруг не вытерпел, свистнул шесть кожаных регланов!.. Так когда следователь приезжал, столько страху натерпелся… Тропическая жара стоит, а меня мандраж пробил… да!..
— Вы и в тропиках бывали?
— Бывал. Вот на лесовозе «Малые Липяги» возили мы недавно доски в одну центральноафриканскую державу…
— Наверно, много приключений пережили?
— Да хватало… За границей — вот где жулье! Ихние торгаши называются шипчандлеры. За ними гляди в оба, а то на ходу подметки срежут! Не-ет, все-таки далеко до них вашему брату… то есть, я хотел сказать, отечественному воровью… Одним словом, наш торгаш против ихнего…
Жених встал.
— Это я так, к слову… — испугался Кульков. — Не обижайся… Однако даже хорошо, что ты обидчивый: значит, у тебя совесть не окончательно потеряна, хотя ты и вращаешься в своей среде. А насчет торгашей, извини, работников прилавка, то я к ним никакой особенной ненависти не питаю, даже жалею… И другие тоже. Говорят, даже в местах заключения их не ровняют с настоящими ворами — бандюгами там, домушниками всякими… К ним особый подход, их содержат на ослабленном режиме… Ведь если рассудить, они — такие же люди, но не удержались на наклонной плоскости, и их посадили… Вот и Тимошечкин — каптер, ну, точь-в-точь был, как ты, интеллигент такой же, даже стихи печатал в «Водяном транспорте», потом вдруг взял да и слизал шесть кожаных регланов…
Жених прошелся по комнате и, заглянув в спальню, позвал:
— Юля, ты скоро?
— Иду! — расфранченная веселая Юлечка выпорхнула из двери, заметила хмурое лицо жениха и обернулась к отцу:
— Чего ты тут наговорил?
— Ничего особенного… — пожал плечами Кульков. — Так, светский разговор о том, о сем… Вот, брат Серега, попалась тебе невеста, запасайся терпением: в мамашу вся! А вообще, я человек простой, откровенный, дипломатии не люблю… можете, если хотите, пожениться, я не против, что называется благословляю. Только я не договорил тут. Сережа, выйдем-ка на пару слов…
Но тут Юлечка перехватила своего жениха:
— Пойдем, а то опоздаем.
И они ушли из квартиры.
Плотно притворив за ней дверь в спальню, Кульков сел в кресло, включил телевизор и погрузился в захватывающие приключения Незнайки и его друзей.
ТЕЛЕГРАММА
Профессор Павел Иванович Бабкин, прозванный в аспирантско-кандидатских кругах Бабулей (за снисходительность и беспокойность), поздним вечером возвратился с женой и внуком из города к себе на дачу.
Открыв дверь, он обнаружил засунутую в щель бумажку, где корявым почерком было написано:
«Дедов, придить получите телег…»
— Чудеса! — удивился профессор. — Откуда бы? И почему сюда на дачу? Какая-то чепуха!
Первым выдвинул свою версию внук — косматый балбес Никитка:
— Дед, а вдруг это Нобелевскую премию тебе за что-нибудь подсунули? Договариваемся заранее: тогда берем тут у одного малого джинсы, всего двести тугриков…
— Какую еще Нобелевскую… — поморщился профессор. — И кроме того, у тебя же есть джинсы!
— Так то — фирмовые, а это — запальные… — объяснил Никитка на своем загадочном молодежном языке.
— А вдруг тебя выдвинули в членкоры? — мечтательно предположила жена.
— Не говори хоть ты чепухи!
— Почему же чепухи? — горячо возразила жена. — Должна, наконец, у них быть совесть? Сколько уже наших знакомых, посчитай-ка: Милько, Гордеев, Рабинович, Уздалев… Не до старости же тебе маяться в простых докторах? Прямо от знакомых неудобно!.. Должны же они войти в положение?.. Или ты не человек?
— Скорее всего это от Юры Мелешко… — размышлял профессор. — Сейчас у него должен получиться один чрезвычайно интересный эксперимент… Вот он с радости и бахнул!.. Я его понимаю: такой эффект.
В конце концов профессор решил пойти за телеграммой.
Из служащих на узле связи оказалась только симпатичная старушка, которая пекла себе на электроплитке блины и пила чай. Выслушав профессора, старушка укорила мягко:
— Ну, до чего же все ж таки народ стал нахальный. Ночь не ночь — идут! Ну, не совестно ли тебе людей обеспокаивать? Какие сейчас телеграммы? Нету никого. Все прибрато. Завтра приходи!..
Профессор растерялся.
— А если что-нибудь срочное…
— Мы все телеграммы допрежь прочитываем, — успокоила его старушка. — Важные — насчет похорон или другое что… доставляем экстренно… А пустые — не к спеху. Сама я — человек посторонний, стаж зарабатываю для пензии, года не хватает, а как пензию получу, уеду к племяннице в город Караганду, она замужем за…
— Но должна же здесь быть дежурная?
Старушка таинственно огляделась по сторонам и сообщила шепотом:
— Она есть, но только ее сейчас нету… По уважительным причинам… Так и быть, скажу тебе, только ты меня не продавай! Дуску Колпакову знаешь? Неужто не знаешь: разводка, бабенка ходовитая!.. Так дежурной нынче один верный человек сообщил: покуда она на дежурстве, к мужу ее Ивану эта Дуска должна на свиданку припожаловать!.. Вот та и побегла их караулить… а как прихватит голубчиков, тут она им волосья расчешет…
— Чепуха какая-то! Неужели через какую-то Дуську…
— А как же! — всплеснула руками старушка. — Доведись до тебя… Или она не человек? Не развалиться же семье через телеграмму твою?..
Перед сном профессор долго размышлял, откуда могла быть телеграмма, спал плохо и видел во сне, что его обряжают в мантию Кембриджского университета, а он скандалит, требуя, чтоб дали «фирмовую», а не «запальную»…
Придя утром на узел связи, он опять встретил вчерашнюю старушку, которая радостно его приветствовала:
— Понесли твою телеграмму! Лариса понесла, так что иди домой, дожидайся. Сегодня доставют…
— То есть как — сегодня? Это когда, примерно?
— Известно, когда — на дню… Ты все ж таки не один у ней, может важней есть: насчет похорон аль еще что…
У профессора был очень удрученный вид, поэтому старушка опять таинственно огляделась и зашептала:
— Так и быть, научу тебя… Вали прямо в Моховое! Лариса сейчас должно там… Подкатил к ней Вовка на мотоцикле, посадил, и — дунули… Там у них Вовкин брат пришел из солдатиков, встреча происходит… Не иначе, как в Моховом она!..
— Безответственность какая! Взяла телеграммы и уехала в какое-то Моховое!
— А как же! — рассудительно молвила старушка. — Она девушка молодая, ей нужно свое счастье не прозевать! Неужели через твою телеграмму сидеть ей в старых девках? Так что, если у тебя экстренность, дуй в Моховое, там на месте и получишь… Километров шесть будет, тропка прямая… А увидишь: где гулянка, значит там Лариса и есть. Девка пышная, аж пуговицы не держут…
До Мохового профессор дошел благополучно, только в одном месте за ним погнался колхозный бык, но скоро отстал.
Возле избы, где играли сразу баян и радиола, профессор нашел Ларису. Выкрикивая частушку, она оттаптывала толстыми ногами перед хилым солдатиком…
— Простите, вы — Лариса? — обратился к ней профессор.
Лариса подбоченилась и рассмеялась:
— Ног своих дедовских, что ль, не жалко. Из-за телеграммы! Теть Рай, где моя сумка?
МИХАИЛ МИХЛИН
ГУМАНИСТ
Утром встанешь, оглянешься — болеют люди… болеют… Редко кто до ста доживает, чтобы какого-нибудь гастриту не подхватить, и в газетах пишут — от нервов все. Согласен! Ведь скандалы одни, ругань сплошная, кажный кажному доказать хочет — лучше, хуже, а по мне так все одинаковы. Я так считаю — если ты за пазухой камень держишь, то через год-два он у тебя обязательно или в почках, или в печени объявится. Про доброту забыли, а ей бы жить! К примеру, меня возьми — всю личную жизнь на производстве провел, в гуще, в борьбе, — среди ревизий. Тридцать два года лицом был, не так себе, а материально-ответственным. И при деньгах, и при материале разном состоял, и на продуктах сидел. Комиссий перенес сколько, начальства сколько пережил разного и не озлобился. На заслуженный выгнали — спасибо сказал. Зарплата была — сто, пенсия какая — сами понимаете. А живу! И как живу!!! Потому, что добрый я, отзывчивый, к любому человеку или к предприятию с душой отнестись могу. Идут ко мне люди-то, валом валят: «Помоги, Федор Кузьмич! — слезно просят. — Защити добротой своей. Не дай кляузникам разным и вообще недовольным над честными людьми возвыситься». — «Как?! — спрашиваю. — Почему? По какому праву?!» И что оказывается — какому-нибудь гражданину Шитикову в тринадцатой столовой вилка грязной показалась. Ах, ты ж, думаю, шпендик, посуда тебе грязная, а мы в войну руками ели и ничего, а для чего? Чтобы ты, сопляк, нас носом в грязную посуду тыкал? И приходится мне в книге жалоб и предложений столовой № 13, ниже той записи, написать: «Обедал в етой столовой. Еда хорошая. Посуда блестит, потому как солнце. Видел скандал гр. Шитикова из-за вилки. Удостоверяю, что гр. Шитиков, хоть и инженер, а был выпивши и на эту вилку сам плюнул. А меня обслужили хорошо, и горчица у них есть. Заслуженный пенсионер Наседкин Ф. К.» Грамотехой я, как видите, не беру. Бью наверняка — голым фактом. Не советую тебе, гражданин Шитиков, еще писать, не поверят. А чего нервничать, чего друг на друга, как собакам, кидаться?! Ну давай, давай скандалить — сам же первый по бюллетню пойдешь.