Звезда победы

Звезда победы

ЗВЕЗДА ПОБЕДЫ

Повесть

1

Главный инженер Фомичев долго не зажигал настольной лампы. Все бумаги уже были убраны в ящик, и только один листок белел на зеленом сукне стола.

В окно был виден весь как будто притихший завод — массивные корпуса трех металлургических цехов, большой куб обогатительной фабрики с наклонной бетонированной галереей рудоподачи и четкие на фоне вечернего зеленоватого неба, тонкие сплетения открытых рудных эстакад. Дым, выползавший из четырех высоких труб, длинными гривами тянулся вдоль горизонта, сливаясь с полоской дальнего леса. Резкий сернистый запах проникал сквозь открытое окно.

Включив настольную лампу и придвинув листок с цифрами выплавки меди, Фомичев еще раз внимательно вчитался в них. «Плохо, очень плохо, — думал главный инженер, — и ближайшее будущее не сулит скорых перемен. Да, мы выполнили основной план, но с дополнительными обязательствами не справились».

Фомичев был рад возможности побыть наедине: надо привести в ясность все мысли, понять, как это случилось, какие ошибки были допущены.

Лицо Фомичева, едва тронутое несколькими морщинами возле губ и на лбу, было спокойно. Только напряженный блеск серых глаз да чуть сведенные к переносью черные брови выдавали напряженную работу мысли. «Когда это началось?» Не с того ли дня, когда он три месяца тому назад из отражательного цеха перешел в этот кабинет, заняв место главного инженера? «Не с того ли, действительно, дня?» — снова подумал Фомичев. «Возможно, возможно…» Ведь только в этом кабинете он по-настоящему понял, сколько новых качеств должен приобрести человек, пришедший сюда из цеха, чтобы уметь управлять всем большим заводским хозяйством.

Заводский план не был постоянной величиной, он был намечен по восходящей кривой. Они успешно выполняли этот возрастающий план и свои обязательства. Все привыкли, что ежемесячно в Москву посылалась телеграмма: сверх плана выдано столько-то тонн меди. Эта цифра передавалась по радио, ее печатали в газетах.

Но еще два месяца назад Фомичев начал испытывать тревогу за будущее. Тогда он ни о чем не мог ясно сказать, но ему казалось, что он не все делает, что-то упускает. А тут еще и этот последний трудный месяц, когда заболел директор и все заботы о заводе легли на него одного.

Теперь, первый раз в текущем году, они должны сообщить в Москву: обязательство не выполнили.

На дачу к больному директору он так и не поехал.

Но надо позвонить Немчинову, нельзя больше откладывать разговор с директором.

Фомичев подошел к столу, опять сел в кресло, протянул руку к телефону и некоторое время, задумавшись, держал ее на аппарате. Черные брови его были нахмурены, складка раздумья, лежала на широком лбу. Потом он решительно снял трубку и вызвал директора.

— Георгий Георгиевич, должен вам сообщить кое-что неприятное.

— Слушаю.

— Мы выполнили только план. Обязательство провалили.

— Это мне уже известно. А что вы намерены предпринять? — спросил Немчинов.

Фомичев ответил неопределенно:

— Будем покрывать долг в ближайшее время.

— Это все, что вы можете сказать? — в голосе Немчинова зазвучало раздражение. — Покрывать? Штурмовать, что-ли, будем? Не поможет, Владимир Иванович. Так мы с вами совсем провалимся. Да и времена штурмов у нас давно прошли. Нужна точная программа действий. Надо в технологии порядок наводить. Под гору пошли.

— Вы меня не так поняли, Георгий Георгиевич.

— Тогда выражайтесь точнее. Приехать сейчас можете? Или заняты?

— Хотел пройти в ночные смены… Очень уж они плохо стали работать. Да и поздно ехать, — Фомичев посмотрел на часы: было действительно поздно. — Приеду утром.

— Непременно приезжайте. Готовлю приказ по заводу. Посмотрим его вместе.

— Буду, Георгий Георгиевич, непременно. Спокойной ночи.

Положив трубку, испытывая странное состояние человека, у которого сотни неотложных дел и не знающего, какому отдать предпочтение, Фомичев неподвижно сидел, откинувшись в кресле и вытянув ноги.

Какой душный вечер. Фомичев ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Послышалась далекая музыка. Фомичев удивленно прислушался. Духовой оркестр играл вальс. Ах, суббота, и в парке сегодня танцы.

Фомичев встал, взял шляпу, но, прежде чем выйти, закурил трубку и постоял, раздумывая. Да, он чертовски устал.

«На завод — и домой, спать!» — приказал он себе.

В большом доме заводоуправления было темно. Только на втором этаже, в комнатах центральной химической лаборатории, горел свет. Фомичев замедлил шаги. Кто в такой поздний час да еще в субботний вечер может сидеть в лаборатории? И как они там работают после назначения начальником лаборатории Жильцовой? Собирался, собирался, но так и не вызвал он к себе Жильцову…

Главный инженер открыл дверь и вошел в комнату. Вдоль стен стояли сияющие чистотой вытяжные шкафы. Заведующая центральной химической лабораторией инженер Марина Николаевна Жильцова, низко наклонив голову, так что прядь темных волос касалась стола, что-то быстро писала. Лицо ее было видно в профиль — прямой лоб, нос с небольшой горбинкой; темные, вьющиеся на висках волосы, прихваченные заколкой, открывали маленькое розовое ухо.

Увлеченная работой, она не слышала, как вошел Фомичев.

С Жильцовой Фомичев встречался редко, и всегда ему казалось, что эта красивая женщина с вызывающим недоброжелательством смотрит на него. Несомненно, Марина Николаевна имеет на это основание: три месяца назад, только вступив в должность главного инженера, он отстранил Жильцову от обязанности заводского диспетчера за ночную аварию при выпуске шлака в отражательном цехе. Через несколько дней стали известны подробности ночного происшествия, и Фомичев увидел, что наказание было чрезмерно строгим: ее вина невелика. Однако своего решения главный инженер не отменил. В конце концов, рассудил он, по специальности она химик, а в центральной лаборатории как раз очень нуждались в инженере-химике.

Фомичев уже хотел осторожно выйти из комнаты, но сквозняковый ветерок шевельнул бумаги на столе. Жильцова подняла голову и удивленно усталыми глазами посмотрела на главного инженера.

— Вы ко мне?

— Проходил мимо, увидел свет. Засиделись вы, однако.

— Вы только поэтому и зашли? — недоверчиво спросила Марина Николаевна, придерживая локтем бумаги на столе, вглядываясь в его чуть бледноватое, полнеющее и спокойное лицо. — Да вот, работаю, как видите. Наши потери меди считаю. Готовлю для вас цифры за пятнадцать дней. Предварительные вы уже видели?

— Разумеется.

— Что же вы думаете о них?

— Странный вопрос…

— Нет, не странный, — перебила она его, сердясь на себя, что как-будто растерялась перед главным инженером, — а напрасный… Ну, закройте же дверь! — прикрикнула она, ловя на столе, подхваченные ветром бумаги.

Фомичев закрыл дверь и подошел к столу Марины Николаевны.

— Понимаете ли вы, что у нас произошло? — спросила она. — Мы стали работать хуже, чем три месяца назад. Давали обещания, шумели на весь свет, на соревнование другие заводы вызывали. А теперь еле-еле план выполнили.

— Уж вы-то, работник центральной лаборатории, — все анализы в ваших руках — должны знать все не хуже меня. Как можете вы говорить, что мы стали работать хуже? Ведь руды мы проплавили больше, чем в прошлые месяцы. Мы получаем медь не из воздуха, а из той руды, которую нам дают горняки, — наставительно закончил он.

— А это идея, — насмешливо подхватила Марина Николаевна. — Надо бы получать медь из воздуха… Вы заметили, как у нас растут потери меди в шлаках? Посмотрите хотя бы работу ночных смен. Почему у них особенно большие потери? Вам это известно?