Банда 5 (сборник)

– Продолжим, – невозмутимо произнес Демин. Он двинулся от спинки диванчика, наклонился вперед, поставив локти на колени, и опустил голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: – Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так вот...

– Ну нет! – вскочила Равская. – Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы вы испытывали на мне свои профессиональные приемы допроса! Я не могу, вы слышите, не могу, узнав о смерти близкого мне человека, говорить как ни в чем не бывало о посторонних вещах!

– Очень хорошо, – сдержанно сказал Демин. – Вы не можете вспомнить о своих звонках к Селивановой, хотя и не отрицаете, что звонили ей, но в то же время она, оказывается, для вас близкий человек... Учтем. У вас были с ней деловые отношения, денежные отношения, но в то же время вы никак не могли вспомнить – кто же это такая... А узнав о ее смерти, вы вдруг разволновались, настолько прониклись к ней сочувствием, состраданием, что не можете говорить о посторонних вещах... Хорошо. Не будем говорить о посторонних вещах, будем говорить только о том, что имеет, как мне кажется, самое непосредственное отношение к смерти Селивановой. Вас это устраивает? Отлично. Продолжим. Коля, ты готов?

– Все в порядке, – ответил Кувакин.

– Поехали. Так вот, на клочке газеты, как я уже говорил, был написан курс иностранной валюты. Франки, доллары, гульдены... Чуть ли не дюжину различных валют нашли в сумочке у Татулина.

– Поздравляю вас, – холодно сказала Равская.

– Спасибо. Скажите, пожалуйста, Ирина Андреевна, как по-вашему, зачем человеку, занимающемуся перепродажей валюты, этот список с указанием, сколько рублей, к примеру, стоит тугрик, сколько франк, сколько крона?

– Понятия не имею!

– Я тоже, – улыбнулся Демин. – Остается предположить только одно – Татулин занимался перепродажей, а валюту в таком разнообразии вообще, возможно, первый раз держал в руках. Татулин – опытный комиссионный спекулянт. В определенных кругах известен давно. Валюта – его новая специальность. Он ее только осваивал. И попался.

– Ближе к делу, – сказала Равская. – Я тороплюсь. У меня важные дела.

– А как же Селиванова? Вы уже забыли о ней? И потом, вряд ли у вас есть дела важнее собственной судьбы, – сказал Кувакин, не поднимая головы от протокола.

– По-моему, до сих пор мы обсуждали только судьбу Татулина.

– Только до сих пор, – сказал Демин. – Теперь мы перешли к вашей судьбе. Дело вот в чем: курс валют, о котором мы столько толкуем, написан вашей рукой. Как вы это объясните?

– Вы уверены, что он написан именно моей рукой? – усмехнулась Равская. Но усмешка на этот раз не получилась. Только гримаса искривила ее лицо, и тяжелая нижняя челюсть как бы вышла из повиновения, обнажив желтоватые от курева зубы.

– Нет, я в этом не уверен, – беззаботно сказал Демин. – Я спросил на всякий случай, для протокола. Чтобы потом во время суда не возникло недоумения, чтобы всем стало ясно – разговор об этом был, и ответ от вас получен в самом начале следствия. Вот и все. Остальное – мои предположения.

– А вы не злоупотребляете своим положением, вот так легко и бездумно выдвигая обвинения, которые ровным счетом ни на чем не держатся, ничем не обоснованы? Или это профессиональные шутки?

– Нет, Ирина Андреевна, это не шутки. Курс валют на газетном клочке написан своеобразным почерком – все буквы разной величины, какие-то остроголовые, а запись сделана грамотно с точки зрения машинописи – абзацы, отступления и так далее. Была в той записке еще одна особенность – автор не любит переносов и старается во что бы то ни стало втиснуть слово до конца строки. И последнее – запись сделана шариковой ручкой, красной пастой. Общий вид примерно вот такой... – Демин вынул свой блокнот и показал Равской страницу, на которой она совсем недавно изложила способ приготовления кофе.

– Боже, в какие руки я попала, – только и проговорила она.

– Продолжим? – спросил Демин. – Итак, повторяю, это только предположение. Но завтра в десять ноль-ноль на моем рабочем столе будет лежать заключение экспертов с печатями, научными выкладками, обоснованиями, подробным анализом характерных особенностей почерка, химическим анализом пасты...

– Не утруждайте себя, – перебила Равская. – Все это я знаю. Но должна вас разочаровать... Не исключено, что этот клочок газеты, который вы нашли у Татулина, действительно написан мной... Около полутора лет назад мне как-то позвонил Татулин и спросил, нет ли у меня под рукой курса валют...

– А почему он решил, что у вас может быть такой курс?

– Потому что я подписалась на «Известия», где эти данные публикуются, а он – на «Комсомолку», где эти данные не публикуются. Татулин обожает молодежные издания, как вы успели заметить. Вот и вся разгадка. Я написала ему все, что он просил, на первом попавшемся клочке бумаги. У вас, надеюсь, все?

– Да, пожалуй, все, – сказал Демин, поднимаясь. – Коля, дай, пожалуйста, Ирине Андреевне прочесть протокол.

Надев очки в тяжелой оправе, Равская откинулась в кресле и углубилась в чтение. Время от времени она с интересом взглядывала на Демина, на Кувакина, хмыкала, видимо, припоминая детали разговора, один раз вообще рассмеялась.

– У вас прекрасный стиль, – сказала она Кувакину, закончив читать. – Вы никогда не писали заметок в газету?

– Как же, писал, – охотно ответил Кувакин. – И сейчас иногда пописываю... Когда дело, которое я уже расследовал, рассмотрено судом и вынесен приговор... Иначе, Ирина Андреевна, нельзя – чтобы заметками не давить на судей, на народных заседателей... Понимаете?

– Вполне, – ответила Равская и жестом попросила у Демина ручку, не обращая внимания на ту, которую протягивал ей Кувакин. Этим она хотела поставить его, как говорится, на место. Ей не хотелось подписывать протокол той самой ручкой, которой этот протокол писался, а взять свою, с красной пастой, она тоже не решилась. Демин с любопытством ждал, что же будет дальше. Он смотрел на ручку, протянутую Кувакиным, Равская нетерпеливо смотрела на Демина, а Кувакин с улыбкой наблюдал за Равской. Наконец она не выдержала. – Ах, простите, – проговорила она, вспыхнув. Взяв у Кувакина дешевую, тридцатикопеечную ручку, она подписала протокол.

– А теперь прошу вас извинить за доставленное беспокойство. – Демин слегка поклонился. – Полагаю, мы еще встретимся.

– Позвольте, но вы ничего не сказали мне о Селивановой? Что же с ней произошло?

– Она погибла. Обстоятельства только выясняю. – Демин развел руками. – Когда буду все знать... Думаю, к тому времени вы тоже будете все знать. Откровенно говоря, у меня и сейчас такое чувство, будто вы знаете гораздо больше меня.

– О, вы мне льстите, – улыбнулась Равская. – Но ваши слова похожи на угрозу.

– Ничуть. Это было предупреждение. Но, в конце концов, все зависит от вашей роли в этом деле.

– Вы хотите сказать...

– Я хочу сказать, что вам виднее, была ли это угроза, предупреждение или невинные слова на прощание. Вам виднее. Всего доброго.

Развернув машину, водитель поджидал их, склонившись на руль и тихонько посапывая. Но едва они расселись на заднем сиденье, он поднял голову.

– Про бутерброд вы, конечно, забыли?

– Знаешь, Володя, забыли. Прости великодушно. Было дело, угостили нас бутербродами, небольшими, правда, но такова мода. Понимаешь, вроде неудобно предложить человеку полновесный ломоть хлеба, приличный кусок колбасы, сытный обед или ужин... Вроде ему больше и поесть негде... Мода. Так что мы не заметили даже, как и съели.

– Ладно. Я от вас ничего и не ждал... Куда ехать-то?

– Постоим, подождем. Отъезжай в конец переулка, под заснеженные деревья и гаси свои сигнальные огни. Посидим минут десять-пятнадцать. Больше, наверное, не придется.