Банда 5 (сборник)

— Ну ты даешь, — пробормотал он смущенно, поняв, что затянул с ответом. — На тебя глядя, не сразу врубаешься, не сразу... Сысцов хочет меня повидать.

— Один?

— Мы не договаривались, что он будет с бригадой.

— Мне переодеться?

— Ни в коем случае! Бить — так по морде!

— Думаешь, я сейчас могу?

— В самый раз. Наотмашь. Пусть знает, с кем живет простой российский следователь.

— Что-то приготовить?

— Не тот случай. Захочет — сам принесет.

Звонок в дверь раздался минут через десять. Когда Пафнутьев распахнул дверь, то невольно отшатнулся — на пороге стоял совершенно незнакомый ему человек.

Но это был Сысцов.

— Боже, что делает с людьми жизнь! — смятенно воскликнул Пафнутьев, невольно делая шаг назад, чтобы получше рассмотреть неожиданного гостя.

— Что... Постарел? — помертвевшим голосом спросил Сысцов.

— Какой там постарел! Иван Иванович! Да вы сбросили не меньше десяти лет!

— Ну слава Богу... А то я уж совсем духом упал. — И он осторожно перешагнул порог, держа в руке средних размеров дорожную сумку.

Сысцов и в самом деле выглядел гораздо моложе, нежели в те годы, когда занимал пост первого, когда, следуя партийной этике, ходил в черном костюме, темном галстуке, в белой рубашке, когда манеры у него были величественны, голова вскинута в полном соответствии с занимаемой должностью, шея напряжена, а позвоночник неестественно распрямлен. Теперь на Сысцове был пиджак в черно-белую клетку, темные брюки, голубая рубашка без галстука, а клетчатая сумка дополняла его облик — легкий, может быть даже легкомысленный.

— Вика! — заорал Пафнутьев в глубину квартиры. — Иди сюда! Смотри на этого человека! Видишь? Нет, ты скажи, видишь?

— Вижу. — Вика кивнула, и соглашаясь с Пафнутьевым, и здороваясь с Сысцовым. — Вот как ты должна меня одеть! Вот как ты должна меня обуть! Вот во что я должен превратиться!

— Превращу, — согласилась Вика и направилась на кухню.

— Это, Павел Николаевич... — Сысцов никак не мог пристроить свою сумку. — Значит, так... Сейчас, я знаю, порядки другие, молодое поколение выбирает «пепси» и еще черт знает что... А нам, я думаю, поздно менять свои привычки... Я уж, с вашего позволения, рубану с плеча...

— Мне к этому не привыкать, Иван Иванович.

— Простите, забыл... С вами, как и прежде, ухо надо держать востро... Учитывая, что я свалился как снег на голову... Кое-что с собой захватил...

— Это прекрасно! — воскликнул Пафнутьев, снимая неловкость. — Вы помните нашего знаменитого кулинара Николая Ивановича Губу?

— Вот! — радостно подхватил Сысцов. — Вот! И я хотел на него сослаться... Он в свое время для меня накрыл немало столов и... И преподал всем нам достаточно уроков человеческого общения. Поэтому не буду ничего объяснять. — Сысцов поставил сумку перед Пафнутьевым. — Пусть ваша жена разберется в ней сама, а мы тем временем немного поговорим.

— Заметано! — нарочито суровым голосом проговорил Пафнутьев и тут же отволок сумку на кухню. — Значит так, Вика, — начал он, но та его перебила:

— Я все слышала, Паша.

— С вашего позволения, я возьму в сумке один небольшой пакетик, он понадобится нам для разговора. — Сысцов сдвинул «молнию» в сторону, взял что-то небольшое, вроде газетного свертка, и вернулся в комнату.

Пафнутьев придвинул второе кресло, такое же продавленное, как и то, в котором он только что смотрел телевизор, нажал кнопку, погасил экран, задернул штору, чтобы солнце не било гостю в глаза, убрал с журнального столика какую-то дребедень — расчистил пространство для разговора.

— Прошу! — Он указал Сысцову на кресло.

— Спасибо. — Тот осторожно опустился, поддернув на коленях брюки с четкой, наглаженной стрелкой. Пижоном стал Сысцов, фраером, подумал Пафнутьев и тоже сел. — Давно мы с вами не виделись...

— Но друг друга из виду не выпускали, — подхватил Пафнутьев.

— Да... Да, так можно сказать.

— Но одно время вы пропали, Иван Иванович... Говорят, в Кремле обитали, в президентской свите блистали... Верно?

— Было дело.

— Что ж случилось? Если, конечно, этот вопрос вам кажется уместным...

— Президент иногда тасует свою колоду. — Сысцов невесело усмехнулся. — А мне, старому дураку, надо бы об этом помнить... Немного пролетел.

— Бывает... — Пафнутьев небрежно махнул рукой, будто речь шла о сущем пустяке. — И я пролетаю, — утешил он Сысцова. — А кто не пролетает?

Сысцов сцепил ладони в один сдвоенный кулак и положил его на стол. Посидел так некоторое время, глядя на этот кулак, потом исподлобья взглянул на Пафнутьева, словно еще раз прикидывая — там ли он оказался, куда так стремился. Видимо, пафнутьевские штаны на резинке и куртка из женского махрового халата несколько сбивали Сысцова с толку и он убеждал себя в том, что Пафнутьев именно тот человек, который ему нужен.

— Павел Николаевич, — медленно проговорил Сысцов. — Скажите мне, будьте добры... То, что между нами было, — ушло?

— Как с белых яблонь дым! — твердо ответил Пафнутьев, громче, чем требовалось для небольшой комнаты.

— И можем начать наши отношения с чистого листа?

— Мы обязаны это сделать! — заверил Пафнутьев гостя.

— Хм... Никак не могу привыкнуть к вашей манере разговора, — усмехнулся Сысцов. — Не знай я вас раньше с самой лучшей стороны, мог бы усомниться...

— Не надо, — поспешно сказал Пафнутьев. — Во мне сомневаться не надо. Я хороший. Надежный. Верный.

— Все это я знаю... Я имел в виду усомниться не столько в вас, сколько в себе... Правильно ли я поступил, придя к вам...

— Вы поступили совершенно правильно! — с жаром заверил Пафнутьев. — Не корите себя! Я именно тот человек, который вам нужен. И сегодня, и всегда.

— Мне тоже так кажется... Ну что ж... Ну что ж... Павел Николаевич, вот еще что... Мне бы хотелось, чтобы о нашем разговоре, о нашей встрече знали только мы. И больше никто.

— Заметано, — согласился Пафнутьев.

— Я даже не смог прийти к вам в прокуратуру. Не хочу, чтобы там меня видели... Это не каприз, это страх. Даже сюда я пробрался тайком на чужой машине.

— Неприятности? — прямо спросил Пафнутьев.

— Да.

— И, как я понимаю, крутые?

— Очень.

Пафнутьев внимательнее посмотрел на Сысцова и только сейчас заметил, что у того изменилась и прическа. Если раньше он зачесывал волосы назад, следуя опять же государственной моде, то теперь появился пробор, четкий, ухоженный, а надо лбом чуть нависала если и не челка, то похожая на нее изысканная седая прядь. Присмотревшись к Сысцову, можно было, конечно, понять, увидеть, что нисколько он не помолодел, но стал каким-то более раскованным, дерзким. Впрочем, это было в нем и раньше. Но в его облике появилось нечто вроде авантюрности, и это заметил Пафнутьев.

Молча вошла Вика, набросила на журнальный столик льняную скатерку, новую скатерку, как отметил Пафнутьев, мысленно похвалив Вику за сообразительность. Потом она принесла две рюмки, хорошие, емкие рюмки, маленькие тарелочки, вилки. Поставила посредине стола бутылку водки. «Юрий Долгорукий», — прочитал Пафнутьев и тихонько про себя охнул — дороговатая водка. Вернувшись в очередной раз с кухни, Вика положила на стол уже нарезанную тонкими ломтями белую рыбу, красную рыбу... Сысцовские гостинцы, догадался Пафнутьев.

— О! — воскликнул он. — У нас намечается неплохой вечерок!

— По дороге в ваш гастроном заскочил, — пояснил Сысцов.

— К Халандовскому?

— Да, это, кажется, его гастроном. Я слышал, вы друзья... Как он? Жив? Здоров? Отчаянный мужик, насколько я помню.

— Держится, прекрасно держится. Омолаживает штат.

— Это хорошо, — кивнул Сысцов и, открыв бутылку, разлил водку по рюмкам. Хорошо разлил, как заметил Пафнутьев, поровну и почти доверху. Значит, и разговор будет на равных, без старческого лукавства и начальственной спеси. — Будем живы! — сказал Сысцов и, чокнувшись с Пафнутьевым, спокойно выпил до дна.

— Последний раз, помнится, вы грузинским винцом баловались, Иван Иванович? — спросил Пафнутьев, напоминая Сысцову их последнюю встречу, которая могла кончиться по-разному, ох по-разному.