Наследие Чингисхана

Прежде чем перейти к выводам, которые делает автор из этих утверждений для дальнейшего, остановимся немного на самих утверждениях. Нам кажется, что, говоря о различии двух редакций «общерусской культуры», начало этого различия надо было бы отнести не к XV в., а по крайней мере на два столетия раньше, т. е. к веку XIII, когда на севере, между верховьями Волги и Оки, начала формироваться великорусская народность. Не отрицая общности происхождения южнорусской (украинской) и северорусской (великорусской) народности, не отрицая того, что киевский период, по меньшей мере до половины ХII века, был, так сказать, общим, хотя уже и существовала известные отличия в языке и в бытовом укладе между севером и югом, нельзя не признать, что новый центр государственной и культурной жизни на севере был вначале колонией по отношению к Киеву, колонией, очень скоро заявившей претензии на значение политической метрополии; нельзя не признать, что великорусская народность, формируясь, наряду с основным элементом — новгородской Русью и Вятичами, из южнорусских колонистов и известной примеси финского элемента (подобно примеси элемента тюркского на юге), очень скоро проявила отчетливые отличия от южнорусской (украинской) не только в области политической жизни, бытового уклада, но также и в области культуры. Может быть, при единстве княжеского рода и политической системы эти различия в дальнейшем и не пошли бы дальше областных различий, но татарский погром 1237–1240 гг. сего непосредственными политическими последствиями положил резкую грань между обеими народностями в смысле дальнейшего развития культуры. Русь северная, позже объединенная Москвою, осталась при своем старом византийском наследии и развивала свою культуру, испытывая более влияния со стороны Востока, чем Запада (нельзя, конечно, отрицать и последнего, особенно имея в гиду северные республики Новгород и Псков). Эта культура была далеко не такой бедой по своему содержанию, как долго думали: например, что касается до искусства, то после Стасова и Кондакова никто не будет отрицать богатства и своеобразной красоты старой великорусской живописи и архитектуры. Но эта культура была очень отлична от культуры Руси юго-западной, т. е. Украины; Украина сначала (при галицко-волынских, а потом при литовских князьях) непосредственно, а с XVI в. через Польшу продолжала поддерживать общение с Западом, отражая у себя и Ренессанс и Реформацию, посылая своих сыновей в немецкие и итальянские университеты, организуя у себя школьное дело по западному образцу и отстаивая свое православие против латино-иезуитского натиска оружием, у него же заимствованным.

Различие двух редакций культуры началось, следовательно, не только раньше, чем это отмечает кн. Трубецкой, но оно к половине XVII в., т. е. к моменту, кода начался политический симбиоз Украины с Московией, охватывало гораздо шире все стороны жизни, чем это видит кн. Трубецкой, говоря о литературе и искусстве. И быть может, гораздо важнее и значительнее, чем различия в области литературного языка, музыки и живописи, которые так подчеркивает кн. Трубецкой, было различие общего духа культуры не только в правящих верхах, но и в народных массах. Уважаемому автору известны, конечно, те постулаты, которые выставлялись украинским старшиной при заключении политеческих трактатов; я напоминаю, например, пункты в Гадяцком трактате с Польшей 1658 г. об открытии на Украине двух университетов, о введении свободы преподавания, свободы исследования, свободы печати — даже в области церковных дел; те же самые требования мы видим в инструкции гетмана Дорошенко своим послам для переговоров с поляками в 1670 г., где говорится об основании гимназии для украинской молодежи и той же свободе печати и научного исследования. Далее я припомню, что в то время, как Петру приходилось силой заставлять юных московитов ехать в иноземные страны для обучения, на Украине не только дети старшин, но и простых мещан и казаков давно уже совершенно добровольно устремлялись в чужие края для науки; Гёттинген, Бреславль, Кенигсберг, Галле, Лейпциг, Аугсбург, Штутгарт, Берлин, Киль, Страсбург, Париж, Лейден, Рим — вот места, где мы встречаем с конца XVII в. украинскую молодежь в качестве студентов тамошних университетов, коллегий, академий и других школ. Если я добавлю к только что сказанному, что ревизия 1748 г. зарегистрировала на территории только семи полков[89]. Гетманщины 866 народных школ (1 школа приходилась на 746 душ населения), что на территории гораздо реже населенной Слободской Украины (позднейшей Харьковской губернии) в 1732 г. зарегистрировано 124 школы (т. е. 1 школа на 2500 душ населения), если вспомню введенное в половине XVIII в. обязательное поголовное обучение казацких детей грамоте и «воинской экзерциции», если укажу, что в это время даже в самой Запорожской Сечи имелась школа на 150 душ мальчиков, то, думаю получится довольно определенная картина народного образования в казацкой Украине как одной из сторон украинской культуры. Но эта картина далеко не напоминает собою того, что мы видим за это же время в Московии и даже в империи Петра I. Каждому, кто хоть сколько-нибудь подробнее изучал внутренний уклад жизни Московии и Украины во второй половине XVII в., ясно видно громадное различие в области правовых понятий и судебной практики, в бытовом укладе, в сфере семейных отношений, в положении женщины в семье — между обеими сторонами. Там, в Московии, мы видим господство пытки и кнута, правеж — тяжелое наследие татарщины, — ставшую классической судебную волокиту, холопское уничижение и равенство всех перед царем во всеобщем бесправии, фанатическую приверженность к букве и к обряду, крепостную неволю, замкнутость женщины. Как все это не похоже на Украину, где народный гласный суд избегает налагать полагающиеся по Литовскому статусу тяжелые наказания и ограничивается штрафом и церковным покаянием[90], где господствует ужас и отвращение к суровости московских судов[91], где перешедшие из протестантства в православие немцы Гизель и Зерников занимают высокие посты в духовной иерархии и образование, полученное в Иезуитской академии в Риме, не служит препятствием к получению Кафедры в Академии киевской, где женщина — полноправный член семьи и общества, где гетманша в отсутствие мужа выдает универсалы, а полковница выдает проезжим охранные грамоты и снаряжает для них конвой; сотни дошедших до нас духовных завещаний свидетельствуют, как украинская женщина XVII в., распоряжаясь своим имуществом, почти никогда не забывала культурных и благотворительных целей. И может, ничто не оттеняет так ярко различия двух вариантов культуры, как бесхитростные воспоминания сирийского архидиакона Павла Алеппского, который, посетив сначала Украину в 1664 г. и пробыв в Москве целых два года, при возвращении домой опять через Украину в 1656 г. записывает в своем дневнике: «…Мы приехали к берегу Днепра и дали о себе весть в Киев… Как только вступили мы на эту цветущую землю, радость залила ваши души, сердца наши расширились и мы возблагодарили Бога. В течение двух лет, проведенных нами в Московии, словно замок висел у нас на сердце. Мысли наши были бесконечно подавлены, ибо в Московской земле никто не чувствует себя свободным и веселым, кроме тамошних обитателей. Каждый из нас, если бы ему отдали всю ту страну, не был бы счастлив и сердце его ее перестало бы тосковать. Напротив — в казацкой земле (на Украине) мы чувствовали себя как дома, ибо люди в этой стране приветливы и ласковы с нами, как земляки». Мы советуем кн. Трубецкому перечитать записки Павла Алеппского, этого несомненного почитателя Москвы, обласканного ее царем и. патриархом, чтобы удостовериться, что даже совершенно постороннему наблюдателю бросалась в глаза резкая разница между культурой Московии и Украины, разница, выходившая далеко за пределы литературного языка, музыки и живописи.

Смею утверждать, что эта украинская культура не была пересажена Петром на великорусскую почву; он заимствовал из нее только отдельные, так сказать формальные, стороны, точно так, как и с Запада он брал не внутреннее содержание европейской цивилизация, а ее внешние практические достижения:

89

Гетманщина, как известно, делилась на 10 полков-округов, охватывающих территорию всего двух позднейших губерний — Черниговской и Полтавской. Статистические данные, найденные А.М. Лазаревским, касаются лишь семи полков.

90

См. интересные «Очерки народной жизни Малороссии во второй половине XVII в.» Л. Левицкого в «Киевской Старине» 1901 г., где автор дает картины из судебной практики Полтавщииы в конце XVII в.

91

Известный Ф. Орлик сам сознавался, что, узнав впервые о замысле гетмана Мазепы и ошеломленный неожиданностью, он сначала подумал было, не открыть ли сразу замысел гетмана московскому правительству, но устрашился «ожесточи» московских порядков, при которых доносчику дается первый кнут.