Страница 119 из 123
Таким образом, связь психических черт с наследственностью гораздо сложнее, чем это кажется с первого взгляда. Исследуя такую сложную проблему, как национальный характер, нельзя исходить из огульного предположения о расовой обусловленности всех черт данного национального характера, точно так же, как нельзя объяснять и все черты данного индивидуального характера исключительно одною наследственностью.
Из сказанного ясно, что в еврейском национальном характере одни черты обусловлены наследственностью, другие являются благоприобретенными. Для того, чтобы определить, какие именно черты еврейского характера наследственны, а какие благоприобретены, надо было бы организовать большое число опытов и систематических наблюдений над евреями, с детства изолированными из еврейской среды и не подозревающими о своем еврейском происхождении. В сколько-нибудь значительном масштабе такие опыты и наблюдения, сколько нам известно, никогда не производились. Систематически не проработан даже хотя бы материал о еврейских кантонистах (которые по замыслу Николая I, именно, и должны были быть воспитаны вне всякой связи с еврейской средой). Приходится довольствоваться случайными наблюдениями над единичными (разумеется, очень редкими) случаями подобного рода. Строить какие-либо обобщения на основании такого материала, конечно, невозможно.
Если число лиц еврейского происхождения, сызмальства утративших контакт с еврейской средой, очень невелико, то зато число лиц, родившихся от смешанных браков или имеющих одну «еврейскую бабушку», довольно значительно, и этот материал для психологических наблюдений доступен всякому. Правда, и по этому вопросу систематических исследований до сих пор не производилось, но, кажется, всякий из нас, наблюдая своих знакомых «полуевреев» и «полуполуевреев», должен заметить, что никакого параллелизма между сохранением физического типа и сохранением типичных черт еврейского характера не существует. В частности, те психологические черты, которые антисемиты считают особенно опасными и вредными, появляются у полукровных евреев лишь очень редко, причем в каждом отдельном случае почти всегда можно установить особые биографические обстоятельства, обусловившие более тесную связь данного лица со своими чисто еврейскими родственниками или с еврейской средой. В громадном же большинстве случаев у людей смешанного происхождения признаки «еврейской крови» сохраняются в течение многих поколений, черты же еврейского характера просто не могут быть обнаружены.
Объясняется это, конечно, тем, что черты характера, передаваемые по наследству, сами по себе нравственно нейтральны (за исключением отдельных патологических черт, которые, конечно могут существовать у представителей разных рас, но, никак не могут рассматриваться как признаки определенной расы). По наследству может передаваться, например, умственная активность или умственная пассивность, способность или неспособность к музыке, к математике, юмор или отсутствие юмора и т. д. Но то или иное направление умственной активности, способности или юмора по наследству не передается. А между тем, если в еврейском характере есть черты, вредно и разлагающе действующие на «коренное население», то эти черты состоят именно в том особом направлении, которое приобретают унаследованные евреями предрасположения. Будучи не врождённым, а благоприобретенным, это особое разлагающее направление еврейского таланта, еврейского темперамента и еврейского юмора не имеет никакого отношения к расе, а определяется средой, то есть тем особым положением, которое занимают евреи в среде того или иного народа, и вытекающими из этого положения бытовыми условиями. Как только это особое положение нарушается, то есть как только прочно порывается связь отдельного еврея (или полуеврея) с еврейской традицией, — врожденные черты eго психики получают возможность развиваться в совершенно иных направлениях.
Для того, чтобы правильно понять специфическое направление еврейских черт характера, надо иметь в виду, что евреи — двухтысячелетние эмигранты с прочной эмигрантской традицией. Наблюдая русскую эмиграцию, нетрудно заметить в ней зачаточные формы тех психических черт, которые при «благоприятных» условиях должны привести к типичным еврейским чертам. Несмотря на пресловутые внутренние раздоры, русские эмигранты сплошь да рядом проявляют по отношению к иностранцам поразительную сплоченность. Стоит одному русскому эмигранту получить хорошее место в каком-нибудь иностранном учреждении или предприятии, как он начинает тянуть туда же своих соотечественников, так что через некоторое время в этом учреждении можно наблюдать прямо «русское засилие». У русских эмигрантов существуют две этические нормы, одна — для своих, другая — для коренного населения (будь-то югославяне, чехи, немцы, французы и т. д.); точь-в-точь как у евреев две разных морали, одна — для сынов Израиля, другая — для гоев. Обмануть «чужого», нерусского (гоя) не считается предосудительным, за это из эмигрантской среды не исключают и даже наоборот, иной раз люди, о которых заведомо известно, что они обманывают «туземцев» и на этом наживаются, пользуются в эмигрантской, среде почетом и уважением. Но стоит такому человеку надуть «своего», русского, — и он объявляется подлецом, негодяем и исключается из эмигрантской среды. Отношение русских эмигрантов к тем иностранцам, среди которых они живут, внешне — не только уважительное, но порою даже прямо подобострастное. Когда же об этих иностранцах говорят в своей среде, при закрытых дверях, то оказывается, что они — низшие существа, достойные презрения.
У эмигрантов старшего поколения все это очень рудиментарно и просто. Они в этом отношении (как и по многим бытовым чертами) напоминают простых «местечковых» евреев. Но у молодых русских эмигрантов можно уже заметить признаки известного осложнения этих психологических комплексов, осложнения, напоминающие психологию интеллигентных евреев. Их самосознание и их отношение к окружающему коренному населению представляет из себя сложную смесь взаимно друг другу противоречащих эмоций, притяжений и отталкиваний. Они, с одной стороны, как будто стыдятся быть русскими, с другой — как будто этим гордятся; с одной стороны, они страстно хотят быть «такими как все», слиться с окружающей их привычной для них с детства иностранной средой, с другой — как-то отталкиваются от этой среды, презирают ее. Все это создает в молодом поколении русской эмиграции ту психологическую обстановку, которая при наличии у данного лица некоторой духовной активности неизбежно ведет к «разлагающим» проявлениям. Для этого достаточно того, что молодой эмигрант, выросший среди данного народа, говорящий на его языке, как на родном, и вполне усвоивший всю его культуру, в то же время не разделяет патриотического энтузиазма этого народа и на все то, что для данного народа особенно дорого смотрит холодно, «с объективной точки зрения». Такая объективная точка зрения неизбежно вскрывает ту нелепость и немотивированную театральность, которая присуща всякому проявлению чужого, не переживаемого нами и несозвучного нам чувства (ср. хотя бы излюбленный прием Льва Толстого — описывать лишь внешние подробности того, чему он не сочувствует, и не делать при этом разницы между существенным и несущественным). А это не может не вызвать иронии — той едкой, разлагающей иронии, которая свойственна евреям. Эта ирония, с одной стороны, месть за то, что «они» (иностранцы, гои) имеют свой национальный энтузиазм, свою, настоящую, конкретную святыню, — родину, в то время как молодые поколения русской эмиграции все это утратили, с другой стороны, эта ирония — инстинктивная самозащита: ибо если бы ее не было, то эмигрант перестал бы быть самим собой и был бы поглощён чужим народом.
Это последнее обстоятельство необходимо особенно подчеркнуть. Эмигрант не первого поколения может сохранить свою национальную обособленность лишь в том случае, если психологическое отталкивание от окружающего его народа будет в его душе преобладать над влечением к слиянию с этим народом. А преобладание элемента отталкивания создает ту цинично-ироническую, разлагательную психологию, о которой мы только что говорили. Разве можно не признать разлагателем человека, живущего в данном народе, вполне приобщившегося к его культуре (практически даже не имеющего никакой другой культуры) и в то же время отталкивающегося от тех элементов этой культуры и быта, которые данному народу особенно интимно близки и дороги? Разлагательная психология — та цена, которой только и может быть куплено сохранение национальной обособленности не первых поколений эмиграции.