Наследие Чингисхана

Это сознание существования общерусских задач, а следовательно, и общерусского единства есть исторический факт огромной важности. Не подлежит сомнению, что наряду с этим сознанием существовало и сознание своеобразности и особенности обеих разновидностей русского племени. Но именно сопряжение того и другого (т. е. сознание единства целого и сознание своеобразия его частей) и позволяет нам говорить о двух индивидуациях единой национальной личности, о двух редакциях русской культуры. Проф. Д.И. Дорошенко напрасно полагает, будто я недооцениваю глубины различия между этими двумя редакциями и свожу его к различию в языке и в литературе: моя статья не дает оснований для такого утверждения[100], а если я останавливаюсь в ней несколько подробнее на вопросе о литературе, то только потому, что мне, как филологу, именно эта сторона культуры близка и знакома. Неправильно также, будто и я отношу возникновение различия между двумя редакциями русской культуры к XV в.: различие возникло, конечно, гораздо раньше, ясно обозначилось уже во второй половине XII в. Но значительным это различие стало только со времени усиления польского влияния в Западной Руси, с одной стороны, и окончательного объединения всей Восточной Руси под властью Москвы — с другой стороны, именно в этом смысле и следует понимать мою фразу: «В течение XV, XVI и первой половины ХУЛ веков культура Западной Руси и культура Руси Московской развивались настолько разными путями, что к половине XVII века различие между этими двумя культурами стало чрезвычайно глубоким».

Проф. Д.И. Дорошенко не согласен с моим утверждением, что «на рубеже XVII и XVIII вв. произошла украинизация великорусской духовной культуры». По мнению проф. Д.И. Дорошенко, о такой украинизации говорить не приходится, ибо не был воспринят ни самых дух украинской культуры, ни административный и политический строй Украины. Однако, на это следует прежде всего ответить, что при перенимании чужой культуры дух никогда не перенимается (см. об этом мою книжку «Европа и Человечество»), поскольку же этот дух находит себе конкретное выражение в перенимаемых чужих культурных ценностях, отдельные элементы его перенимаются и входят в соединение с элементами туземного духа, создают некий новый дух. Иначе и не может быть, и при украинизации великорусской духовной культуры, разумеется, так и было. Что же касается административного и политического устройства Украины, то, конечно, эта сторона украинской культуры не могла быть перенята. Ибо, отказываясь от старой московской культуры, объявляя ее отжившей и ненужной, Россия не могла отказаться от своей установки на «государственность большого стиля». И даже более того, эта установка на государственный максимализм, на государственную мощь после реформы Петра должна была стать еще решительнее, чем раньше, когда она умерялась идеей религиозной миссии, ставившей государственную мощь в положение, подчинённое целям. А потому усвоение украинского государственного минимализма было немыслимо. Конечно, это обстоятельство многим украинцам не нравилось, и оно немало способствовало сепаратистским течениям, нашедшим себе выражение в политике Мазепы. Но следует признать, что другая часть украинцев, наоборот, сама заразилась великорусским пафосом государственного максимализма и приняла самое активное участие в общерусском государственном строительстве. Таким образом, я не считаю возможным отказаться от своей формулы — украинизации великорусской духовной культуры. Общерусская культура петровской и послепетровской эпох была компромиссом между украинской и московской редакцией допетровской русской культуры; как всегда при таких компромиссах, каждая из сторон должна была пожертвовать частью своего национального достояния, и частью очень дорогой: великорусы отказались от ряда традиций своей духовной культуры в пользу традиций украинских, а украинцы должны были отказаться от своего государственного минимализма в пользу московского по своему происхождению, но еще усугубившегося благодаря частичной секуляризации культуры государственного максимализма[101].

Переходя от вопросов истории к вопросам современности, я должен прежде всего отметить, что проф. Д.И. Дорошенко не совсем уловил основную мысль моей статьи. Виной тому может быть некоторая неясность коей формулировки, и особенно того образа «верхнего» и «нижнего» «этажей культурного здания», которым я оперирую. Несмотря на то что в примечании я старался разъяснить этот образ и предостеречь читателей от возможных недоразумений, эти недоразумения все-таки произошли, и проф. Д.И. Дорошенко (так же как и ряд других украинских критиков моей статьи) воспринял мой образ так, как будто я желаю установить между украинской и великорусской культурами какое-то иерархическое соотношение, сделать украинскую культуру культурой низших классов, а великорусскую — культурой высших слоев общества. Здесь — двойное недоразумение: во-первых, потому, что «нижний» и «верхний» «этажи культурного здания», в том значении, в котором я употреблял эти термины, не заключают в себе никакого момента оценки или иерархической классификации; а во-вторых, потому, что термин общерусский для меня отнюдь не равнозначен с термином великорусский. Проф. Д.И. Дорошенко считает, что положительной задачей украинской (как и всякой другой?) культуры является «посредством национального перейти к общечеловеческому». Здесь, может быть, мы говорили на разных языках. Я отрицаю возможность общечеловеческой культуры (см. мою книжку «Европа и Человечество», а также статью «Вавилонская башня и смешение языков» в «Евразийском Временнике», III). В то же время я считаю, что, как отдельный человек (частночеловеческая личность) всегда является членом и индивидуацией какой-нибудь более широкой этнической, национальной личности (многочеловеческой личности), имеющей свои культурные традиции и потенции, так точно и эта национальная личность, этот народ в свою очередь является членом более широкой (во все же не совпадающей с человечеством) многонародной личностью, которая тоже обладает своими культурными традициями и потенциями (см. предисловие к моей книжке «К проблеме русского самопознания»). При культурном творчестве всякий крупно-одаренный творец (будь то отдельный человек, часть народа или целый народ) стремится создавать культурные ценности для возможно более значительного культуросубъекта, т. е. для наибольшей из тех многочеловеческих личностей, индивидуацией которых данный творец является. Стремление это можно условно (неточно и в порядке гиперболы) назвать стремлением к общечеловечности, памятуя, однако, что это есть не более чем гипербола[102]. Если понимать выражение «стремление к общечеловечности» именно в этом смысле, то ясно, что это стремление должно привести к некоторому восхождению от небольшой и замкнутой культурной единицы к более широкой, включающей в себя и данную, и другие подобные ей культурные единицы, при чем это восхождение бывает постепенным, поскольку между самой небольшой и самой большой культурной единицами находится еще ряд других «средних», концентрически включенных одна в другую. В применении к вопросу об украинской культуре это означает, что путь «от национального к общечеловеческому» для украинской культуры (точно так же, как и для великорусской), ведет через культуру общерусскую. Со времен Петра I общерусская культура (понимаемая как культурно-историческая совокупность всех русских, т. е. восточнославянских, племен) включалась в культуру европейскую, и общечеловеческим для русского интеллигента являлось все европейское. Для того чтобы стать общечеловеческою в этом смысле слова, всякая культурная ценность, созданная украинцем, великорусом или белорусом, должна была, следовательно, прежде всего стать общерусской: так, Гоголь стал европейским писателем потому, что вошел в общерусскую литературу. Мы, евразийцы, предвидим и чаем, что в будущем русская культура перестанет быть одной из европейских культур, а включится в особую общеевразийскую культуру, индивидуяциями которой кроме русской будут и культуры других народов Евразии. Но и тогда путь от украинской культуры к общей культуре уже не европейского, а евразийского человечества будет пролегать через общерусскую культуру. Словом, общерусской культуры украинцам, желающим выйти на большую дорогу, так или иначе не миновать. И тем украинцам, которые действительно желают перейти от национального к общечеловеческому (т. е. наднациональному, максимально расширенно-национальному), надо помнить, что первым шагом для этого является переход от украинского к общерусскому. Кто боится сделать этот шаг, тот никогда не выйдет за пределы узконационального.

100

Даже наоборот, у меня прямо сказано, что различие это было «чрезвычайно глубоким».

101

Я оставляю здесь в стороне все то, что проф. Д.И. Дорошенко говорит о европеизации России при Петре. Что результаты этой европеизации были нехороши — это вам, евразийцам, известно лучше, чем кому бы то ни было. Причину этого ми видим, во-первых, в том, что та европейская культура, которую Петр пересаживал в Россию, сама страдала крупными недостатками, а во-вторых, в том, что самый процесс европеизации всегда и везде протекает так, как протекал он при Петре, и неминуемо ведет к духовному и нравственному одичанию. Европеизация есть как бы кривое зеркало европейской цивилизации. Зеркало, в котором все недостатки этой цивилизации особенно ясно видны. И конечно, «нечего на зеркало пенять, кола рожа крива»… Итак, если результаты европеизации были плохи, то иных результатов и быть не могло. А следовательно, нельзя из этого делать вывод, будто европеизации здесь никакой не было. Нет, европеизация была, и притом именно такая, какая только и возможна. Может быть, нежелание проф. Д.И. Дорошенко признать факт преемственной связи общерусской духовной культуры XVII века основано тоже на некотором нежелании заглянуть в зеркало: допетровская эпоха (как в Москве, так и на Украине) подернута для нас некоторой романтической дымкой, и ее можно идеализировать (как Д.И. Дорошенко это делает по отношению к Украине), XVIII же век — эпоха неромантическая.

102

Так, например, фраза, будто появление Шекспира было знаменательным событием в истории человечества, есть простая гипербола, ибо реальное человечество в подавляющем большинстве состоит из негров, китайцев и разных других представителей таких культур, для которых Шекспир не играл и не играет никакой роли.