Страница 4 из 35
Но именно такая позиция «неистового Виссариона» не покажется ни неожиданной, ни странной, если учитывать основную идею, из которой он исходил. Идею о неприкосновенности, самоценности народного творчества. Отсюда его максимализм. «Эти сказки созданы народом: итак, ваше дело, — обращался он к писателям, — описать их как можно вернее под диктовку народа, а не подновлять и не переделывать».
И Белинский был абсолютно прав: только подлинные фольклорные записи, а не переделки и не поддельные цветы могли дать представление о народной сказке. Но таких записей попросту не было — ни одного издания сказок, равного «Сборнику Кирши Данилова». Знаменитые собрания сказок А. Н. Афанасьева, И. А. Худякова, Д. Н. Садовникова — это достижения фольклористики уже 60–80-х годов, а в 30-е годы самым известным изданием был трехтомник И. П. Сахарова «Сказания русского народа», состоявшего в основном из стилизаций и переделок.
В том-то и парадокс, что литературная сказка появилась раньше фольклорной, а потому и могла восприниматься как ее подмена. Хотя основное отличие пушкинских сказок от сказок Левшина и Чулкова как раз и состояло в том, что он — не подновлял и не переделывал, а утверждал принципы нового литературного жанра. Фольклор входил в литературу, а не литература переделывала фольклор.
Белинский призывал писателей описывать под диктовку народа, иными словами — стать собирателями, фольклористами. Что, кстати, тоже являлось одной из первостепеннейших задач русской культуры — записать, сохранить сокровища народа. И почти все писатели пушкинского круга, как известно, были собирателями. Пушкин первым стал вкладчиком «Собрания народных песен П. В. Киреевского», а вслед за ним свои фольклорные записи в этот общенациональный песенный свод вложили Николай Языков, Гоголь, Владимир Даль, Александр Вельтман, Алексей Кольцов, Хомяков, Шевырев, Погодин.
Но подобное описывание не исключало, а наоборот, способствовало проникновению фольклора в литературу. Ведь далеко не случайно именно в пушкинское время на соединении фольклорных и литературных традиций появилась не только литературная сказка, но и такой новый поэтический и музыкальный жанр, как «русская песня». И поэзия Алексея Кольцова — это тоже соединение фольклора и литературы.
Пройдут десятилетия, и те же самые «вечные» проблемы взаимодействия литературы и фольклора будут заново решать Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков, М. Е. Салтыков-Щедрин, создавшие свои литературные сказки в 80-е годы почти одновременно. При этом каждый из них на одном и том же «материале» решал совершенно разные художественные задачи. И каждый обращался в сказках не к прошлому, а к самым актуальным проблемам современности. В этом отношении сказочник Салтыков-Щедрин был таким же органичным продолжением традиций русской народной сатиры, как и сказочник Александр Пушкин, сказочник Владимир Даль. А его сказка «Богатырь» разделила судьбу пушкинской «Сказки о попе и о работнике его Балде» и пятка первого «Былей и небылиц казака Луганского» — все они оказались в числе запрещенных.
Сказочник Лев Толстой — это тоже одна из ярчайших страниц в истории русской литературы. Уже создав «Войну и мир» и «Анну Каренину», великий писатель пришел к отрицанию литературы и литературного языка. Н. Н. Страхов в письме к Н. Я. Данилевскому от 23 сентября 1879 года рассказывал о занятиях Толстого в этот период духовного кризиса и исканий: «Однажды он повел меня и показал, что он делает между прочим. Он выходит на шоссе (четверть версты от дома) и сейчас же находит в нем богомолок и богомольцев. С ними начинаются разговоры и, если попадаются хорошие экземпляры и сам он в духе, он выслушивает удивительные рассказы». А заканчивается это письмо знаменательными словами: «Он стал удивительно чувствовать красоту народного языка и каждый день делает открытия новых слов и оборотов, каждый день все больше бранит наш литературный язык, называя его не русским, а испанским. Все это, уверен, даст богатые плоды».
В данном случае важен сам факт обращения писателя к народному языку. Толстой поставил перед собой вполне определенную задачу: научиться писать по-новому, пройти «школу» народной словесности, устной народной речи, понять и усвоить «язык, которым говорит народ».
В сохранившихся «Записных книжках» Толстого 1879 года — десятки, сотни услышанных им слов, фраз, «языковых заготовок», которые войдут потом во многие его произведения. Есть среди них и такая дневниковая запись: «Олонецкой губернии былинщик. Пел былину Иван Грозного…» Речь идет о первом знакомстве Толстого с олонецким сказителем Василием Петровичем Щеголенком, которое состоялось 5 апреля 1879 года в Москве у собирателя и исследователя Е. В. Барсова (того самого, который записал разговор с мужем Ирины Федосовой). Позднее Барсов расскажет об этой встрече писателя с народным сказителем: «Просидел тогда Толстой у меня до поздней ночи. Толстой так увлекся сказами и былинами Щеголенка, что пригласил его к себе, и он, уже совсем старый, — ему тогда было под восемьдесят, — прогостил у Толстого месяца три».
В воспоминаниях сына писателя Ильи Львовича сохранилось довольно подробное описание пребывания олонецкого сказителя в Ясной Поляне. Есть в них и такая деталь: «Папа слушал его с особенным интересом, каждый день заставлял рассказывать его что-нибудь новое, и у Петровича всегда что-нибудь находилось. Он был неистощим».
Эти «мужицкие новеллы» Щеголенка тоже сохранились в «Записных книжках» Толстого 1879 года. На их основе он начал создавать в 1881 году цикл «народных рассказов».
«Чем люди живы» — первое произведение нового цикла. В его основе — легенда «Архангел», услышанная и записанная Толстым от сказителя Щеголенка. «Два старика» — рассказ из этого же цикла. И он тоже создан на основе народной легенды, записанной от олонецкого сказителя. «Три старца» — еще один из «народных рассказов» Толстого (их всего двадцать два). И этот рассказ создан на основе легенды, услышанной и записанной от Щеголенка.
Это «народные рассказы», написанные Толстым в 1881–1885 годах. А через четверть века он вновь вернется к своим «языковым заготовкам» и записям легенд Щеголенка. Так, уже в 1905–1906 годах появится один из лучших рассказов «Круга чтения» — «Корней Васильев» и тогда же «Молитва», тоже созданные на основе легенд, услышанных в 1879 году от Олонецкой губернии былинщика Василия Петровича Щеголенка.
Встреча с олонецким сказителем, его «мужицкие новеллы» оставили неизгладимый след в творчестве Толстого. И все-таки сами идеи возникли значительно раньше, были результатом многолетних раздумий и размышлений.
Уже в 1851 году молодой волонтер Кавказской армии, еще только начавший писать свое «Детство», занес в дневник такое неожиданное наблюдение: «У народа есть своя литература — прекрасная, неподражаемая, но она не подделка, она выпевается из среды самого народа».
И первые свои фольклорные записи Толстой сделал там же, на Кавказе. Более чем за четверть века до встречи с олонецким сказителем Щеголенком он записал в дневник изустные рассказы гребенского казака Епифана Сехина (Епишки, а в «Казаках» — Ерошки). От восьмидесятилетнего Епишки Толстой впервые записал и редчайший вариант русской былины, бытовавшей на Тереке, которую ни до, ни после него не удалось записать ни одному фольклористу. И в этом отношении запись Толстого считается в фольклористике открытием эпической традиции русских казаков на Тереке.
В начале 70-х годов, после завершения «Войны и мира», Толстой, по его собственному признанию, находился «в мучительном состоянии сомнения, дерзких замыслов невозможного или непосильного».
Среди этих дерзких замыслов — замысел романа о русских богатырях и драмы о Даниле Ловчанине. Сохранились наброски Толстого основных сюжетных линий и характеров Ильи Муромца, Василия Буслаева, Алеши Поповича, Михайлы Потыка, Ивана Годиновича, Чурилы Пленковича. Правда, наброски очень краткие, но с таких же начиналась толстовская эпопея «Война и мир». В дневниках Софьи Андреевны Толстой есть подробная запись (от 14 февраля 1870 года) о замысле драмы о Даниле Ловчанине и романа о богатырях: «Он стал читать русские сказки и былины. Навел его на чтение замысел писать и составлять книги для детского чтения для четырех возрастов, начиная с азбуки. Сказки и былины приводили его в восторг. Былина о Даниле Ловчанине навела его на мысль написать на эту тему драму. Сказки и типы, как, например, Илья Муромец, Алеша Попович и многие другие, наводили его на мысль написать роман и взять характеры русских богатырей для этого романа. Особенно ему нравился Илья Муромец. Он хотел в своем романе описать его образованным и очень умным человеком, происхождением мужик и учившийся в университете. Я не сумею передать тип, о котором он говорил мне, но знаю, что он был превосходен».