Страница 25 из 35
Уж не она ль, нужда, в стужу и вьюгу зимнюю воробушком сереньким под стреху забивается да сидит там нахохлившись? да нет, зачем про нужду поют:
Стало быть, она барыня веселая, а, может статься, и пригожая, а еще чего доброго — и ласковая, сговорливая? Ведь говорят же: нужда последнюю копейку ребром катит; стало быть, она и тороватая хозяйка и проказница; нужда свой закон пишет, — стало быть, и сильна и могуча; нужда смекает, нужду не проведешь; нужда из лычка кроит ремешок — так она же и досужая художница, коли не чернокнижница, а спроста из рогожи — сыромятной кожи не сделаешь; нужда ум родит, нужда из-под Сызрани да в Москву пеши ходила; нужда красно баит; нужда чутьем слышит, нужда и плачет припеваючи; нужда комель грызет; нужда горбится, нужда и прямится…
— Да что же это за проказница? какая такая нужда на свете живет? — так спросил богатый молодой барич любимого стремянного своего, который, как барину его было известно, знал все, а стало быть, и это.
— Что такое нужда?
— Нужда, сударь, птица[37].
— Да какая ж она птица, Игнашка? где она проживает, где водится? Отчего же я ее не видал?
— Она, сударь, не скворец, по барским дворам не водится. Она от больших господ, от бояр, до поры до времени бегает; а случается грех, что навяжется, так спасибо не скажешь ей. Лучше и не спрашивайте, сударь, про нее; в ней пути мало. Она-то случаем выводит нашего брата год со днем босого да нагого; она и медведя Смургонского тебе кланяться заставляет; она первая по свету проказница; она ж по ночам у мужиков утят таскает, беду накликает; а от красного солнышка она хоронится.
Барич привязался к стремянному своему, к Игнашке:
— Покажи да покажи нужду; хочу видеть ее; не стращай, а покажи; найди, где хочешь, веди меня, куда знаешь, а покажи!
— Коли где случится мне увидать ее, — отвечал Игнашка, — так покажу; а теперь, барин, взять ее негде. Она дается не всегда и не всякому, хоть и не больно часто за нею гоняются.
И случись однажды, как ехал барин с Игнашкою, на охоту ли, с охоты ли — а другой езды баричу нашему не было, — сидит в лесу на дереве нужда-птица, филин. Припекло ему солнце очи, а слететь не знает, куда, не видит; сидит да отщелкивается от стаи птах и пичуг, которые шьют и снуют вокруг да около, с криком, с шумом, с плачем.
— Вот нужда сидит, барин, — сказал Игнашка, — возьмите ее!
Барич пошел было, да Игнашка приостановил его:
— Постойте, сударь, эдак она не дастся, улетит; мерлушечью шапку сымите, да бекешку-то скиньте{76}, чтобы птица не пугалась, да и легче будет вам взлезать; да разуйтесь, чтобы не слыхать ей было поступи, так тогда дастся она, поймаете.
Жил-был где-то на барском дворе козел-дармоед; сена вволю, а службы и работы нет ему никакой; разве только, по своей охоте, проводит лошадей на водопой да с водопоя; и то еще ину пору не пойдет, — не досужно-де. «А отчего не досужно? какая работа одолела?» — «Да вот, товарищ все пристает, лоб подставляет, все просит пободаться». Ну чего бы ему еще, кажись! — так нет, соскучилось ему; с жиру и собака бесится; пошел он с ребятишками с горки кататься, по льду скользит, да и выломил ногу. Так и барич наш: нечего ему было делать, хлопот и забот никаких, так пошел искать и промышлять себе нужды!
Поймал барин птицу, слез кой-как с дерева, ободрался весь — глядь, ан Игнашка с лошадьми ускакал, а барина босого и нагого покинул. Барин кричать, барин гукать, барин аукать — нет Игнашки, и след простыл! Как тут быть? Взял он нужду-птицу под мышки, сам поплелся, проклиная стремянного своего, без шапки, без шубки, босиком, подувая в кулаки да пожимая плечами. Нужда из-под Сызрани в Москву пеши ходила.
«Так вот она, нужда, какая бывает!» — сказал барич, спознавшись с птицей своего залова, с которой прозяб уже до мозгов, ознобил ноги и руки и едва только доплелся, поздним вечером, до какой-то деревушки. Он постучался в оконце, в другое, в третье — не пускают прохожего; в которой избе спят мужики, что зарезанные, и не достучишься их, не докличешься; в которой и проснулись, знать, да не откликаются: либо неохота с полатей на мороз выходить, либо постою боятся. «Нечего делать, — думает барич наш, — надо подыматься на хитрости. Не даром же нужда со мною, да не даром же и про нужду, догадливую, изворотливую, столько причуд и чудес в народе сказывают: нужда горбится, нужда и прямится; нужда научит и калачи печь, и богу молиться!»
Он подошел к чистой, белой избе{77} о двух жильях, где увидел свет; взобрался тихомолком на крытый дранью навес, под которым видна была хозяйская лавка, где торговал он лаптями, веревками, дугами, колесами, коврыгами, орехами, пряниками — чему барич наш догадался по тому, что тут пахло дегтем, а нужда чутьем рыскает, — взлез и стал заглядывать в окно. Липовый белый стол в красном углу; половина его закрыта столечником узорчатым; светец не с лучиной, а со свечою, на столе; а тут и всякий харч и еда; и вино, и пирог, и гусь жареный, за столом молодая, пригожая баба, да с нею рядом, на лавке, молодой парень, и они вместе веселятся — потешаются, пьют да едят, смеются да забавляются.
«Бабенка эта, — подумал барич наш, с нуждою под мышкой в окно глядя, — бабенка эта хозяйка; иначе она бы не потчевала гостя своего; а что он гость, а не хозяин, так это признать можно по приемам их: вишь, она подносит ему ласково и кланяется, а он принимает да усы поглаживает; видно это, что он гость, и по рукавицам; и по бархатной шапке его, которые лежат подле, на лавке, а не висят на своем месте, на колке. Стало быть, хозяина нет дома, а хозяюшка без него погуливает!» Нужда смекает делом, нужду не проведешь: и догадлива она, и понятлива!
Нужда постучался посохом своим в оконце; хозяйка вскочила и спросила: «Кто там?», а парень чуть не подавился пирогом и вылупил очи на окно. «Отворяй, — отозвался Нужда, — хозяин!» И Нужда оглянуться не успел, как пирог полетел со стола в поставец; вино за кивот, на полочку; гусь в печь, а гость — под кутник{78}, где хозяйка завалила его решетами да разным хламом и скарбом, а сама впопыхах и в суете приговаривала: «Ох, голубчик-свет, говорила я, что надо быть ныне хозяину! натолкнул же лукавый на грех, да не спас господь! лежи ж ты, голубчик, сам нишкни; авось минует неминучая!» Сама ж она, хозяйка, кинулась отпирать дверь да ворота. Ей, вишь, и невдогад, чтобы кто увидал, что у нее творится. Нужда взлез на навес, а она думала, что хозяин постучал в высокое окно с земли кнутовищем.
Той порою, не успел Нужда соскочить с навесу на снег, глядь — сани одноконные бегут, только снег хрустит, и прямиком к белой избе о двух жильях, и прямо к воротам досчатым, под щипцом{79}, да с петушком, да на высоких столбах.
«Отворяй! — закричал рыжий мужичина с окладистою бородою, похлопывая рукавицами и слезая с саней, — отворяй, Кононовна! хозяин приехал!» И Кононовна, отвечая: «За-раз, за-раз, Сидорыч!» уже возилась у запора. Собак, как и у большей части Великороссийских мужиков, на дворе не было; только свиньи встревожились да захрюкали, да дюжина баранов проблеяла. Заскрыпели полотенцы на вереях, и огарок в руках Кононовны бегло осветил крытый двор: справа ясли, колоды, телеги и сани, пара коней, коровушки, свинки да овцы; слева лесенка, крылечко на резных столбиках и чугунный умывальник с двумя носочками на железных цепочках. Между тем Сидорыч, глянув на барича, спросил:
37
В народе у нас филина называют нуждой-птицей. (Прим. В. И. Даля.)