Страница 1 из 16
МАЯКОВСКИЙ, РУССКИЙ ПОЭТ
Мемуары Эльзы Триоле
1939
Предисловие
Маяковский родился 7 июля 1893 года в грузинском селе Багдади. Отец его был лесничим. Маяковский был сыном высоких деревьев и красот Кавказа. Он вырос высоким, сильным и непохожим на других людей. Он умер в 1930 году, срубленный в самом расцвете.
Немногим людям удавалось произвести такое глубокое впечатление на современников. Вида его импозантной фигуры, блуждающей по улицам, сегодняшней Москве по-прежнему не достаёт. Она тоскует по нему так же, как тосковала в день его смерти. Его аудитория, по большей части молодёжь, всё ещё оплакивает его постепенно стихающий звучный голос. Первые полосы газет лишены его строф. Маяковского не хватает везде, где есть люди, которые хотят понять, как любить, спорить, защищать и бороться. Его не хватает там, где нужны гении. Он незабываем, как ампутированная конечность: начинаешь привыкать к её отсутствию, но всегда помнишь, как было с ней… Всё ещё кажется, что видишь его на московских улицах. На целую голову выше других. Какая великолепная голова: крупный круглый череп, продолговатые впалые щёки и эта мощная челюсть… Карие глаза под выразительными подвижными бровями, подо лбом с одной короткой глубокой вертикальной бороздой. Глаза хорошей преданной собаки, трогательные и такие нежные… И эти же глаза могли быть такими равнодушными, даже холодными. Так он шагал своими крепкими ногами, несущими мощный торс с внушительными плечами. Он прогуливался вниз по Тверской в сторону большой площади, названной его именем. Каждый раз, слыша как кондуктор автобуса говорит "Площадь Маяковского" или в новом роскошном московском метро обьявляют "Станция Маяковская", осознаешь, что его имя не утратило свое влияние. Это по-прежнему имя человека, чей голос звучит в сердцах тысяч людей. Его тёплая рука, его слова, его выразительное лицо вечно хранятся в памяти этого города.
Творчество Маяковского уже превратилось в классику, оставаясь современным. Оно классическое, потому что его гений признан целой нацией. Оно современно, потому что повседневная жизнь и проблемы, с которыми в Советской России сталкиваются сегодня, подбрасывают причины цитировать его постоянно. Любовь, Революция, Война и Мир, крошечные детали повседневной жизни… В поэзии Маяковского не было главных или второстепенных предметов. Лозунги, написанные им для министерства образования, рекламные слоганы, которые он писал для национализированных индустрий, оставили глубокий неизгладимый след в сознании людей… И они по-прежнему считают их смешными. И его лирическая поэзия не потеряла свою опустошительную силу, а его сатирические поэмы до сих пор позволяют людям ощущать, что о них кто-то думает, за них кто-то борется, готовый сравнять с лицом земли всё, что они ненавидят. Многие из его поэм донесут душевное волнение, вдохновение и надежду до будущих поколений.
У него была квартира в маленьком двухэтажном домике, из которого ныне сделали музей Маяковского. Комнаты были такими крошечными, что при каждом его движении казалось, что стены развалятся на куски. На нижней части этого дома кто-то написал на примыкающем кирпиче огромными буквами:
Глава I
Отец Маяковского умер. Семья переехала в Москву. Мрачную, нищую. В 1906-07 гг. Маяковский ещё ходил в школу. В тринадцать или четырнадцать лет он увлёкся философией, в особенности Гегелем. И естествознанием. Но больше всего его увлекал марксизм. В 1908 году, в возрасте пятнадцати лет, он вступил в партию большевиков (известную тогда как Российская Социалистическая Партия). Его впервые арестовали, обвинили в сочинении политических памфлетов, а затем отпустили. Год партийной работы. Он во второй раз подвергается аресту за попытку помочь каким-то женщинам сбежать из Новинской тюрьмы в Москве. Он получает срок. В течение 11 месяцев заключения (ему было пятнадцать или шестнадцать) у него развивается ненасытное влечение к литературе. Он читает современное творчество и классиков: Байрона, Шекспира, Толстого. Выпущенный на свободу в 1910 году, он сталкивается с дилеммой:
Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья? Разве революция не потребует от меня серьезной школы? Я зашел к тогда еще товарищу по партии — Медведеву. Хочу делать социалистическое искусство. Сережа долго смеялся: кишка тонка. Думаю все-таки, что он недооценил мои кишки.
Я прервал партийную работу. Я сел учиться.
Маяковский считал, что стихи ему нe удаются, и поэтому решил сконцентрироваться на живописи. Он поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества, откуда его исключают в 1914 году за непослушание и непокорность директору Князю Львову.
Я была школьницей. Голодающий Маяковский всё ещё учится в училище живописи, и часть его группы позже станет известной как "Футуристы". Группа повсюду заявляла, что Маяковский гениальный поэт, прежде чем он написал и слово. "Теперь", — говорил ему Давид Бурлюк, самый старший среди них, тучный человек в монокле, сюртуке и лошадиной чёлке — "теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение". Маяковский начал пописывать.
Я познакомилась с ним в доме подруги. Он показался мне громадным, непонятным и дерзким. Мне было всего лишь пятнадцать, и я не на шутку испугалась. Некоторое время спустя он появляется в доме моих родителей. Он продал своё первое стихотворение — "Бунт Объектов" (которое я с тех пор не могу найти, если только он не поменял название). Дело в том, что он тратил деньги на то, чтобы "приодеться". Он заставил свою мать (несчастную женщину) сшить ему кофту лимонно-жёлтого цвета ниже пояса. Он носил ee без ремня с и огромным чёрным галстуком. Высокая шляпа, элегантное пальто и трость завершали наряд. Его сфотографировали в этом наряде. У меня всё ещё хранится открытка с надписью "Футурист, Владимир Маяковский".
Одетый таким образом, он представился моим достаточно милым, но очень буржуазным родителям. Я плохо помню подробности его первого визита, кроме того что служанка очень насторожилась. Мне не было ещё и шестнадцати, но мне хватило хладнокровия доказать своим родителям, что я и представить себе не могла, что Маяковский может оказаться нежеланным гостем в нашем доме.
Он стал приходить почти ежедневно, обезоруживающе вежливый с матерью, говорящий с отцом только по необходимости, и все перестали обращать внимание на жёлтую кофту.
Мои родители устало смирились, и Маяковский был более или менее принят в наш дом. У нас он писал свои картины — его средство для существования того времени — и оставался на ужин.
Когда меня не было дома, он оставлял свою визитку размером с обложку книги, на которой желтым по белому во всю ширину и высоту было напечатано его имя. Моя мать неизменно возвращала ему эти визитки и неизменно говорила: "Владимир Владимирович, вы забыли вашу вывеску", как в той песенке, которую ныне поёт Шарль Трине: "Простите, господин, Вы своего коня забыли".
Маяковский ухаживал за мной. Он был неразговорчив, но постоянно что-то бормотал, неожиданно выпаливал слова и звуки, наверное, перепроверяя свои сочинения… Меня не особо интересовали эти внутренние муки, терзающие его на моих глазах, и я едва ли осознавала, что он поэт. Он часто просил меня поиграть на рояле, и начинал бесконечно ходить взад-вперёд за моей спиной, жестикулируя… У нас был очень музыкальный дом, стены, окна, мебель были насыщены, пропитаны звуком. Моя мать, великолепная пианистка, часто собирала квартеты, трио или два рояля, на которых играли в четыре или восемь рук. В такие моменты отец надевал шляпу и сюртук. Эти два рояля были чем-то вроде породистых знатных зверей посреди претенциозности нашей мелкобуржуазной квартиры. Вместо семейных портретов у нас висели натуральной величины изображения Чайковского и Вагнера, свысока смотрящих на нас со стен, да какие-то бронзовые барельефы Мендельсона и Мейербера… Моя мать ежегодно совершала паломничество в Байрейт, как правоверный мусульманин — в Мекку.