Страница 2 из 16
Мы сражаемся не против людей, но против автоматов, которые выглядят, как люди, но в которых не осталось ничего человеческого. Наша ненависть еще сильней оттого, что они с виду похожи на человека, что они могут смеяться, что они могут гладить коня или собаку, что они в дневниках занимаются самоанализом, что они замаскированы под людей и под культурных европейцев. Мы часто употребляем слова, меняя их первоначальное значение. Не о низменной мести мечтают наши люди, призывая к отмщению. Не для того мы воспитали наших юношей, чтобы они снизошли до гитлеровских расправ. Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гете в Веймаре или книгохранилище Марбурга. Месть — это расплата той же монетой, разговор на том же языке. Но у вас нет общего языка с фашистами.
Мы тоскуем о справедливости. Мы хотим уничтожить гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало. Мы радуемся многообразию и сложности жизни, своеобразию народов и людей. Для всех найдется место на земле. Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных преступлений гитлеровского десятилетия. Но есть пределы и у широты: я не хочу сейчас ни думать, ни говорить о грядущем счастье освобожденной от Гитлера Германии — мысли и слова неуместны и неискренни, пока на нашей земле бесчинствуют миллионы немцев.
Железо на сильном морозе обжигает. Ненависть, доведенная до конца, становится живительной любовью. «Смерть немецким оккупантам» — эти слова звучат, как клятва любви, как присяга на верность жизни. Бойцы, которые несут смерть немцам, не жалеют своей жизни. Их вдохновляет большое, цельное чувство, и кто скажет, где кончается обида на бесчеловечного врага и где начинается кровная привязанность к своей родине? Смерть каждого немца встречается со вздохом облегчения миллионами людей. Смерть каждого немца — это залог того, что дети Поволжья не узнают горя и что оживут древние вольности Парижу. Смерть каждого немца — это живая вода, спасение мира.
Христианская легенда изображала витязя Георгия, который поражает копьем страшного дракона, чтобы освободить узницу. Так Красная Армия уничтожает гитлеровцев и тем самым несет свободу измученному человечеству. Суровая борьба и нелегкая судьба, но не было судьбы выше.
26 мая 1942 г.
Им не жить
В маленькой капле отражается мир. В дневнике Ганса Хайля отражена история германской армии, Ганс Хайль — ефрейтор 25-го саперного батальона. Где он родился и когда — нам неизвестно, но умер он 12 феврали 1942 года на Брянском фронте.
Ганс Хайль начал поход исключительно бодро. 22 июня 1941 года он деловито отметил: «Вчера изрядно напились. Сегодня с 3 часов 15 утра начались военные действия». Он считал, что его танковая группа сразу проследует к Черному морю: «Это будет красивым путешествием». Кто-то посоветовал ефрейтору изучить русский язык, ему даже подарили карманный словарь; но он возмущенно отметил: «Изучить русский почти невозможно — сломаешь при этом язык».
Ефрейтор предпочитая ломать чужие головы. Мы часто видим теперь фрицев, которые хныча и вытирая рукавом нос, бормочут: «Гитлер капут». Полезно восстановить образ наступающего немца. Вот что писал Ганс Хайль в июле 1941 года: «Русские — настоящие скоты. Приказ в плен никого не брать. Любое средство для уничтожения противника правильно. Иначе нельзя справиться с этим сбродом». «Мы отрезали русским пленным подбородки, выкололи глаза, отрезали зады. Здесь существует один закон — беспощадное уничтожение. Все должно протекать без так называемой гуманности». «В городе каждую минуту раздаются выстрелы. Каждый выстрел означает, что еще одно человекоподобное русское животное отправлено куда следует». «Эта банда подлежит уничтожению. Мужчин и женщин нужно всех расстреливать».
Страшный июль, кровь русских женщин, трупы русских детей — мы все помним. Мы знаем, кто к нам пришел и зачем.
Приятели Ганса Хайля смеют говорить о христианстве, о милосердии, о человечности. Но снег декабря не смыл с них детской крови.
Снег декабря… Я не скажу, что Ганс Хайль в декабре стал человечней — таких не переделаешь. Но зимой Ганс Хайль многому научился. 28 сентября он еще писал: «Ходят слухи что окружение Москвы закончится через месяц. Значит, в конце октября мы будем в Германии…» А месяц спустя он уже кое-что понял. Он жаловался: «У меня больше нет никакого желания о чем-либо писать. Сидим десять дней в проклятой грязи. Жрать почти нечего. До чего я похудел — кожа и кости!»
30 октября «кожа да кости» мечтает: «Если бы попасть в Германию хоть зимой!..» Но направление сначала не то: ефрейтора шлют на Рязань. А 23 декабря Ганс Хайл, пишет: «Внезапное отступление:. Богородицино сравняли с землей. Все деревни сожгли».
Проходит еще месяц. Вот запись 28 января: «Свинство, и, между прочим, большое! Вся четвертая рота состоит из людей 43–44 лет. Снаряжение недостаточное. Мы должны итти вперед, как резерв. Безумье!..» И вот последняя запись — в феврале: «Есть нечего. Почты нет. Снег. Днем нет покоя. А ночью тревога и снова тревога. Нет покоя, нет сна. Из нашей 4-й роты почти все убиты или ранены. С нами покончено, полностью покончено…»
Кто на свете пожалеет такого Ганса? Кто не вспомнит об июле, когда он хвастал; «Режем подбородки, выкалываем глаза»? В июле он был страшен. К февралю он стал омерзителен. Его дневник не напечатают в Германии, и «весенние солдаты» Гитлера не узнают о судьбе своих предшественников. Может быть, они придут к нам тоже бодрые, готовые резать подбородки? Мы проучим и этих.
3 апреля 1942 г.
Их исправит могила
3 мая германская радиостанция Люксембург передала следующую характеристику гитлеровского солдата:
«Когда немцы начали борьбу против численно превосходящего противника, охваченного стремлением к разрушению, им пришлось задушить в себе культурное наследие нескольких веков. Немцам пришлось забыть все идеалы европейского рыцарского кодекса. Когда война кончится, немецкие жены столкнутся с задачей смягчить очерствевшие души немецких солдат, вернуть им веру в человечество».
Итак, мы осведомлены, почему немецкие солдаты убивают грудных детей, пытают раненых, насилуют девочек: они борются «против численно превосходящего противника». Они жгут наши города, они топчут наши поля, они рубят наши сады, потому что мы «охвачены стремлением к разрушению». За ровным голосом диктора чувствуется рев разнузданной солдатни, пьяной от водки и крови.
Они, видите ли, забыли рыцарский кодекс. Ложь. Эсэсовцы не рыцари, эсэсовцы — убийцы. Они не могут забыть о рыцарской чести: они о ней не слыхали. Они выращены, как палачи, как погромщики, как истязатели. Они сдали первый экзамен на звание эсэсовца, убив до войны сотни еврейских детей. Они показали себя зрелыми, повесив тысячи поляков. Они стали маститыми, расстреляв десятки тысяч французских беженок. Они пришли к нам гордые уничтожением десяти стран, залитые детской кровью, с «рыцарским крестом» на груди и с отмычкой в кармане. О каких идеалах можно говорить с бандитами? Их идеалы — это кусок сала, это серьга, вырванная с мясом, это куртка, снятая с убитого ребенка.
Она жалуются: им пришлось задушить в себе культурное наследие прошлого. Ложь. У них нет культурного наследия. Они взяли у прошлого только технику, которую, они обратили на уничтожение людей. Они взяли у прошлого только суеверия, орудия пыток и мрак чумных годов. Что общего между гитлеровским босяком и Гете? Между эсэсовцем и Шиллером? Между припадочным фюрером и Кантом? Они задушили культурное наследие в 1933 году. Они жгли тогда книги, потрошили музеи, калечили науку. Они вскормили беспризорников, которые сегодня жгут дом Пушкина в Михайловском и которые завтра сожгут дом Гете в Веймаре.
Их души очерствели? Ложь. У них нет души. Это — одноклеточные твари, микробы, бездушные существа, вооруженные автоматами и минометами. Они начали свою жизнь без мыслей, без чувств, без мечтаний, без, порывов. Когда им весело, они отрыгивают. Когда им плохо, они чешутся. У себя они кричат: «Хайль Гитлер», а попав в плен, восклицают: «Гитлер капут». Десять тысяч немцев перебывало в деревне Колицыно. К каждому из них в суровые зимние месяцы подходили русские женщины с замерзавшими детьми и просили: «Пусти ребенка в избу». И ни один из десяти тысяч не пустил. Очерствели? Нет. Такими пришли в Польшу. Такими топтали Францию. Такими резвились в Греции. Бездушные выродки, человеческое мясо с ржавым железом вместо сердца.