Наше небо

Перед праздником должна была состояться большая репетиция, и Мошковский предложил мне принять в ней участие.

Он как бы вскользь упомянул, что у него имеется парашют, который отстегивается в воздухе. Потом спросил, не воспользуюсь ли я им для участия в подготовке к празднику. Надо ли говорить, с какой радостью принял я это предложение?

Тренировка к празднику дня авиации была назначена на 6 августа. В этот день вся Москва устремилась на аэродром в Тушино. Сотни автобусов и легковых машин, тысячи велосипедов и мотоциклов заполнили Ленинградское шоссе.

По условиям, прыгнув с высоты около двух тысяч метров и пройдя затяжным прыжком семьсот-восемьсот метров, мне следовало открыть парашют, опуститься на нем метров сто пятьдесят, отцепиться от него и снова падать затяжным прыжком, стремясь сделать затяжку как можно дольше.

Самолет, оторвавшись от земли, начал набирать высоту. Я стал смотреть вниз. Аэродром казался каким-то живым муравейником. Было непостижимо, как они там внизу ухитряются не наступить друг на друга.

Подняв руку, летчик показал мне на облака. Мы добрались к ним вплотную. Казалось, что облака сейчас лягут на крылья самолета, покроют нас белесым туманом, и мы ничего не сможем видеть.

Высота тысяча метров. Выше подниматься нельзя.

— Что делать? Снижаться? — спрашивает летчик.

Снижаться — значит упустить прекрасный случай. Неизвестно, когда он еще повторится.

— Буду прыгать!

Даю летчику сигнал, а сам начинаю готовиться к прыжку. Осторожно выбираюсь из кабины и отталкиваюсь.

Пролетев триста метров, я перевернулся на спину и раскрыл нагрудный парашют. Змейками промелькнули белые стропы. Сильный рывок — и парашют раскрылся.

Вслед затем произошло что-то совершенно неожиданное. По всем правилам парашют должен был начать плавное снижение, как вдруг я почувствовал, что металлические застежки, соединявшие меня с подвесными лямками парашюта, не держат его. Парашют, ничем со мной не связанный, стал от меня отделяться. Инстинктивно одной рукой я схватился за лямки удаляющегося парашюта, но, конечно, я удержать их не мог.

Парашют тянула сила в сотни раз больше моей. Парашют, играя стропами, стал удаляться, а я полетел вниз. Ничего подобного со мной еще никогда не случалось. На какую-то долю секунды меня охватил страх, но вслед затем мелькает мысль: «У меня есть еще один парашют».

Я перевернулся вниз головой, когда до земли оставалось метров шестьсот. Решил падать затяжным прыжком еще метров триста. Когда до земли оставалось метров двести пятьдесят, я нащупал рукой вытяжное кольцо и выдернул его.

Снова промелькнули белые змейки строп. С замиранием сердца ожидаю рывка. А вдруг и этот парашют вырвется? Сильный рывок потрясает все мое тело. Парашют раскрылся! Начинается плавный спуск.

Поправляя стропы, я ощутил острую боль в правой руке. Неужели я ее поранил об острые концы лопнувших металлических застежек улетевшего парашюта? Так оно, очевидно, и было. Вся рука в крови. Боль становилась все сильнее. Сразу же после приземления подъехала санитарная машина, и мне тут же сделали перевязку.

Не успев оправиться от пережитого в воздухе, я как-то неожиданно для себя оказываюсь перед двумя микрофонами.

Выступать перед микрофоном мне еще не приходилось. Волнуясь, я нагибаюсь к микрофону и не говорю, а кричу. Не зная, куда деть руки, одну кладу в карман, а другую на микрофон. Какая-то женщина исправляет мою ошибку.

Я рассказывал собравшимся москвичам о том, что произошло в воздухе и что я пережил несколько минут тому назад, хватаясь за стропы улетающего парашюта.

ЭКСПЕРИМЕНТЫ

Эксперименты

Известный английский парашютист Айвор Прайс, погибший при попытке побить мировой рекорд затяжного прыжка, установленный советским парашютистом Н. Евдокимовым, однажды совершил последовательно восемь прыжков, затратив на них в общем шестнадцать минут пятьдесят секунд, включая сюда время спуска на парашюте и подъема в воздух. Иностранная печать в сенсационных тонах смаковала захватывающие подробности этого рекорда, подчеркивая, что из восьми совершенных подряд прыжков самый быстрый прыжок занял всего двадцать восемь секунд, а самый медленный — одну минуту тридцать пять секунд.

Годом раньше советский летчик-парашютист товарищ Козуля совершил подряд шестнадцать прыжков. Он бросался с парашютом вниз и, опустившись на воду, снова поднимался на воздух на втором самолете, ожидавшем его на берегу.

Если бы такие прыжки были необходимы, полагаю, что первенство осталось бы за нами. Практически это бесцельный эксперимент, не имеющий никакого применения, никакой будущности. Айвор Прайс совершал подобные эксперименты на платном воздушном празднике.

Советским парашютистам реклама не нужна. Подобные прыжки могут иметь значение разве что для проверки индивидуальной выносливости.

Однажды я пролетал на истребителе около трех часов. После но лета меня подняли в воздух на другой матине, и я сделал подряд два затяжных прыжка. Вслед затем я сам поднял шестнадцать парашютистов и, поочередно выпустив их, сделал столько же посадок. Самочувствие у меня при этом было такое бодрое и легкое, что я готов был подняться в воздух и прыгать еще несколько раз.

А в другой раз совершил всего лишь два прыжка и почувствовал себя совершенно разбитым и усталым.

Очевидно, объяснение этому нужно искать не только в физической выносливости, но и в так называемом душевном состоянии.

Собственные прыжки и подготовка к ним на меня, например, действуют гораздо меньше, чем прыжки моих учеников.

Когда прыгают ученики, я волнуюсь и, кружа над ними на самолете, переживаю не только момент приземления, но и каждый миг спуска.

Как-то в ясный, но ветреный день мне пришлось вывозить на экспериментальные прыжки несколько молодых парашютистов.

Я сам пилотировал машину и, приказав первым двум товарищам выброситься, проследил в воздухе за их приземлением. Все шло хорошо.

Сделав посадку, я забрал еще трех человек и, снова уйдя в воздух, поочередно выпустил их на землю. Один за другим в воздухе распахнулись зонты, и люди, сносимые ветром, снижались со скоростью несколько большей обычной.

Низко кружа над парашютистами, я следил за спуском и скоро увидел, как первый, встретившись с землей, поднялся на ноги и быстро убрал парашют. Второй сел неумело. Упав на бок, он не успел встать и погасить парашют. Ветер надул купол и рванул парашютиста с места… Его волокло по земле до тех пор, пока парашют не запутался в телеграфных проводах.

Взволнованный неудачным приземлением, я до того снизил машину, что едва не врезался в насыпь, выросшую прямо передо мной. После крутого перевода ручки на себя самолет взметнулся вверх, и только тогда я увидел, что удача и на этот раз не покинула меня: первое препятствие были провода. Самолет проскочил между ними и землей, едва не врезавшись в насыпь. В тот момент я не заметил этого, ибо слишком переживал неудачное приземление парашютиста. Ведь это был мой ученик.

Взглянув на землю сквозь случайное «окно», я решил итти на аэродром. После крутого пикирования самолет выскочил в четырехстах метрах от земли. Я застыл от неожиданности. Справа от меня медленно плыл огромный дирижабль. Я обошел его со всех сторон и на борту прочел:

«СССР — В-2 — СМОЛЬНЫЙ»

Самолет рядом с ним казался маленькой птицей. Я последовал за дирижаблем на малом газу и вскоре увидел выстланные на земле посадочные сигналы, много людей и эллинг.

Плавный полет дирижабля заинтересовал меня.

«А что, если прыгнуть с него?» — раздумывал я в воздухе.

На другой день рано утром я отправился к поселку, где находился эллинг. Точно исполинский шелковый кокон, дирижабль спокойно дремал под крышей. В воздухе он казался меньше.

Познакомившись с командиром дирижабля, я рассказал ему о своих намерениях.