Страница 3 из 11
– Все в порядке, – заверила меня секретарь, – он тебя ждет.
– Так уж и ждет? – засомневалась я. – Ты с ним лично разговаривала?
– Нет, – Маринка покачала головой, – у него до четырех запись, и он не может подойти к телефону. Но это означает, что он на месте и ждет тебя.
– Ладно, – обреченно согласилась я, – известная логика в твоих словах есть.
– Логика есть, – усмехнулась Маринка, – она не может не быть.
Итак, без десяти четыре я остановила свою «Ладу» рядом с красивым синим джипом «Сузуки» возле кирпичной двухэтажки, расположенной внутри довольно подозрительного безлюдного квартала, надела на плечо «Никон», с которым разве что не спала, и… уперлась в запертую парадную дверь. «Начало неплохое», – вздохнула я и заметила тропочку на снегу, ведущую, как предположила, ко входу настоящему, то есть черному. Пройдя вдоль фасада, я свернула за угол и увидела, что в торце здания есть еще одна дверь, и она даже приоткрыта. Войдя внутрь, что уже само по себе можно было считать успехом, я поднялась на второй этаж, прошла обшарпанным коридорчиком и очутилась у двери с надписью «Студия». Открыв ее, очутилась в узкой комнатушке, в конце которой стоял стол. За ним сидела молоденькая кудрявая шатенка в темно-зеленой водолазке, с ярко накрашенными губами. Ее кукольное личико если и выражало что-то, то скорее всего это можно было назвать пренебрежительным спокойствием.
Представившись, я сообщила шатенке, что на четыре у меня назначена встреча с Андреем Ежовым.
– У него запись, – пожала она плечами, – ждите.
Повесив свою шубку на вешалку, я присела на один из трех стульев, стоявших вдоль стены, и последовала совету секретарши. Передо мной была стена, выкрашенная в светло-лимонный цвет, с двумя дверями по краям. Одна, соответственно, оказалась почти рядом со мной, так как я сидела в самом конце приемной; другая около входной двери. Та, вторая, поминутно открывалась, впуская и выпуская юношей и девушек, которые то выходили в коридор по каким-то только им известным делам, то подходили к секретарше и перебрасывались с ней короткими фразами. Дверь же, ближняя ко мне, не подавала признаков жизни, и я решила, что вожделенный субъект, то бишь господин Ежов, находится именно за ней. От этого мне, правда, не стало ни горячее, ни холоднее, но все же появилась некоторая определенность.
Просидев еще пятнадцать минут, я выразительно посмотрела на секретаршу.
– Не могли бы вы напомнить господину Ежову, – с оттенком раздражения попросила я, – что его ждут.
– Думаю, что он помнит, – полупрезрительно выпятив яркие губки, произнесла эта куколка.
– Полагаю, – снисходительно посмотрела я на нее, – что Андрей Николаевич, как человек творческий, может и не помнить обо всех назначенных встречах, поэтому я просто настаиваю, чтобы вы напомнили ему обо мне.
Видимо, мой холодный деловой тон несколько сбил с нее спесь. Она заерзала на стуле и даже сделала попытку подняться, но все же осталась сидеть.
– Давайте еще немного подождем, – предложила она с кривой улыбочкой.
– Не знаю, как вас зовут, девушка… – менторским тоном произнесла я.
– Светлана, – быстро представилась она.
– Так вот, Светлана, – цинично усмехнулась я, – мне кажется, что в шоу-бизнесе вы недавно и долго здесь не продержитесь.
Она подняла на меня удивленные глаза, и я поняла, что работает она здесь скорее всего не очень давно.
– Долго вы здесь не продержитесь по нескольким причинам, – снисходительно пояснила я. – Нельзя заставлять долго ждать корреспондента крупного тарасовского еженедельника, который может написать о вашем шефе все, что ему заблагорассудится, – это раз; во-вторых, нужно быть немного пошустрее; в-третьих…
Я не успела еще договорить, потому что ближайшая дверь отворилась, оттуда выглянул мужчина, и все внимание секретаря оказалось прикованным к нему.
– Света, кофе, – проронил он и хотел исчезнуть, но Света, «подбодренная» мной, остановила его:
– Андрей Николаевич, вас здесь ждут, – робко произнесла она.
– Да? – удивленно воскликнул мужчина и с интересом посмотрел на меня. – Ах да, конечно, конечно! Еженедельник «Свидетель». Разве уже четыре?
Вопрос был предназначен скорее секретарше, чем мне, но ответила я:
– Скоро половина пятого.
– Света, – Ежов бросил на секретаршу укоризненный взгляд, – что же ты мне не напомнила?
– Но ведь вы сказали, Андрей Николаевич… – начала было оправдываться она, однако он не дал ей договорить.
– Проходите, пожалуйста, – улыбнулся он одними уголками губ, – я скоро.
И снова пропал за дверью.
Не знаю почему, но, руля по направлению к студии Ежова, я представляла его себе с прической а-ля Люк Бессон – бобрик такой модный или ежик – блестящие от геля волосы намеренно подняты вверх. Есть в этой прическе что-то задорно-мальчишеское, словно человек только что встал с постели и то ли не захотел, то ли забыл причесаться. Наверное, иллюзия, что Ежов явится ко мне именно с такой прической, была связана с тем быстрым резонансом, который его колючая фамилия вызвала в моем воображении. У меня, должно быть, чисто детский лингвистический талант. Фонема для меня всегда полна смысла и значения. Так дети именуют милиционера улиционером, и только диву даешься, почему взрослые до этого сами не додумались?
Поэтому когда я увидела сидящего перед пультом на хитроумно вертящемся стуле Ежова, нервно подрыгивающего ногой и делающего нелестные замечания в адрес поющих за прозрачной стенкой трех смазливых полураздетых девиц, я несколько оторопела: Ежов имел совершенно иную прическу. Его цвета спелой пшеницы, разделенные посредине пробором волосы были подстрижены таким образом, что две раскачивающиеся в такт убогому ритму очередного «шедевра» гладкие пряди, которые были намного длиннее остальных, все время накатывали на его матово-смуглое лицо со следами оспы. Он был худощав, невысок, эффектен. В узких брючках, белой майке в обтяжку и поблескивающей курточке, напоминающей ветровку.
Приподнято-округлые темные брови придавали ему удивленный вид. Крупный заостренный нос, тяжеловатый, резко очерченный подбородок и живые глаза, цвета которых я не могла определить из-за приглушенного освещения, делали его физиономию незаурядной. В руке он держал солнцезащитные очки. Две глубокие морщины на его впалых щеках и резкость жестов заставляли думать о Ежове как о невоздержанно-любознательном, экспансивном человеке, привыкшем испытывать на прочность себя и других.
Когда девушки издали очередной душераздирающий вопль, он вымученно улыбнулся, и я поразилась, до чего же неприятная, клоунская у него улыбка. Наигранно терпеливая, без всякой теплоты. Наверное, все дело было в его невыразительно-узких губах и том наплыве тщеславной спеси и превосходства, которые он вкладывал в нее.
– Так, – он повернул к себе микрофон, закрепленный на пульте, – третий сорт – не брак. Теперь – «Голубые ели».
Пронеслось в мозгу окончание анекдота про Штирлица – голубые еще и пили.
Справа от пульта находился стол, за которым я и устроилась, а так как на столе была еще и пепельница, то достала сигареты, закурила и стала наблюдать за происходящим. Девчушки за стеклом задергались под слышную им одним музыку. Я поняла, что Ежов слушает их через наушники, которые он нацепил на голову.
Через некоторое время в комнату вошла Света с подносиком, на котором стояли две чашки. Одну она поставила на горизонтальную часть пульта для Ежова, а вторую подала мне. Здесь было не так скучно, как в приемной, и хотя я не слышала ни музыки, ни голосов девушек, было довольно интересно наблюдать за их телодвижениями.
Андрей Николаевич тоже смотрел за стекло, не обращая на меня никакого внимания. Даже не извинился, мерзавец, подумала я, втайне лелея мысль, что когда, наконец, представится возможность с ним поговорить, задам ему такие вопросики, от которых у него сыпь пойдет по всему телу. Только поэтому я и решила остаться и дождаться этого шоу-бизнесмена, сколько бы это ни отняло у меня времени.