Страница 67 из 70
Ни о чем существенном принцесса Релинген и графиня де Саше больше не говорили, однако слуги их высочеств не могли похвастать той же сдержанностью. Видя угнетенное состояние господина и печаль графини де Саше, слуги дружным хором кляли завистливого короля, не дающего родственнику его высочества покоя даже в Барруа. Луиза делала вид, что не слышит ворчания лакеев, однако мрачный вид принца Релинген наполнял ее душу радостью.
"Кузен Жорж струсил", -- думала графиня де Коэтиви и скромно опускала голову, дабы никто не видел ее торжествующей улыбки. Принц склонился перед волей короля, и в желании избежать его гнева согласился на изгнание любимчика Франции и даже на то, чтобы он покинул Барруа и отправился в Нидерланды навстречу испанской пехоте и пушкам. Оставалось лишь выяснить, где именно будет прятаться от короля наглец Бретей. Последнее было самым трудным делом. Отчаявшись найти подход к кузену Жоржу, Луиза уже готова была на любое безумство, когда в очередной утешительной беседе Аньес с девчонкой Соланж прозвучало слово "Гент". Ее высочество уверяла воспитанницу, будто Гент -- город ничуть не хуже Парижа, так что никакая опасность Александру там не грозит, твердила, что в Генте Александр будет устроен со всеми удобствами, и со временем, когда все образуется, Соланж сможет присоединиться к супругу.
Осчастливленная открытием Луиза поспешила написать отчет мэтру Каймару, предвкушая размер награды, которую вручит ей управляющий Ланже.
Мэтр Каймар читал письмо Луизы и спрашивал себя, а почему Гент? Бежать от его величества к кальвинистам через испанские владения можно было только от полного отчаяния и безысходности. "Правильно, -- довольно размышлял бывший откупщик. -- Гревская площадь пугало для любого храбреца, да и кто сказал, что за неповиновение его воле наш добрый король ограничился бы головой Бретея? Ставлю квадрупль против медяка, что король Генрих с удовольствием прислушается к мольбам Рене де Клермон и отправит мерзавца в увлекательную поездку на четверке лошадей одновременно". Мэтр Каймар улыбнулся, предвкушая сладостное зрелище, и вновь вернулся к письму. Следовало признать, что испанцы, к которым неминуемо должен был попасть Бретей, отомстили бы полковнику ничуть не хуже короля. Мэтр Каймар лишь жалел, что не сможет лично полюбоваться на смерть человека, который столько раз становился на его пути, но затем сообразил, что хотя бы отчет об этой кончине получить сможет. Деловые интересы Каймара пока не касались Гента, однако бывший откупщик полагал, что его партнер в Лилле сможет раздобыть все необходимые сведения. Идея была верной -- за Бретеем следовало приглядеть, и в случае необходимости подбросить хворост в его костер. Мэтр Каймар подумал, что будет не единственным человеком, которому кончина Бретея придется по душе -- его величество также должен был с немалым удовольствием выслушать отчет о последних часах наглеца.
Когда королева-мать прочла донесение графини де Коэтиви, она чуть не рассмеялась от облегчения. И даже вопрос "А почему Гент, а не Артуа?" показался ей не столь важным. Кто бы мог подумать, но сын оказался проницательнее, чем она полагала, и понял Жоржа лучше, чем она. Как она опасалась бегства Релингена в Рим, пугала себя немилостью папы и враждебностью короля Филиппа. И вот, пожалуйста -- племянник вернулся во Францию с кучей подарков, лучшим из которых было благословение папы на брак Генриха, а затем безропотно покинул Париж, чтобы отправиться в туреньскую ссылку. Или взять эту историю с Бретеем... Сколько шума принц поднял из-за своего любимчика и ради чего? Чтобы отправить молодого человека сначала в Бар-сюр-Орнен, а затем и в Гент. Не в Релинген, не в Три Епископства и даже не в Страсбург, а в кальвинистский город, где терпеть не могли католиков и дворян, и кем? Простым наемником!
Екатерина вновь просмотрела письмо графини и, наконец, с благодарностью перекрестилась. Вся эта бравада, вся заносчивость племянника должны были скрыть одно -- трепет Релингена перед королем. Итальянка не удивилась бы, если б и следующее предсказания сына сбылось, и месяца через три или четыре племянник явился бы к королю молить его сменить гнев на милость и дозволить Бретею вернуться во Францию. Представляя беседу Генриха и Жоржа, Екатерина признавала, что некий смысл в выборе молодыми людьми города Гента был. Гораздо легче было склонить короля к милосердию, со слезами на глазах повествуя, сколь тяжкой и полной лишений была жизнь изгнанника в оплоте кальвинистов, чем говорить о счастливой жизни Бретея в подвластных Релингену землях.
Лишь в одном королева-мать была не склонна соглашаться с сыном. Хотя ее величество и признавала, что Жорж заслуживал наказания, она была не склонна в качестве наказания отнимать у Бретея полк. Во-первых, королева-мать полагала, что юнец быстро найдет себе другую игрушку, а до чего могут доиграться два молодых человека, она предсказывать не бралась. Разумнее всего было заставить юнца служить Генриху в армии, а когда он вдоволь насытится армейской жизнью отправить юнца с деликатной миссией к королеве Елизавете. Екатерина была уверена, что если кто и сможет получить доступ пусть и не к сердцу, но хотя бы к телу рыжей стервы, так это Бретей. Вскружить стареющей кокетке голову, стать ее фаворитом, склонить к браку с Франсуа и тем самым заслужить полное прощение короля -- королева-мать не сомневалась, что поручение придется по вкусу испорченному юнцу. Оставалось одно, запастись терпением и дождаться, когда жизнь среди кальвинистов станет для Бретея невыносимой, а затем продержать племянника Жоржа не менее получаса в королевской прихожей, еще столько же на коленях перед королем, после чего можно будет проявить снисходительность и убедить Генриха проявить милосердие.
Королева-мать спрятала письмо Луизы де Коэтиви и подумала, что теперь, когда она поняла, что творится в Лоше и Барруа, графине не было смысла оставаться при Релингенах. А раз так, то и внук мог возвратиться ко двору. Необходимо было написать письмо племяннику и отправить за Луи надлежащую свиту. Да и графиню де Коэтиви можно было вернуть в Лувр.
Строгое письмо королевы-матери, требующее от принцев Релинген немедленно отпустить шевалье де Шервилера ко двору, основательно озадачило Жоржа-Мишеля. При других обстоятельствах принц Релинген без колебания ослушался бы королеву-мать, однако сейчас, когда отношения с Генрихом были испорчены, а Ален по-прежнему нуждался в титуле и признании короля, приходилось молчать и подчиняться.
Не менее повелительное письмо к графине де Коэтиви, приказывающее ей явиться в Лувр и приступить к своим обязанностям, привело Луизу в полный восторг. Мысленно графиня возносила благодарственные молитвы ко всем святым, но помня о крутом нраве принцессы Релинген, горько рыдала у ног Аньес, сетовала, что приказ королевы-матери отрывает ее от добродетельной жизни и грозит ввергнуть в пучину порока. Луиза так убивалась и пролила так много слез, что придворные дамы и фрейлины Аньес дружно хлюпали носами и смотрели на графиню, как на святую мученицу, брошенную на растерзание львам. Ее высочество также была растрогана отчаянием кузины и ласково заметила графине, что та не обязана подчиняться приказу королевы-матери, напомнила, что у Луизы есть муж и обязанности перед семьей и, значит, она имеет право подать в отставку, даже обещала графине заступиться за нее перед королевой Екатериной. Услышав утешения Аньес, Луиза с благодарностью обняла ее колени, а потом сообщила, что ради благополучия мужа, пасынков и сына, готова вынести любые муки и подчиниться воле своей госпожи.
Напоминание об Алене заставило Аньес замолчать. Обращаться с просьбой к ее величеству, когда воспитанник так нуждался в признании короля, было неразумно, да и не хотелось. Коль скоро кузина готова была принести себя в жертву сыну и собиралась нести свой крест с истинно христианским смирением, оставалось принять эту жертву и благословить бедняжку. Аньес ласково подняла Луизу с колен, посоветовала почаще молиться, а затем даровала кузине распятие, сплошь усеянное жемчугами.