Спасатель (сборник)

– Кто?

– Из Тарасова. ФГС-1, – ответил наш майор, привычным жестом протирая платком свою лысину…

«ФГС – это значит федеральная группа спасателей, – размышляла я, перелезая через леер, натянутый над кормовым бортиком. – А единица – это код допуска. Допуск у нас высокий, мы можем работать практически везде, кроме космодромов и пусковых шахт стратегических ракет. Там нужно иметь нулевой допуск. А на такой аварии, как здесь, достаточно было бы и тройки…»

– Документы! – сурово потребовал тот же голос, и у меня возникло ощущение, что нас почему-то арестовали и допрашивают.

Теперь я рассмотрела человека, который выражался столь односложно. Он был высокого роста, очень худой, с острым носом и впалыми щеками. Взгляд его настороженно скользил по нашим лицам, и мне показалось, что я уловила нечто вроде усмешки, когда он на секунду задержался на мне… Слишком долго, пожалуй, задержался…

«Высокомерие по отношению к женщинам – верный признак обостренного чувства сексуальной неудовлетворенности… – машинально отметила я про себя. – Синдром Паниковского – «меня девушки не любят»… Как следствие – повышенная агрессивность к представителям своего пола, в которых подозреваются более удачливые сексуальные конкуренты…»

Григорий Абрамович протянул ему наши бумаги, тот взглянул в них мельком и, удостоверившись, что в них все в порядке, вернул нашему майору.

– А это тоже спасатель? – спросил он у Грега, указав на меня и вложив в последнее слово откровенную иронию, даже издевку.

– Экстремальный психолог второй категории капитан МЧС Ольга Николаева, – опередила я ответ своего командира, а то начнет сейчас мямлить.

– А вы, собственно, кто? – сообразил наш начальник, что отчитываемся мы перед каким-то неизвестным нам человеком…

– Полковник Краевский. Федеральная служба безопасности, – подчеркнуто внушительно произнес тот и посмотрел на нас свысока…

Пожалуй, даже слишком внушительно для нормального социального самоощущения. Такой взгляд скорее характерен для личностей, не удовлетворенных своим положением. Высокомерие, если уж оно взято на вооружение, становится универсальным способом психологической защиты…

– Тьфу, черт! – Кавээн сплюнул ему под ноги. – А я смотрю – чего такой худой-то, мать твою? Иссох, наверное, без опасности-то? Пошли, мужики, работать надо, а не лясы точить…

«Мужиков» я прощаю только Кавээну, скажи такое Игорек, ему не поздоровилось бы… Но Игорек себе такого и не позволил бы, он-то как раз меня как женщину воспринимает. У Игорька совсем другие проблемы. Ему его место в жизни не нравится… Но для высокомерия он слишком открыт. Его психологическому типу больше подходит обида… Вот он на нас, капитанов с майорами, и обижается…

Кавээн двинулся вдоль бортика, мы – за ним, огибая рваное железо и внимательно глядя под ноги, – такие места всегда чреваты сюрпризами. Не заметишь, как окажешься где-нибудь в трюме, заполненном водой… А если еще упасть на груду искореженного металла… Можно считать, что твоя карьера на этом закончена. Тебе будет светить только пенсия по инвалидности. Это в лучшем случае. В худшем – вместе с карьерой на этом завершатся и твои жизненные заботы.

Впереди меня наш осторожный Григорий Абрамович что-то вполголоса выговаривал в спину Кавээну. Его слов я не расслышала, но ответил ему Кавээн громко, не скрываясь и не деликатничая:

– Да пошли они, козлы… Я ФСБ не подчиняюсь…

Абрамыч опять что-то забубнил.

На судне уже работала группа спасателей, человек десять. Впрочем, судном останки теплохода можно было называть с большой натяжкой. Скорее оно напоминало гигантское корыто, в которое навалили груду покореженного металла, или плавучий гроб, общую могилу для… Вот это-то мы и должны установить – количество погибших, а самое главное – разыскать и вытащить из обломков тех, кто еще жив, кому можно еще помочь…

Теплоход стоял наискось между двумя опорами моста, не касаясь ни одной из них бортами и уткнувшись носом в лежащий под водой мостовой пролет. Только бурлящая на поверхности вода указывала на то, что на дне находится огромное металлическое сооружение. Еще дальше, вниз по течению, тихо покачивались несколько катеров, с которых под воду спускались водолазы. Под катерами, как я поняла, были затонувшие вагоны, свалившиеся с моста в момент удара. Мы, кстати, так и не знали пока, сколько вагонов упало во время катастрофы. Вагоны не входили в наше поле деятельности, ими занимались другие группы.

Часть спасателей работала с носовой стороны, нам по плану, утвержденному госкомиссией, нужно было подойти к месту наиболее сильных повреждений со стороны кормы…

«Сергей Есенин» был еще недавно четырехпалубным теплоходом класса «река-море», то есть мог совершать плавания как по рекам, так и по внутренним морям, по Каспию, например, Балтике или Средиземноморью. Океанская волна для него была бы высоковата, но для балтийских переходов «Есенин» был в самый раз. Да он скорее всего и в первый свой рейс отправился именно по Балтике. Построен он был лет двадцать назад в той части Германии, которая тогда называлась ГДР, и пришел на Волгу через Беломорско-Балтийский канал. Это был внушительный для волжских берегов красавец, высокий, с косыми приземистыми трубами, с плавными обводами и гордо, высоко задранным над волжской водой носом. Мне показалось на миг, что я вспомнила его стоящим у тарасовского речного вокзала… Впрочем, теплоходов такого типа на Средней Волге не меньше десятка.

В том, что от него осталось, трудно было узнать прежнего «Есенина». Это было уже не судно, а металлолом, начиненный мертвыми телами. Мостом срезало у него полностью верхнюю палубу и почти полностью – третью. Вторая и даже первая в носовой части оказались смятыми и сдвинутыми к центру бесформенной грудой. На корме две нижние палубы уцелели, и даже самая ближняя к корме часть третьей палубы оказалась нетронутой. Относительно нетронутой. По крайней мере там осталось несколько внутренних помещений, в которых можно было наверняка выжить, потому что переборки не были прижаты друг к другу вплотную, как в носовой части, и между ними вполне могло поместиться тело человека.

Из кормовых кают пассажиров уже вывели и переправили на берег. Им повезло больше других. Они отделались только психологическим потрясением, когда среди ночи, проснувшись от страшного скрежета, выскакивали на палубу и видели, как на их глазах передняя часть надстройки сминается в гармошку. Они знали, что там – люди… Нам нужно было попытаться помочь тем, кто выскочить не успел. Если им еще можно было помочь.

Тот, кто впервые попадает на спасательные работы, особенно волонтеры из полка ГО, всегда совершает одну самую распространенную ошибку. Едва увидев, например, торчащую из завала руку или ногу, он «упирается» в нее, как баран, и не может от нее отвлечься, пока не освободит человека, чья конечность попалась ему на глаза. Как правило, это уже труп. Но на операцию по его извлечению из завала потрачено драгоценное время. Опытный спасатель, увидев ту же руку, попытается прежде всего установить, жив ли еще человек. Если у него нет сомнений, что человек мертв, он оставляет его и идет дальше – искать живых. До тех, кто мертв, дойдет очередь позже…

Я сразу поняла специфику работы на теплоходе. Самая большая сложность заключалась в том, что это было слишком «гулкое» сооружение. Стук металла об обшивку разносился по всему корпусу, и определить, где именно находится источник звука, было очень трудно. Шум моторов катеров и лодок, скопившихся вокруг судна в ожидании раненых, крики спасателей и речников, далеко разносящиеся по воде, плеск волжской воды по обшивке создавали звуковой фон, сквозь который очень сложно было уловить стон раненого или крик с просьбой о помощи.

Работали мы в паре с Игорьком.

Кавээн с Грегом все никак не могли выяснить, нужно ли спасателям портить отношения с ФСБ или стоит придерживаться принципа разумной целесообразности, который в фольклорном варианте призывает к сдержанности – если, мол, дерьмо не трогать, то и запаха его не почувствуешь… В оценках оба наших спорщика сходились, но у каждого было свое представление о манере общения с параллельной МЧС силовой структурой.