Страница 37 из 50
В Баренцевом море, чтоб тихо было — это большая редкость, чаще штормит, но нам везло — на переходе из Полярного не валяло, а у Новой Земли далеко ходить не было надобности — только в видимости берегов, от Маточкина Шара до Белушьей губы.
А «Молотовск» мне все же зачелся. Крейсеров в ту пору на Северном флоте было раз-два и обчелся, даже старослужащие в команде ПК-206 их только на картинках и видели. Поэтому, когда я пришел на «охотник», меня к салагам не причислили — знали, что я на крейсере в море ходил.
Новую Землю, понятное дело, тогда уже закрыли так, что близко не подойдешь. Но торговым судам, нашим и чужим, из Европы в Сибирь ход был. Однажды отстаивались мы в Белушьей губе. Команда смотрела кино. Вдруг сыграли тревогу: какой-то пароход сунулся туда, куда не следует. Шел он от Маточкина Шара, ну, а мы полным ходом — ему навстречу, орудие и пулеметы — к бою!
По специальности я — дальномерщик. Поэтому того иностранца разглядел первым — сухогруз на пять тысяч тонн, не меньше, чистенький, крашеный, не то что наши бродяги. На мачте флаг — белый крест на красном поле, Швейцария! У Швейцарии какие могут быть моряки? Просемафорили пароходу: «Стоп машины!» Тот стал, команда на палубу высыпала. Нам из Белушки приказ: «Судно сфотографируйте». А чем?! Фотоаппараты, у кого они были, все под замком в сейфе у старпома, да и пленки нет. Новый приказ: «Зарисуйте». Тогда как умели, так и зарисовали. Тут уже прилетел наш самолет. Кружил, кружил над пароходом, пока горючее не сжег. Улетел, заправился, снова прилетел. Это все, пока выясняли, что да почему. Выяснили — пароход работает во фрахте, шел на Диксон вокруг мыса Желания, но там льды, повернул к югу — на Карские Ворота… Шпион — не шпион? Но из базы приказ: «Вывести за пределы территориальных вод». Повели нарушителя под конвоем — это 12 миль, уж и берегов не видно, а там пароход повернул к югу.
В базу мы вернулись ночью, а в полдень стал тот самый швейцарец прямо напротив Белушки! В запретную акваторию не залез, но видно его хорошо. Значит, и ему тоже все видно. Наши запрос: «Почему стоите?» Они: «У нас обед». Тут особисты переполошились — он здесь не случайно! Ну а швейцарец как закончил «обедать», так и ушел.
Об атомной бомбе я знал — новейшее оружие огромной разрушительной силы, про Хиросиму и Нагасаки слышал. Наш ПК-206 в Черной губе бывал не раз. Там слева от входного фарватера — причалы, а справа, на акватории, — все, что от опытовых кораблей осталось, и на бакенах аншлаги — «Радиоактивно». Командир нас предупреждал: на шлюпке туда не суйтесь — опасно.
О радиации мы знали только в теории. Сначала с нами занимался инструктор-химик, позже приходил офицер из технического управления флота, тоже рассказывал о поражающих факторах, про излучения — альфа, бега, гамма — и какая от излучений есть защита. От иного, оказывается, и тонкий лист бумаги может уберечь, а от другого ни броня, ни бетонная стена не защитит. Но это все такой ликбез, что не поймешь, чем рискуешь.
Наша задача — полигон с моря охранять. Но, может быть, людей тогда не хватало или какая иная причина была, но однажды поставили в строй бригаду: «Добровольцы участвовать в испытании атомного оружия — шаг вперед!» Нас двенадцать человек шагнуло. Мы так воспитаны были, в духе того времени — негоже в большом деле отсиживаться.
Правда, наутро из нашей дюжины все-таки нашелся один «УКЛОНИСТ», сказался больным. А остальным сам комбриг Осовский на штабном судне «Эмба» поставил задачу: через 30 минут после взрыва прибыть на место, убрать защиту и обеспечить проход представителей науки в подземный бункер с аппаратурой. Проще говоря, мы должны были высадиться с вертолета и растащить мешки с песком у входа в бункер. Бомбу рвали недалеко от него
Погода стояла ясная, сухая. Мы лежали на открытой земле за бугром. Бугор считался естественным укрытием. Вертолет стоял недалеко. Говорили, мол, до эпицентра километров двадцать. Все лежали вниз лицом, а я — в небо. Это, конечно, воспрещалось, но уж очень хотелось посмотреть на атомный взрыв. Услышал гул двигателей, самолет увидел. Нет, страха не было, а только любопытство А потом — свет! Яркий! Ослепительнее, чем фотовспышка, и за ним — гром покатился, да такой, что больше походил на треск. И треск этот отовсюду — будто земной шар раскололся! Потрясающе! Я в небо смотрел — там тёмной линией огромная дуга, ровная, будто ее карандашом провели, и движется она прочь от места, где взорвалось. Думаю, это так воздух спрессовало в ударную волну…
По команде мы погрузились в вертолет, с нами сел и дозиметрист с переносным прибором. Взлетели. Внизу — скалы, тундра вся выгоревшая, кое-где зеркальца озер. Ни единого человека, будто все вымерли! Сначала мы поглядывали, разговаривали, даже шутили, потом стало не по себе, замолчали. Когда приземлились, вышел только дозиметрист, сделал замер, вернулся, ничего не сказал, снова взлетели. Через несколько минут снова посадка — прибыли к бункеру.
Сколько времени работали, я и сейчас не знаю, но работали мы быстро, истово. Только и запомнилось, что мешки «подгорели», а частью песок в них оплавился, застекленел…
После нас вывезли на берег морского залива. Там зашли в воду по пояс, как были в химзащитных костюмах, щетками драили друг друга. Вот и вся дезактивация. Дозиметрист замеры делал, но опять — ни слова.
Позже перед строем нам зачитали приказ, в котором главком объявлял благодарность. Ни номера приказа, ни числа, каким он подписан, я на слух не запомнил, а в военном билете запись так и не сделали, объяснили — приказ особо секретный.
На дембель мы уходили с Новой Земли на грузопассажирском судне «Чиатури». Был среди нас старшина команды Валерий Талаш — москвич, крепыш, спортсмен. Как вышли в море, так его вдруг скрутило, боли в животе. Позвали судового фельдшера. Он осмотрел: «Наверное, ребята, его укачало». Зыбь на море и в самом деле была. Так ведь Талаш три года на корабле служил, и не укачивало. Тут припомнили, что на живот он сетовал еще полгода назад, тогда же и аппетит потерял. Ребята ему: «Валерка, не мучайся, сходи в госпиталь». Он отмахивался — здесь не врачи, а коновалы, вот приеду в Москву… А до Москвы парня едва довезли, на вокзале его забрала «скорая», и в больнице он вскоре умер. Молодой парень, здоровяк! Что же его так подкосило? Теперь уж никто не скажет. Но, думаю, радиация тут ни при чем — Валера не был с нами, в числе двенадцати.
А меня радиация догнала через годы, ударила по сердечно-сосудистой части. Первое время я обходился без врачей: какой толк к ним идти, если всего не расскажешь, ведь подписку о неразглашении на двадцать пять лет давали.
Не будь этой подписки, может, они и лечили бы правильно. Но, знаете, я ни о чем не жалею. Службу добрым словом вспоминаю и не корю себя за то, что тогда в добровольцы вызвался. А болезни? Ну раз выпала мне такая участь, так тому и быть.
Был на Северном флоте 50-х пароход «Эмба» — штабное судно. Кто в ту пору работал на заводе № 402 и на Яграх, его знает. Нельзя было не запомнить гражданского облика солидную, в 3500 тонн, посудину среди множества военных кораблей. Финский пароход достался нам по репарациям. До войны он держал пассажирскую линию Хельсинки — Лондон. Такие широкие палубы, комфорт кают и салонов, отделку из редких пород дерева, как на «Эмбе», в Союзе не всякий видел. Правда, к 50-м от этого лоска сохранилось не все, но многих впечатлял, например, «адмиральский коридор», где были раскатаны ковровые дорожки. Однако не роскошью вошел этот пароход в историю. В 1955-м на судне смонтировали комплекс «Мрамор» — для радиотелеуправления различными объектами на боевом испытательном поле. «Ядерной кнопкой» его вряд ли можно назвать, но именно из-за этого комплекса «Эмба» стала одним из командных пунктов при испытаниях атомного оружия.