Венгерские рассказы

Он приветливо улыбается. Карие запавшие глаза его смотрят прямо, не мигая, испытующе. Лохматые брови сдвинуты.

Я рад встрече. Калди неплохо говорит по-русски. Вхожу за ним в дом, в одну из комнат, где сравнительно тепло. На стене в позолоченной рамке вырезанный из красноармейской газеты и наклеенный на картон портрет Сталина. Встав под этим портретом за массивный письменный стол, Калди спрашивает меня с лаской в голосе:

— Вы из штаба воинской части? Вам нужны продукты и квартиры, да? Я вам все устрою. Общинного управления у нас еще нет, поэтому нам самим приходится заменять власть. В нашей организации всего пять человек, мы только вчера первый раз собрались…

Просьба рассказать что-нибудь о городе, о его прошлом застает Калди врасплох. Для него это — приятная неожиданность! Конечно, он мне все расскажет и покажет все интересное! О, с большим удовольствием! Ведь он — учитель истории, в Мохаче вырос; любит свой город, ему знаком здесь каждый камень.

У Мохача дважды решалась судьба Венгрии. В 1526 году в большой битве под Мохачем турки разбили всю армию венгров, а ее предводитель король Лайош II погиб, утонув в речушке Челе, протекающей в пяти километрах отсюда. С тех пор больше чем полтораста лет Венгрия была под турецким игом, и только в 1687 году войскам Евгения Савойского удалось разгромить оттоманские полчища у этого же Мохача и изгнать их совсем из страны. Казалось бы, народ вздохнет после этого свободно. Но не тут-то было. Ведь француз Савойский находился на службе у Габсбургов. Война еще не окончилась, а Леопольд I уже потянулся к венгерской короне, требуя ее себе в награду. Немцы всегда использовали слабость Венгрии в своих интересах. Пришлось надолго связаться с Австрией, лишиться местных национальных управлений и выполнять распоряжения только немецких чиновников, которые безжалостно обирали народ. Трудно было примириться с этим новым ярмом гордым венграм и живущим в этих краях славянам, поэтому они так же дружно, как сражались с турками под командованием Савойского, продолжали упорную борьбу с Габсбургами за свою независимость. Вождем этой народной освободительной войны был мудрый человек Ра́коци Ференц. Он заключил союз с французским королем и Петром I и участвовал в составлении проекта русско-франко-шведско-венгерского союза, направленного против Германии, но этот союз не состоялся, так как шведы напали на Россию, а Франция была занята войной в Испании, — и Ра́коци, естественно, проиграл войну с Австрией. Венгры восстали против Габсбургов снова лишь в 1848 году; при этом жители Мохача и округа Баранья всегда отличались истинно рыцарским поведением…

Прохаживаясь по комнате, Калди украдкой взглядывает на меня. Может быть, ему показалось, что я сомневаюсь в его последних словах… Он развязывает шарф на шее и глубоко вздыхает, продолжая со скорбью на лице:

— Но увы, эта любовь к родине порою была слишком уже эгоистичной. Иначе говоря, в бочке меда постоянно чувствовалась ложка дегтя — неискоренимое, въевшееся в нашу душу, как ржавчина в железо, немецкое влияние. Иногда оно усиливалось, и, словно атавистические инстинкты, всплывали наверх чувства вовсе не рыцарские, а какие-то звериные и торгашеские, которые нас превращали в слуг чужих страстей. Как хорошо, что все это теперь в прошлом. Как хорошо, что мой Мохач и на этот раз сыграл свою роль, снова вошел в историю. Правда, здесь не произошло великой битвы, но русские ее выиграли своей внезапной переправой через Дунай. И знаете, ничего, что Мохач вас не встретил так, как встречали в Югославии. Это неудивительно. Мои сограждане, как бы вам сказать, еще не совсем уверены в том, что свобода и независимость, пришедшие к ним без всяких усилий с их стороны, будут отныне их собственностью. На эту тему я собираюсь прочесть свою первую публичную лекцию. Я так и назову ее: «Россия-освободительница». Ведь и в прошлом вы, русские, освободили Балканы от турок, а теперь — от немцев. Освобождение — ваша историческая миссия. И это замечательно! Это должно быть ясно для всех. Между прочим, у нас хотят строить грандиозный обелиск в память ваших героев, которые пали при переправе. Для нас этот обелиск будет символом свободолюбия и самопожертвования русских людей. Он составит новую славу нашему городу. Кстати, пойдемте, я вам покажу начало работ, а попутно найдем вам квартиру.

Взяв меня под руку, Калди решительно увлекает меня на улицу. Редкие прохожие останавливаются и смотрят нам вслед. Приоткрываются две-три калитки… Я чувствую на себе взгляды, полные любопытства, Кажется, я здесь первый русский, которого видят не занятым непосредственно каким-либо военным делом.

Под высокой узкой аркой, воздвигнутой в честь победы принца Савойского, мы проходим на большую, покрытую глубоким снегом площадь со сводчатыми аркадами по сторонам. Перед длинным двухэтажным зданием Варошхазы[1] с красно-бело-зеленым и красным флагами, свисающими с перил крытого мавританского балкона, стоят по кругу четыре бронзовых девушки. Калди объясняет мне, что это — четыре провинции славянской Воеводины: Бачка, Банат, Серем и Баранья. Их стерегут свирепые каменные львы с гербами в лапах и три воина-героя, представители трех национальностей, населяющих Баранья… Один в папахе с султаном и в сапогах со шпорами. Это мадьяр. Другой в латах и в шлеме — шваб. Третий в высокой мерлушковой бараньей шапке и в длинной поддевке с кистью на поясе — славянин.

— Шваба сейчас можно было бы убрать. — Калди делает отстраняющий жест. — Швабов у нас почти не осталось. Они, знаете ли, всегда так: от грозы либо в кучу, либо все врозь. В нашем округе больше всего славян; частью они омадьярились, изменив только свои фамилии. А ведь их предки поселились в этих краях еще в шестнадцатом веке, после турецких опустошений. Несмотря на это, славянам здесь жилось неважно. Их заставили забыть родной язык. А швабы не только имели свои школы, но и воинскую повинность могли отбывать в Германии. Эти немцы что верба — куда ни ткни, тут и принялась, а смотрят они все в свой лес, как волки… Без них и дышится легче… Вообще, — встряхивает головой Калди, — сейчас все будет как-то иначе…

— Представляете — как?

— Не очень, — Калди задумывается. — Я не уверен, что мы просто скопируем какую-либо, пусть очень хорошую, политическую систему… У нас, у венгров, все-таки слишком много своеобразия и в быту, и в психологии. И возможно еще, не так скоро исчезнет запах дегтя в нашей бочке… Одно лишь ясно: прежде всего необходима земельная реформа. Посудите сами. Эрцгерцог Альбрехт Габсбург, — да, представьте себе, еще существуют в Венгрии потомки этой чрезвычайно плодовитой фамилии! — в одном нашем округе имеет свыше ста тысяч гектаров земли. Богач, каких мало в Европе! А своим наемным рабочим он платил в день, и то лишь в сезон работ, всего один пенго и двадцать филеров. На это даже бедно нельзя жить. Теперь возьмите епископат из города Печ. У него сорок тысяч гектаров. Платил еще меньше. Очевидно, скидка — в пользу блаженной девы Марии. Кроме того, дельцам-епископам принадлежит исключительное право рыбной ловли в Дунае от Мохача до Будапешта. Конечно, сами они не рыболовы, но за каждую пойманную другими рыбину берут денежки. Это далеко не по-божески, и это понимают все…

— А вы давно коммунист?

— Формально — со вчерашнего дня, но в сущности — давно… Об этом, конечно, здесь никто не знал…

Разговаривая, мы подходим к обрывистому берегу Дуная.

Низкое зимнее солнце на исходе, а у самой воды еще копошатся темнолиловые фигуры работающих людей. Они носят и обтесывают бревна; стоя на мостках, вбивают в дно реки сваи. Тут же мастерят какую-то постройку и наши саперы. Двое солдат сидят под вербой, охваченной синим дымком костра; с ветки свисает на ремне дымящееся ведро…

Калди весело смотрит по сторонам и шепчет:

— Хорошо здесь, не правда ли?

В самом деле, хорошо на Дунае в этот вечерний тихий час. Вербы в густом инее, как огромные помазки в мыльной пене. Багрянцем отливает бурый камыш. Снег на льду нежнорозовый, искристый. А на незамерзающих подальше от берега волнах золотыми рыбками пляшут последние солнечные блики.

1

Варошхаза — городской дом, община.